Круг

Ирен потянулась, как нежащаяся в лучах солнца кошка, и предалась воспоминаниям.
Она подумала о Мартене: где он, что сейчас делает? Сервас очень ей нравился, и она за ним присматривала — без его ведома. На свой манер. Нужно будет навести справки. Где Гиртман? Чем он занят? Инстинкт нетерпеливого охотника пробудился в глубине души Циглер. Внутренний голос говорил ей, что швейцарец взялся за старое, что он никогда не остановится. Ирен внезапно осознала, что ей не терпится вернуться к работе, оказаться во Франции — и снова выйти на охоту…
Сервас провел остаток воскресенья, занимаясь хозяйством, слушая Малера и размышляя. Около пяти позвонил Эсперандье. Он дежурил и хотел сообщить, что следователь Сарте и судья по предварительному заключению решили выдвинуть обвинение против Юго и временно задержать его. У Серваса резко ухудшилось настроение. Он не был уверен, что парень выйдет невредимым из передряги, побывав в Зазеркалье и воочию увидев, что скрывается за красивой витриной наших демократических обществ. Оставалось надеяться, что молодость позволит ему забыть пережитое.
Мартен вспомнил фразу из тетради Клер. В ней было что-то странное. Слишком очевидно и одновременно слишком изощренно. Кому она предназначалась?
— Ты слушаешь? — спросил он.
— Конечно.
— Найди образец почерка Клер. Пусть графологи сравнят с записью в тетради.
— С цитатой из Виктора Гюго?
— Да.
Майор вышел на балкон. Дышать из-за влажности было нечем, небо нависало над городом, как могильная плита. Где-то вдали глухо рокотал гром, а время как будто остановилось. Воздух был пропитан электричеством. Сервас думал о неизвестном хищнике, который бродит среди людей по улицам города, о так и не найденных телах жертв Гиртмана, об убийцах матери, о войнах и революциях, о мире, истощающем все свои ресурсы и потерявшем надежду на спасение и искупление.
— Последняя ночь на Санторине, — сказала Жужка, поднимая бокал с «Маргаритой».
Они сидели за столиком и смотрели на белые, подсиненные ночью террасы, бесстрашно цепляющиеся за обрывистый берег, бросая вызов градостроительным законам и землетрясениям. Этакое «Лего» из балконов и огней над пустотой. Внизу кратер медленно погружался в ночь, и вулканический островок превратился в черную тень. Теплоход в бухте сверкал огнями, как новогодняя елка.
Соленый морской ветер взъерошил черные волосы Жужки, она повернула голову и посмотрела на Циглер. У нее были очень необычные глаза — бледно-голубые, обведенные лиловым кругом радужки. Этим вечером она надела топ на бретельках карамельно-голубого цвета с монетками на вырезе, джинсовые шорты с кожаным ремнем и множество браслетов с брелоками на правом запястье. Ирен очень нравилось смотреть на нее.
— Cheers to the world, [29] — произнесла подруга, подняв бокал, перегнулась через стол и поцеловала Циглер в губы — на радость соседям. У ее языка был вкус текилы, апельсина и лайма.
Поцелуй длился секунд восемь, не меньше. Кто-то зааплодировал.
— Я люблю тебя, — во весь голос объявила Жужка, не обращая внимания на окружающих.
— Я тоже, — ответила зардевшаяся от смущения Ирен.
Циглер не любила «показательных выступлений». Она водила мотоцикл «Сузуки GSR-600», имела лицензию нилота вертолета, стреляла из винтовки, обожала скорость, погружалась с аквалангом и занималась техническими видами спорта, но рядом с Жужкой чувствовала себя робкой и неловкой.
— Не позволяй тупым мачо идти вперед тебя, ладно? — Время от времени Жужка путала французские идиомы.
— Можешь на меня рассчитывать.
— И обещай звонить каждый вечер.
— Жужик…
— Обещай.
— Обещаю.
— При малейшем признаке… депрессии я тут же приеду, — добавила словачка угрожающим тоном.
— Жужа, у меня служебная квартира… В доме, набитом жандармами…
— И что с того?
— Они к такому непривычны.
— Я приклею усы, если их это утешит. Мы не можем прятаться всю жизнь. Тебе стоило бы сменить профессию.
