Шерлок Холмс из 8 «б» класса (СИ)
Они переписывались с живущей в далекой Франции теткой Ксенией, та настойчиво звала к себе в гости. Отец писал сначала часто пространные, длинные письма, иногда звонил на телефон учительской, потом письма стали реже и короче, будто он был чем-то занят.
Вскоре Наташа получила письмо с новостями от отца. Он сообщал, что уже давно знаком с одной женщиной, в его жизни скоро произойдут известные перемены, и поэтому просил ее обязательно приехать встречать Новый год домой. Вырастив дочь, он все же решил жениться.
Наташу немного огорчило это письмо, она не представляла отца с какой-то другой неизвестной и чужой женщиной. Да и на Новый год она собиралась навестить свою уже очень престарелую тетушку Ксению, сестру матери, в далеком заграничном предместье Парижа, где та доживала свой век после смерти мужа, бездетная и одинокая.
Наташа уже купила билет, оформила визу и теперь не знала, как же ей быть. Любимая тетушка Ксения писала, что совсем стара, немощна и очень хочет ее увидеть, может быть, в последний раз. С другой стороны, и отца обидеть ей тоже очень не хотелось.
Обдумав все, Наташа позвонила и все это рассказала отцу, предложив поехать во Францию с ней, тем более, тетушка постоянно звала его в гости. Отец одобрил заграничную поездку, пообещал с новой женой и ее дочерью Алисой приехать к Наташе после того, как она вернется из Франции, но сам ехать, как обычно, отказался. Относился он к Ксении хорошо, но всегда держался с родственниками жены на некоторой дистанции. Наташа предполагала, что когда-то, после смерти ее матери, отец и тетя Ксения поссорились, потом вроде бы помирились, но все равно вели себя довольно холодно. Объединяла их как-то только она.
Конечно же, Дима с Володькой, в последнее время занятые работой, но продолжавшие по-прежнему дружить, проводили Наташу до вокзала. Доехав поездом до Москвы, она самолетом отправилась во Францию. Наташа была у тети в гостях не впервые, приезжала сюда пару раз еще с матерью, потом раз с отцом, и все же до сих пор поражалась контрасту жизни своей и тетушкиной, но не завидовала. Как бы хороша не была заграница, становиться иммигранткой она не хотела.
Тетя Ксения, сухонькая, старенькая, едва передвигающая ноги, плакала, просила Наташу остаться здесь, в чудном домике с красивыми зелеными лужайками, постриженными кустарниками, старинными дубами в маленьком саду и небольшим бассейном. Кроме тетушки, здесь жила экономка, которая занималась всеми домашними хлопотами, немолодая уже француженка, и раз в несколько дней появлялся садовник.
— Здоровья совсем нет, Наташенька, а тут тоже хозяйка нужна, оставайся. Зачем тебе работать в школе простой учительницей? Денег тебе и так хватит на всю жизнь, я все оставляю тебе, — просила тетушка, — Разве тебе здесь не нравится? Зачем тебе уезжать?
Наташа, взяв ее морщинистые, с распухшими суставами пальцев, сухонькие старческие руки в свои, гладила, успокаивала, но упорно не соглашалась остаться.
— Тетя Ксения, у меня же в России друзья, и мой класс, не могу я их сейчас бросить. И не хочу жить за границей, мне в России лучше. Я там выросла, вросла в нашу жизнь. А тут все чужое. И кто-то же должен учить детей всему доброму и у нас на родине. Нет, моя милая, хорошая, добрая тетя Ксенечка! Я не могу остаться. Извини. Не могу…
Погостив три дня, она собралась домой. Прощались, плакали обе. Тетя Ксения, как всегда, завалила ее всякими подарками, от которых нельзя было отказаться, не обидев. Наташа утешала ее, беспомощную, маленькую, такую старенькую…
Вскоре самолет доставил Наташу в Москву, и на поезде она вернулась в свой маленький городок. Встречали ее оба приятеля. С цветами…
Дима смущенно сунул ей в руки скромные полевые цветы, а Володька, как обычно, дурачась, галантно присел, как будто просил у нее руки и сердца, и вручил ей яркие, сочные, пунцовые розы. На их веселую компанию с нескрываемыми завистью и тоской покосилась какая-то полная, некрасивая девушка в бесформенном вязаном берете.
А скоро приехал, сдержав слово, и отец с новой женой. Наташа долго пыталась угадать, кого же он выбрал, и как выглядит теперь ее новая «мама». Но не угадала.
