Предшественница

– Удивительный дом, который мне по карману? Плавучий, что ли?
– Боже, нет. Наоборот. Современное здание, в Хендоне. Особняк – спальня всего одна, зато места уйма. Владелец – архитектор, который его и построил. Очень знаменитый, кстати. Вам случается покупать одежду в «Уондерер»?
– В «Уондерер»… – В прошлой жизни, когда у меня водились деньги и была приличная работа с хорошей зарплатой, я порой заходила в «Уондерер» на Бонд-стрит – помещение в ужасающе минималистском стиле, где платья по кусачим ценам были разложены по толстым каменным плитам, словно жертвенные девственницы, а продавцы-консультанты одеты в черные кимоно. – Иногда. А что?
– Все их магазины спроектированы «Монкфорд партнершип». Он из тех, кого называют техно-минималистами или как-то так. С виду вроде голые стены, но полно скрытых примочек. – Она бросает на меня взгляд. – Должна предупредить: кто-то находит этот стиль слегка… суровым.
– Переживу.
– А еще…
– Да? – приободряю я ее, когда она замолкает.
– Там не совсем обычное соглашение об аренде, – нехотя говорит она.
– То есть?
– Мне кажется, – говорит она, включая поворотник и перестраиваясь в левую полосу, – сперва надо взглянуть на дом. Вдруг вы в него влюбитесь? Тогда уж расскажу про недостатки.
Тогда: Эмма
Ладно, дом поразительный. Удивительный, потрясающий, невероятный. Словами не описать.
По улице и не скажешь. Два ряда ничем не примечательных викторианских домов: красный кирпич и створчатые окна – каких полно по всему северу Лондона; они поднимаются по холму в сторону Криклвуда, словно гирлянда; каждый следующий – копия предыдущего. Различаются только дверями и цветными окошками над ними.
В конце улицы, на углу, стоял забор. За ним я увидела небольшое приземистое здание, куб из бледного камня. На то, что это – жилой дом, а не исполинское пресс-папье, указывало лишь несколько разбросанных, как будто наобум, по фасаду горизонтальных окон-щелей.
Ого, неуверенно говорит Саймон. Это вот – он?
Агент весело отвечает: Он самый! Дом один по Фолгейт-стрит.
Он ведет нас вдоль дома; в стене совершенно неожиданно обнаруживается дверь. Звонка, похоже, нет; я также не вижу ни ручки, ни почтового ящика; нет и таблички с именем, ничего, что указывало бы на человеческое присутствие. Агент толкает дверь, та распахивается.
Кто здесь сейчас живет? спрашиваю я.
Сейчас – никто, говорит он, пропуская нас вперед.
А почему не было заперто? нервно спрашиваю я, стоя на месте.
Агент ухмыляется. Вообще-то было, говорит он. У меня в телефоне – цифровой ключ. Все управляется одним приложением. Нужно только сменить статус «Нежилой» на «Жилой». Дальше все происходит автоматически. Датчики внутри дома реагируют на кодовый сигнал и впускают меня. А если на мне электронный браслет, то и телефон не нужен.
Да вы шутите, говорит Саймон, глазея на дверь. Я едва не смеюсь над его реакцией. Для Саймона, помешанного на гаджетах, дом, управляющийся с телефона, – это как все самые лучшие подарки на день рождения в одной коробке.
Я захожу в крохотную прихожую размером не больше буфета. Следом входит агент, и нам становится тесно; я без приглашения иду дальше.
Теперь моя очередь говорить «ого». Внутри просто потрясающе. Огромные окна с видом на крохотный сад и высокую каменную стену заливают помещение светом. Дом небольшой, но кажется, что просторно. Пол и стены из бледного камня. Желобки вдоль плинтусов создают такое впечатление, будто стены парят в воздухе. И – пусто. Не в том смысле, что нет мебели: у одной из стен я вижу каменный стол, очень крутые, дизайнерского вида столовые стулья, длинный низкий диван в плотном кремовом чехле – но больше ничего, глазу не за что зацепиться. Ни дверей, ни шкафов, ни картин, ни оконных рам, ни розеток на виду, ни светильников, ни – я растерянно озираюсь – даже выключателей. Дом не выглядит заброшенным или нежилым, но в нем царит идеальный порядок.
