Будь всегда (СИ)

— Так, сейчас я возьму вон тот шланг, и польём клумбу справа. Где у нас тут вентиль? Что ж так закрутили-то…
Миша меланхолично поднимал брови, скользил по Славе смущённым взглядом и прочувствованно вздыхал. От этих взглядов Волков начинал чесаться и каждый раз говорил себе, что эти совместные субботники надо прекращать, но на следующий день снова тащил безотказного Патрикеева на новые свершения. Ввиду отсутствия рецидивов, ещё через неделю Слава совсем отвлекся от чувствительного подопечного и окунулся в лагерную рутину.
***
…А ведь ещё накануне вечером он решил, что напридумывал себе про Патрикеева и раздул из мухи слона. Последнюю пару дней все возбуждённо готовились к прощальному костру. Август как-то неожиданно перевалил за середину, и учебный год замаячил перед загорелыми мордашками учащихся со скорбной очевидностью. Первый отряд шушукался про традиционную встречу рассвета, и в девчачьей стороне корпуса началась косметико-парикмахерская мобилизация. В ход шли карандаши «Живопись» и «Искусство» авангардных расцветок, и Славу эта суета очень воодушевляла. Объединившись с мужской частью второго отряда, они натаскали на поле деревянных кольев, повтыкали по кругу, склонили их к центру, соорудив классический вигвам. Конечно, приладив последний кол, сообразили, что забыли наложить поленьев в центр кострища, и работа пошла по второму кругу. Патрикеев поначалу пытался подсобить, мелькая между ребятами в своей тёмно-зелёной панамке, но быстро умаялся и упылил к корпусам. В суете и предвкушении, которым жил весь лагерь вечером, Слава и думать забыл про своего эротомана.
Костёр выбрасывал в чёрное небо столбы искр, и, будь Слава писателем, он разглядел бы в этом образ этакого энергетического фонтана, что бил сейчас из центра поляны. Здесь не было ни одного равнодушного или грустного человека: дети, вожатые, сотрудники лагеря были взбудоражены, смеялись, пели под гитару, шутили и клялись друг другу в вечной дружбе, обещали встретиться здесь же на следующий год, обещали держать связь. Ребята жарили чёрный хлеб на огне, надувались «Тархуном» и «Дюшесом». Даже «Орлята» вопреки своей военной доктрине не взорвали ЛЭП, например, и вообще воздержались от диверсий. Начиная с младших отрядов, пионеров поочерёдно начали отправлять в корпуса. Славу ожидаемо атаковали девчонки из его первого отряда. В прошлом году была такая же история. Неожиданно смуглый и скуластый для своих светлых глаз и волос, Слава уже привык к тому, что ждут от него чего-то этакого, под стать экзотической внешности. А ничего этакого простой парень Слава предложить не мог, да и не пытался.
Над полем звучали клятвы, что все встанут на встречу рассвета в полчетвёртого, но ещё в прошлом году замначальника лагеря доверительно шепнула Славе, что на деле проснутся и придут человека 2-3 с каждого отряда. Слава обречённо подумал, что с его отряда впереди всех встречающих помчатся его «птичьи» бандиты.
Ребята укладывались с трудом, мальчишки то и дело забегали на девчачью сторону, заглядывая в палаты под восторженный визг оных. После серии коротких подушечных боёв, Слава гаркнул со своего судейского места в холле и пригрозил оставить нарушителей без «рассвета». Пошарашившись по туалетам, мелочь наконец улеглась под одиннадцатичасовой прощальный горн на отбой.
Слава открыл глаза, будто и не спал вовсе. За долю секунды оценил ситуацию: в спальне совсем темно и тихо, значит будильник молчал. Он как зверь дёрнул голову в сторону неясного движения, прошептал на выдохе:
— Что?..
Даже в темноте он сразу узнал Патрикеева. Тот шагнул к его кровати, в одних белых плавках, шмыгнул носом. Слава рывком сел, спуская ноги на пол.
— Миша, что случилось?
Патрикеев согнулся, будто у него болел живот и начал заваливаться вперёд. Слава похолодел. Так в детективных книгах падают жертвы убийств на виду у случайных свидетелей. Он подскочил к загибающемуся и, подхватив под грудь, поволок к своей кровати.
— Отравился?! Ударился?! Миша! Где болит?!
Слава «кричал» шёпотом, сработал выработанный за практику вожатым автомат «не разбуди». А Патрикеев последовательно вёл бедного вожатого к обмороку. Словно в фильмах про изгнание дьяволов, он выгнулся на кровати, откинув голову назад и тихонько, но жутко завыл. Славе показалось, что от ужаса у него не только сердце выпрыгнет, но вся душа целиком. Страх накрутился удушливым шарфом на шею, ему показалось, что ещё пара минут и Патрикеев скончается здесь, прямо на этой кровати. Он дёрнулся к двери, чтобы позвать на помощь, разбудить вторую вожатую Таню, когда Миша вдруг простонал:
— Нога…
Слава прыгнул обратно к кровати, нагнулся над бесноватым, чуть ли не приложив ухо к его губам, чтобы было лучше слышно.
