Год трёх царей (СИ)
И он продолжил те же ровным отрешенным тоном.
—Возглавить его несомненно должно законному наследнику престола — Георгию Александровичу, — лицо великого князя оставалось печальным и непроницаемым. Предлагаю чтобы в него кроме него вошли Великие князья Павел Александрович, Алексей Александрович, Сергей Александрович и ваш покорный слуга — как старшие среди мужской части царствующего дома. Также надлежит несомненно ввести в него и вдовствующую императрицу которая к сожалению здесь не присутствует…
Георгий невольно кивнул в знак согласия: и опять — все правильно — и по форме и по содержанию.
Императрица Мария Федоровна всё это время находилась у тела мужа, стоя на коленях и обнимая его голову, и время от времени принималась горько, тихо плакать…
Когда по настоянию приближенных Георгий прошел к ней — попросить оставить прах супруга, и пойти отдохнуть (чего стоило ему войти в комнату где лежало тело отца!) то обнаружилось то несчастная женщина потеряла сознание…
Ее кое-как привели в чувство нюхательными солями и только тогда она позволила увести себя… Она не присутствовала и на отслуженной панихиде по государю императору Александру III.
—Полагаю было бы также правильным… — продолжил Владимир Александрович, — немедля установить почетное дежурство у тела…
«А ведь ты дядюшка был бы наверняка рад если бы сейчас там лежали все мы!» — вдруг с неожиданной злостью и обидой подумал Георгий глядя на постное лицо родственника напомнившее ему почему-то снулую рыбу.
Матушке известие о том что она — вошла в Регентский совет сообщили когда она выходила от Николая…
Она довольно равнодушно восприняла это — лишь что-то прошептав…
Георгий боялся что мать откажется уезжать — пожелав остаться у постели старшего сына. Кажется Мария Федоровна и в самом деле хотела этого. Но тем не менее она позволила усадить себя в императорский поезд ставший траурным…
По пути в Москву на перронах духовенство совершало бесконечные панихиды — на станциях и полустанках в Курске, Орле и Туле.
Потом была Москва…
…В Первопрестольную траурный поезд с телом императора Александра III прибыл два дня назад — 20 октября в два часа пополудни.
Можно было сказать что за этим последовала репетиция погребения.
На вокзале Митрополит Сергий совершил литию при пении певчих Чудова монастыря. Запели «Вечную память» — и все прибывшие — от слуги до великого князя опустились на колени. Затем гроб почившего царя был поставлен на траурную — белую с золотом колесницу. В соответствии с церемониалом печальное шествие тронулось в три часа — по третьему пушечному выстрелу.
От вокзала до Кремля вдоль улиц были выстроены войска московского гарнизона, ограждая человеческое море от процессии. Первым — почти у самого Киевского вокзала стояло в каре Александровское юнкерское училище. Когда еще в дороге обсуждали предстоящий церемониал, за спиной Георгий слышал шепоток — мол училище это слывет либеральным — чуть ли не «красным» (странное однако слово — откуда и к чему оно?) — и мол как бы чего не вышло…
Но Цесаревич не стал ничего менять — ибо училище это создал его отец и кому как не юнкерам-александровцам первыми встретить августейший прах?
Когда катафалк и сопровождавшие его члены Императорской фамилии — по церемониалу — мужчины пешком, с непокрытыми головами, дамы — в траурных каретах — проследовали мимо строя училища, его Первая рота — Рота Его Величества сделала четкий шаг вперед и без команды развернулась налево. И с оркестром вступив в состав процессии, двинулась за гробом. Оркестр во главе с седым горбоносым капельмейстером-кантонистом в узких погонах титулярного советника на пехотном мундире всю дорогу играл похоронный марш. Ровно в такт четкому шагу юнкеров колыхались погоны с именным императорским вензелем почившего — уже недолго им носить его…
Траурное шествие могло кого угодно ошеломить своей торжественностью… Но Георгий с напряженным вниманием смотрел на лица собравшегося на тротуарах московского люда. Смотрел и размышлял — с какими чувствами эти приказчики, поденщики, дворяне, мастеровые, семинаристы и купцы следят за похоронами?
