Шерлок Холмс из 8 «б» класса (СИ)

— Слушаю вас!
Он с полминуты слушал, потом вдруг бросил трубку, побагровел и, задыхаясь, крикнул: — Ложь! Ложь! Я разберусь с этой мразью!
Потом неожиданно побежал к двери и на ходу бросил остолбеневшим коллегам: — Ну, все…
— С кем? — спросил удивленный Володя, но Дима уже выскочил на улицу, завертелся, ища такси, но дорога была пуста.
У подъезда их офисного здания стояла чья-то машина с открытой дверью, в замке торчали ключи зажигания. Хозяин ее задумчиво курил, стоя рядом. Дима бросился к нему, оттолкнул ничего не подозревающего водителя в сторону так, что тот упал, матерясь, завел мотор и рванул с места.
Хозяин машины поднялся, увидев свою машину, с визгом сворачивающую на соседнюю улицу, закричал, замахал руками. Володя и другие коллеги Димы выскочили на улицу, попытались успокоить ограбленного хозяина, объясняя, что это не вор и машина вернется, но тот вопил без остановки, и толпа любопытных собралась у подъезда. Владимир хотел найти такси и догнать Диму, но подоспевшая милиция забрала троицу и хозяина в отделение, и пока они разбирались, прошло не менее часа.
По адресу Димы помчалась, завывая сиреной, милицейская машина. Вскоре угнанный автомобиль был найден у дома Димы и Наташи, с открытой дверью и заведенным мотором. Молодой оперуполномоченный с помощником постучали в дверь, им никто не открывал, хотя в доме горел свет. Тогда старший лейтенант толкнул дверь посильнее. Она оказалась не заперта. Через минуту на такси подъехал Володя и вслед за милицией заскочил в дом. Один из милиционеров по рации вызывал «скорую» и экспертов, другой стоял рядом с Димой.
Дима, с окровавленными руками, в одежде, в больших пятнах крови, с остановившимися глазами, в которых стояла мука, сидел на полу кухни, рядом с кровавой лужей, и безумно бормотал:
— Она там, на диване… я ее переложил… Я не успел его убить.
И так все время. От него ничего другого невозможно было добиться.
Пол вокруг был забрызган слегка подсохшей кровью, как и мебель, эти яркие пятна страшно и неуместно смотрелись здесь, где еще вчера не было ничего, кроме счастья. Возле кровавой лужи валялся утюг с погнутым металлическим корпусом. В стороне, ближе к двери, лежал самый большой кухонный нож.
Диму увезли. Наташу, тело которой которая лежало, бессильно свесив руку с дивана, зачем-то накрытое покрывалом, в кровавых отпечатках рук, осматривали эксперты в перчатках. Вся она была искромсана ножевыми ранами, большой нож валялся тут же, острый, приспособленный для резки мяса, кухонный нож.
Володька увидел это сразу. Его сердце выпрыгивало, скакало, стучало, било беспощадной жалостью к ней, любимой безответной любовью Наташе, но мысли о том, что Дима никак не мог, просто не мог это сделать, не оставляла его.
Всю ночь он просидел на скамейке в садике у дома, незаметный. Он слушал, и не слышал обычные уличные звуки, шум проезжающих невдалеке машин, крики детей на детской площадке, просто сидел, как в ступоре, и пытался осознать.
Потом, утром, как только открылась почта, дал телеграмму отцу Наташи, долго пытался вспомнить номер их телефона, или телефона своих родителей, но не смог. В душе Володя надеялся, что все это сон или нелепый розыгрыш. Не мог Дима, не мог совершить такого злодеяния…
Отец Наташи приехал быстро, уже к вечеру. Они с Володей пошли в прокуратуру. Прокурор, усталый, пожилой человек, увидев их отчаяние, сказал:
— Я не могу вас ничем обнадежить. Отпечатки пальцев на утюге и ноже принадлежат Одинцову и убитой. Других там нет. Уже одного этого достаточно.
В притихшем, ставшем мрачном и темном доме все как будто замерло. Дмитрий Алексеевич стоял у гроба Наташи, накрытой вуалью и загримированной, но даже сквозь вуаль синей от побоев и ран, плакал молча, слезы беспрерывно текли, он украдкой вытирал их рукавом, не подпуская к себе никого, только тихонько гладил бледные, сложенные руки дочери. Он уже несколько часов не разговаривал ни с кем, не ел, не пил, не спал, только беспрерывно курил на балконе.