— Мы это уже обсуждали… Мне нравится моя работа.
Улицы внизу под террасой на глазах заполнялись туристами и ночными гуляками.
— Она тебе — да, ты ей — нет. Давай пройдемся по пляжу. Как-никак сегодня наша последняя греческая ночь!
Циглер кивнула, хотя ее голова была занята другими мыслями. Отпуск закончился. Грядет возвращение на Юго-Запад. Она любила дело, которым занималась… Действительно любила? С той приснопамятной зимы многое изменилось. Она вдруг вспомнила, как полтора года назад попала под лавину, как смотрела с отчаянной мольбой на Мартена, пока тот не исчез из виду, оставшись на горе. В который уже раз перед ее глазами встала засыпанная снегом психиатрическая клиника с бесконечными коридорами и электронными замками и бледный улыбающийся человек-загадка — пациент, слушающий музыку Малера…
Над Эгейским морем блестела полная луна, отражаясь на поверхности серебряным треугольником. Они держались за руки и шли вдоль моря, шлепая босыми ногами по воде. Ветер здесь дул сильнее, ласкал их лица. Время от времени до них доносились звуки музыки — вдоль бесконечно длинного пляжа Периссы стояли таверны; потом направление ветра менялось, и гул моря заглушал мелодию.
— Почему ты промолчала, когда я сказала, что тебе стоит сменить профессию? — спросила Жужка.
— А что ты хотела услышать?
— Что и мне стоило бы подумать о том же.
— Ты свободный человек.
— Но тебе не нравится то, чем я занимаюсь.
— Мы встретились благодаря твоему… занятию.
— Именно это тебя и пугает.
— Не понимаю…
— Прекрасно понимаешь. Помнишь, как вы с этим жандармом появились в зале во время моего выступления? Думаешь, я забыла твой взгляд? Ты пыталась скрыть свои чувства, но в тот вечер не могла не смотреть на мое тело. Ты ведь знаешь — я и на других клиенток действую так же.
— Может, сменим тему?
— С тех пор как мы вместе, ты была в «Pink Banana» всего один раз, той декабрьской ночью, когда я оставила тебе записку, ну, ту — прощальную, — продолжила словачка, игнорируя просьбу подруги.
— Жужка…
— Я не закончила. Знаешь, в чем дело? Ты боишься поймать такой же взгляд у других клиенток. Боишься, что я пригляжу себе кого-нибудь, как было с тобой. Ну так вот — ты ошибаешься. Я нашла тебя, Ирен. Мы нашли друг друга. И никто не может встать между нами, тебе нечего бояться. Есть только ты. Единственное, что способно нам помешать, — твоя работа.
Циглер промолчала, глядя на серебряный треугольник на поверхности моря. Она вспомнила их первую встречу: Жужка танцевала на сцене «Pink Banana», и ее потрясающе гибкое тело казалось идеально настроенным инструментом.
— Ты слишком чувствительная для этой работы, — не унималась словачка. — Все эти месяцы она не переставала влиять на твою личную жизнь, портила настроение, угнетала, провоцировала страхи. Я больше не хочу переживать подобное… Если ты не научишься отделять личную жизнь от своей чертовой работы, отключаться, когда мы вместе, тебе придется бояться не разлучницы-лесбиянки, а себя самой: ты одна можешь разлучить нас.
— В таком случае тебе не о чем волноваться. Там, куда меня перевели, я буду заниматься кражами сумочек и пьяными драками, — усталым тоном произнесла Циглер.
Жужка схватила ее за руку, заставив остановиться.
— Скажу честно: для меня эта новость — из разряда хороших.
Подруга не ответила, Жужка притянула ее к себе, поцеловала, обняла, и Ирен вдохнула аромат ее кожи и волос, а морской бриз витал вокруг них, словно бог ветров хотел, чтобы они не разлучались. Циглер почувствовала желание. До встречи с Жужкой такого не случалось.
— Hey, girls, this is not Lesbos island! [30]
Пьяный голос, похабный смех. Они повернулись в сторону маленькой группки выступивших из тени людей. Молодые англичане. Сильно поддатые. Бич средиземноморских пляжей… Трое.