С какими мыслями? Что переживают подданные покойного царя, стоявшие в эти часы молчаливыми толпами на улицах Первопрестольной? Его отец — дед Георгия — государь Александр Николаевич был и в самом деле оплакан миллионами и миллионами освобожденных им крепостных — впрочем, трое из которых вошли в число его убийц.
А кем был для этой неизмеримой людской массы называемой словом «народ» — Александр III процарствовавший чуть больше семи лет? Скорбят ли они искренне или просто потому что так должно?
В половине пятого пополудни колесница остановилась возле Архангельского собора, и Георгий с дядьями подняли гроб… Тело покойного императора поплыло над головами собравшихся.
Им навстречу вышла депутация духовенства во главе с Митрополитом Московским и высшим духовенством. Георгий Александрович и члены императорской фамилии внесли гроб в собор и поставили на катафалк. После панихиды началось чтение Евангелия священником, продолжавшееся без перерыва днем и ночью… Потом — вновь путь на вокзал и дорога — с открытыми семафорами и тихим — не выше пятидесяти верст — ходом… А вот теперь — и Петербург. Мертвый царь вернулся в свою столицу — теперь уж навсегда…
Перрон Николаевского вокзала, шеренга семеновцев, и за ними вторая — в синих жандармских шинелях, встречающие сановники во главе Гресером и Лутковским и духовенство… А дальше — уже готовая встретить императора и проводить его в последний путь процессия — впереди которой — Министр императорского двора Воронцов — Дашков.
В особый вагон — наскоро переделанный из багажного вошел митрополит Палладий с певчими и служками… Началось лития… Палладий заменяя дьякона прочел: «Спаси, Боже, люди Твоя!», в то время как служки монотонно возглашали «Господи, помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!» Краткого молебствие преосвященный Палладий завершил пропев «Владыко многомилостиве» — и все опустились на колени на холодный пол вагона… Потом генерал-адъютанты сняли императорский покров с гроба, а Георгий вместе с членами августейшей семьи на своих плечах подняли гроб и вынесли го из вагона, водрузив на уже подогнанный катафалк. После этого траурный экипаж, под звуки старого гимна «Коль славен наш Господь в Сионе…» и дробь гвардейских барабанщиков, тронулся в путь. За везущей мертвого царя повозкой пешком следовали Георгий с великими князьями и кареты с вдовствующей императрицей и другими высочайшими особами. В Печальном шествии следовали Панир — Государственное знамя, Государственный скипетр, церемониальные щит и мечи государя… А между знаменами, инсигниями и гербами двигались два рыцаря.
Один из них — в золоченых доспехах, восседал на белом коне, опустив обнаженный меч, символизируя славу земную и небесную. Другой — в вороненых латах, в черном плаще, с черным плюмажем шел пешком, и воплощал траур, печаль и скорбь.
Герольды несли двенадцать гербов царств и городов, иностранные ордена покойного царя — всего пятьдесят семь и двенадцать русских орденов — среди которых самым первым — Орден святого Георгия второй степени, полученный тогда еще великим князем Александром Александровичем за последнюю турецкую войну. Церемониймейстеры несли короны: грузинскую, таврическую, сибирскую, польскую, астраханскую, казанскую…
Четверо камер-лакеев — императорскую порфиру подбитую белым атласом и отороченную горностаевой пелериной… Густобородый гоф-маршал Оболенский-Нелединский — золотой императорский Скипетр увенчанный знаменитым бриллиантом «Орлов» над которым возвышался черный эмалированный двуглавый орел со святым Георгием на груди и орденской цепью Андрея Первозванного.
Шли депутации от земств, дворянских собраний, университетов… Сановники, министры, генералы, камергеры и камер-юнкеры… Шли под колокольный звон всех церквей Санкт — Петербурга и пушечную пальбу с Петропавловской крепости и кронверка… А следом двигалась процессия духовенства — в торжественных облачениях, с хоругвями, крестами и иконами.