У изголовья стоял Шерли. Строгий, серьезный, вдруг в один день повзрослевший.
— Дима не виноват… — задумчиво сказал он сам себе, погруженный в свои мысли.
Ничто и никто не мог переубедить его в этом. Заметно осунувшийся Володя и «тоже Наташа» старались как-то держаться. Она понимала состояние Володи, потерявшего сразу бывшую возлюбленную и старого друга, иногда целовала его в низко опущенную голову и слегка прикасалась к его крепко стиснутым рукам. Без слов, без просьб, они молча шли, что-то делали на кухне, помогая женщинам. Гортензия Петровна всем командовала, Алиса без стеснения, благо в других комнатах не было никого, рассматривала содержимое шкафов, письменного стола, секретера.
Хоронил Наташу, наверное, почти весь городок: коллеги, друзья, да и просто знакомые, толпа шла длинной чередой.
Поставили памятник. Через некоторое время люди начали рассаживаться по автобусам, и никто не заметил, что у могилы Наташи задержались только двое: Борис и Володя.
Шерли серьезно, пытливо посмотрев на осиротевшего друга Димы, вдруг сказал:
— Это сделал не он. И я найду убийцу.
Повернулся к фотографии Наташи на памятнике.
— Я найду негодяя, Наталья Дмитриевна. Вы-то знаете, что ваш Дима не виноват.
— Рехнулся, парень, с покойниками разговаривает, — пробормотал Володя.
Володя не стал противоречить отчаянному горю Бориса, столь рано познавшего всю мерзость и жестокость жизни, когда уходят лучшие люди из тех, кого ты знаешь…
Дима сначала все больше молчал и только односложно отвечал на допросах, он, казалось, не всегда слышал, что ему говорили, погруженный в свои мысли, только все твердил: — Я найду его и убью…
Потом стал соглашаться со всем.
Молодой следователь был удивлен, что сумел так быстро раскрыть столь громкое дело. Убийца ничего не отрицал, отпечатки совпадали полностью. Показания свидетелей говорили не в пользу обвиняемого.
— Этот гад позвонил, что Наташа с любовником, и я не успел, не успел, — неожиданно заявил молчавший все это время Дима.
— Что не успел? — спросил следователь.
— Убить подлеца, — ответил Дима.
— Скажите, Одинцов, как все произошло? Вы приехали, увидели их, и что сделали дальше? — спрашивал следователь, — Почему вы взяли утюг?
— Кого «их»? — спросил Дима, подняв полные боли глаза.
— Жену и любовника.
— Какого любовника? — Дима рассвирепел, внезапно у него начался припадок бешенства, он вскочил, схватил стул и попытался ударить им следователя…
Его скрутили и отправили в камеру.
Там он без конца вспоминал тот звонок, этот гнусный голос, который сказал ему: — Приезжай скорей, увидишь свою… с любовником.
Он, как в сером плотном тумане, вспоминал страшную картину, когда, вбежав в дом, увидел окровавленную, изрезанную, бездыханную Наташу на полу кухни, как схватил ее, пытаясь вдохнуть в нее жизнь, а она, словно облитая красной красной краской, молчала, и голова ее безжизненно моталась. Эти воспоминания преследовали его, причиняли такую душевную боль, сжимали грудь, что он не мог даже вдохнуть. Не знал, день сейчас или ночь, с кем он разговаривает и где находится. Какие-то люди появлялись из тумана, что-то говорили, и он далеко не всегда понимал, чего они хотят. Не мог вспомнить, что было совсем недавно, воспоминания разваливались на фрагменты.
Дмитрий не мог доказать, что застал ее уже убитой, да и не хотел, вообще не думал об этом. Смерть — избавление от душевных мук, спасение, и он решил ничего не отрицать, нашел выход, как быстро попасть туда, к ней, пусть через «вышку», но только не жить, если нет ее, если так ужасен был конец ее жизни.
Сорванная белая роза, чистая, бездыханная в луже крови…
От этого воспоминания он опять приходил в бешенство, готов был голову разбить об стену, лишь бы скорее уйти от этой мерзости, страдания. Диму отвезли в психиатрическую больницу, где признали, что психически он полностью здоров и способен руководить своими действиями, но перенес сильнейший шок, пару недель лечили. Потом выписали.