Я повторяю: ого. Голос звучит как-то странно приглушенно. Я осознаю, что с улицы не доносится ни звука. Вечного шума Лондона – дорожного движения, монтажников-высотников, автомобильных сигнализаций – больше не слышно.
Так почти все говорят, соглашается агент. Простите за занудство, но хозяин требует, чтобы разувались. Прошу…
Он нагибается расшнуровать свои пижонские туфли. Мы следуем его примеру. Резкая, нагая пустота дома словно отбила у агента охоту молоть языком: на вид потрясенный не меньше нашего, он молча шаркает носками по дому, а мы оглядываемся.
Сейчас: Джейн
– Великолепно, – говорю я. Внутри дом напоминает картинную галерею: кругом красота и совершенство. – Просто великолепно.
– Скажите? – говорит Камилла. Задрав голову, она смотрит на голые стены из какого-то дорогого кремового камня, уходящие высоко под крышу. На второй этаж ведет самая безумная минималистская лестница, что я видела. Она словно вырублена в скале: змейка из голого неполированного камня; ни перил, ни каких-то заметных глазу опор. – Сколько ни прихожу сюда, каждый раз дух захватывает. Последний раз я приводила группу студентов-архитекторов… Это, кстати, одно из условий. Вам придется раз в полгода устраивать день открытых дверей. Но посетители всегда ведут себя очень корректно. Это вам не в поместье жить, где туристы жвачку на ковры бросать будут.
– Кто здесь живет сейчас?
– Никто. Дом почти год как пустует.
Я смотрю на следующую комнату – если можно назвать комнатой свободное пространство, где и дверного проема-то нет, не то что двери. На длинном каменном столе стоит ваза с тюльпанами, на фоне бледного камня их кроваво-красные бутоны режут глаз своей яркостью. – Откуда же тогда цветы? – Я подхожу к столу и трогаю его. Пыли нет. – И кто тут прибирается?
– Одна фирма раз в неделю присылает уборщика. Это еще одно условие – вы должны их впускать. Они и садом занимаются.
Подхожу к окну, доходящему до самого пола. Сад – тоже не совсем то слово. Это скорее двор; закрытая территория где-то двадцать на пятнадцать футов, мощенная тем же камнем, которым выложен пол. Только у самого забора – небольшой овальный пятачок травы, пугающе аккуратный и ровный, словно площадка для игры в шары. Цветов не растет. Вообще, кроме этого пятна зелени там нет ничего живого, никакого цвета. Единственная другая примета – несколько кружков из серого гравия.
Я снова смотрю на интерьер дома, и мне приходит в голову, что ему не хватает красок, тепла. Постелить ковры, очеловечить немного – и он будет очень красивым, как из глянцевого журнала. Впервые за долгое время я испытываю что-то вроде приятного волнения. Неужели судьба переменилась к лучшему?
– Что же, разумно. Это все?
Камилла нерешительно улыбается:
– Говоря одно из условий, я имела в виду, что это одно из самых очевидных. Вы знаете, что такое ограничительное условие?
Я качаю головой.
– Это условие, которое по закону бессрочно применяется к собственности, и его нельзя отменить, даже если дом будет продан. Обычно это относится к правам на застройку: можно ли использовать помещение в качестве делового офиса и так далее. Что касается конкретно этого дома, то условия – часть договора об аренде, но поскольку они являются ограничительными, то не подлежат обсуждению или изменению. Договор на редкость строгий.
– О чем же речь?
– В общем, о том, что можно и чего нельзя. Ну, в основном о том, чего нельзя. Любые изменения – только по предварительному соглашению. Никаких ковров и паласов. Никаких картин. Никаких растений в горшках. Никаких украшений. Никаких книг…
– Никаких книг! Что за бред!
– В саду ничего не сажать, никаких занавесок…
– А со светом снаружи как быть – без занавесок?
– Окна светочувствительны. Темнеют вместе с небом.
– Так, никаких занавесок. Еще условия есть?
– О да, – говорит Камилла, не обращая внимания на мой саркастический тон. – Всего условий порядка двухсот. Однако больше всего проблем вызывает последнее.