— Что, Мишенька? Что?
Патрикеев цапнул Славу за руку и тут же приложил её к своей ноге ниже колена. Слава машинально зашарил по икре ладонью, в поисках раны, или торчащего гвоздя, или хоть чего-нибудь, что объяснило бы Мишины кульбиты.
— Сводит, — проскулил Патрикеев и следом замычал.
Одновременно с этим Слава почувствовал, как икра под его рукой превратилась в камень. Миша кряхтел, пытаясь вдохнуть, было очевидно, что ему без дураков больно. Он сжал в кулаках простыню, попытался уткнуться носом в подушку, будто спрятаться. Слава прикрыл глаза, вспоминая уроки первой помощи.
— Судорога? Миша, у тебя судорога? Только эта нога?
Значит - укол, растяжка, массаж… Он хлопнул по кнопке включателя лампы на тумбочке. Схватил шариковую ручку и резко кольнул наконечником стержня в середину икры. Патрикеев ойкнул, но выгибаться не перестал.
— Нет? — переспросил Слава и отшвырнул ручку на пол, глядя, как Миша замотал головой, морщась пуще прежнего.
Схватив обеими руками бледную ступню, Слава мягко потянул её за пальцы к колену, пытаясь выпрямить напрягшуюся мышцу. Патрикеев заклокотал в подушку, ударил кулаком о матрац.
— Я знаю, знаю, — запричитал Слава. — Потерпи, Миш, должно отпустить. Сейчас…
Подвывания подопечного проходили по нервам наждаком, Славе было жалко мальца до слёз. Как врачи зубы детям лечат?! Он бы рыдал рядом с бормашиной… Миша вдруг тяжело выдохнул и выпустил из кулака замурзанную простыню. Придерживая его одной рукой за пальцы ног, Слава провёл по икре и мысленно возликовал, почувствовав мягкие, расслабленные мышцы.
— В порядке, Миш? Прошло? — он аккуратно сжал мышцы, перебирая пальцами по коже.
Массаж должен был разогнать кровь, успокоить мышцу после такого спазма. Слава не особо любил кого-то трогать, но сейчас от радости, что Миша не скончался у него в вожатской спальне, был готов массировать того до комсомола. Он уселся на кровать, уложив ногу-истеричку себе на колени. Миша смотрел на свою коварную конечность, блестя мокрыми щеками в тусклом свете лампочки.
— Ты на холодной земле сидел, что ли, балда? — миролюбиво спросил Слава, пощипывая и поглаживая, словно играя на гуслях импровизированную джаз-зарисовку.
Миша пожал плечами, отвёл глаза на тёмное окно над кроватью. Было видно, что ему хочется пожаловаться и может ещё всплакнуть напоследок, но стыдно. Он сжимал губы в полоску, хмурился и сопел. А Славу наконец совсем попустило. Он только сейчас понял, как испугался. От отходняка тянуло похихикать, но он сдерживался, опустив голову. Оба затихли. Он ритмично мял чужую икру, перепрыгивая с одной мысли на другую. Думал обо всём и ни о чём, в голове всплывали то предстоящий сентябрьский выезд на картошку, то зимняя поездка на Медео. Слава откинулся назад к стенке, упёрся затылком в подоконник, прикрыл глаза, продолжая поглаживать разогретую тощую ножку. Миша ровно посапывал, утонув головой в подушке, и от этого тихого сопения Славу тянуло в тёмную мягкую дрёму. Мысли стали совсем отрывочными, голова накренилась к плечу.
Почему-то было щекотно и горячо где-то около уха. Вокруг струился неуловимо родной тёплый запах, и было уютно и хорошо, словно у бабушки на любимой веранде в солнечный полдень. Слава глубоко вдохнул, потянулся. Рядом завозилось тёплое туловище, притираясь и укладываясь поудобнее, прижимаясь к Славе доверчиво. Лёгкая рука мягко погладила по груди и животу, словно успокаивая, уговаривая поспать ещё. Слава вяло выкарабкивался из сна, пытаясь зацепиться хоть за одну мысль. Всё та же рука аккуратно, ненавязчиво скользнула ниже вдоль тела, почти невесомо задела утренний «подъём» между ног. Слава дёрнулся, машинально приподнимая бёдра. Дыхание в ухо стало более глубоким, сбоку в бедро упёрлось твёрдое.