В ее комнату в общежитии ворвался его густой, рокочущий басок с северным акцентом, знакомый с детства запах табака и одеколона. Отец был очень радостен и оживлен, и явно очень рад ее видеть. Наташа сперва повисла на его могучей шее, и только потом обратила внимание на массивную женщину с властной осанкой, тусклыми глазами цвета спелой черной смородины, с характерными складками у краев рта, несколько обвисшими щеками, с непонятной гримасой разглядывающей ее, и неуклюжую девочку-подростка в мешковатых джинсах и майке, с широко открытыми глазами, чем-то неуловимо похожую на лягушку.
— Гортензия Петровна, — представил ее отец, — А это Алиса, ее дочь.
— Ее? — подняла бровь мачеха, хмыкнула и величественно проплыла мимо нее к столу, только слегка наклонила голову, поздоровавшись, и принялась с неприязнью разглядывать простенькие обои на стенах, старую железную кровать, накрытую серым пледом, и старенький шкаф. Явно не понравился ей и стол.
Алиса, ее сводная сестра, была и на вид как-то неуклюжа, в своей мешковатой одежде, с крысиным хвостиком волос, она была совсем не похожа на свою мать. Усевшись на стул, она тут же ссутулилась, втянула голову в плечи и кидала по сторонам быстрые взгляды, снова очень напомнив притаившееся в засаде известно какое зеленое земноводное.
После, украдкой кидая друг на друга оценивающие взгляды, они уселись за стол, заранее приготовленный Наташей и ее друзьями, которые с утра толклись у нее в комнате, заявившись с многочисленными пакетами из магазина.
Отец, глянув на парней, усмехнулся:
— Ну, троица неразлучная, вы что же, так до старости и не решите, кто кому люб? Давно бы уже разобрались, что ли, нельзя же так и дальше.
Ответа не последовало, Наташа покраснела, Дима спрятал глаза и молчал, ковыряя вилкой в тарелке, вяло ел салат, один только Володька, как всегда, нисколько не смутился.
— А это, Владимир Петрович, не от нас с Димоном зависит, — поклонился он Наташе, — Наталья, дражайшая, в самом деле, папенька твой дело говорят. А мы ну хоть сейчас в ЗАГС побежим, правда, Дима? — он хлопнул друга по спине, и тот чуть не подавился салатом, но только кивнул, — Может, монетку кинем, у нее как раз две стороны, и пошли? Чур, я «орел»! — подмигнул он, смутив Наташу еще больше.
Дима упрямо молчал. Но разговор дальше пошел немного натянутый. Застольные реплики, комплименты, банальные вопросы о жизни, здоровье и школе. Алиса явно скучала и ходила по комнате, постоянно что-то трогала, листала журналы, даже открыла дверь шкафа, но отошла, увидев тяжелый взгляд своей матери.
Отойдя от шкафа, Алиса подошла к столику, и, увидев потемневшую шкатулку из серебра с виньетками и чеканкой старинной работы, украшенную самоцветами, схватила ее, не спрашивая, как, видимо, и привыкла вести себя дома, потом опомнилась и нехотя спросила Наташу:
— Можно эту штуку посмотреть?
— Конечно, — ответила Наташа, — это мне тетя Ксения недавно подарила, а ей еще ее бабушка, этой вещице примерно двести лет, и сделана она российскими мастерами-умельцами.
Алиса, открыв шкатулку, уже ничего не слышала: на бархате переливалось настоящее чудо: золотая брошь с крупным алмазом в центре и мелкими, прихотливо разбросанными вокруг, вперемешку с рубинами и четырьмя изумрудами. Она таинственно мерцала, отливала матово-перламутровым аристократическим светом, глаз оторвать от нее было невозможно. Алиса застыла с открытым ртом, своими алчно горящими маленькими глазками уставившись на украшение, было видно, что ничего подобного ей в руках держать не приходилось.
Сцена любования брошью так затянулась, и всем стало не по себе. Володька вдруг взял со столика другой тетушкин подарок, маленький, изящный деревянный ларчик с немного облупившимся лаком, завел ключик сбоку, нажал на добела вытертую круглую серебряную кнопочку, и оттуда выплыла крошечная Дюймовочка, посреди раскрытой белой лилии. Зазвучала музыка, лилия и фигура Дюймовочки медленно закружились, а когда музыка умолкла, лилия закрыла Дюймовочку внутри цветка.