Навсегда (Роман)

  
Федор Кнорре
 
НАВСЕГДА
 
Роман
 
  
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
 
  
Глава первая
 
Уже который день подряд крутые весенние облака мчались в чистом небе все в одну сторону — на север, точно и они тоже, как перелетные птицы, перезимовали где-то на далеком юге и спешили теперь домой, к берегам родного Балтийского моря.
Скользящие тени облаков неустанно взбегали на зеленые холмы литовской земли, ныряли в низины, проносились над крышами городов, и в каждом лесном озере и в каждой запорошенной мучной пылью лужице на базарной площади одинаково отражалась все та же сияющая синева неба и снежная белизна клубящихся на лету облаков…
Теплый ветер с просторов заболоченных лугов и пахотных полей, окружающих уездный городок Ланкай, буйно налетал на площадь, винтом закручивая пыль, срывая с людей шляпы, трепля и путая связки разноцветных тесемок в галантерейных ларьках, ероша и дыбом вздымая гривку шершавого глазастого жеребенка, который впервые попал с тихого хутора в город и, решительно ничего не понимая, бродил, раздувая ноздри, среди возов в пестрой базарной толпе.
Гремели по булыжной мостовой телеги, за которыми, недовольно мыча, ступали привязанные коровы, и, заглушенный шумом толпы, жестяным голосом пел и щелкал граммофон в палатке торговца старыми пластинками.
Немного в стороне от рыночной толчеи, прижавшись боком к каменной стене амбара, напротив изгрызенной коновязи, стояла деревянная будка с одним окошком и дверью, над которой была прибита вывеска: «РЕМОНТ».
На внутренней стороне двухстворчатой, раскрытой настежь двери в виде пояснения к вывеске была нарисована с одного бока керосинка, пылавшая багровым пламенем, а с другого — очень маленький велосипедист в полосатом картузике у подножия громадной швейной машинки.
Внутри будки, за обитым железом прилавком, сидел, сильно ссутулившись, хозяин и единственный рабочий мастерской Жукаускас — «старый мастер», как его звали в городе.
Сегодня заказной работы было маловато, и старый мастер весь день занимался изготовлением хитрого замка «с секретом», который давно уже обдумывал… Своими толстыми, огрубевшими пальцами он ловко надел на штифтик маленькую, самую «хитрую» пружинку и, представив себе недоумение воображаемого взломщика, когда тот наткнется на скрытое сопротивление ехидной пружинки, самодовольно усмехнулся и снова углубился в работу. Спустя долгое время он прислушался, приподнял очки и поглядел в окошечко. Базарная площадь была пуста. Только собаки бродили среди мусора, уныло принюхиваясь к капустным листьям, и сторожиха неторопливо шаркала метлой по неровным камням.
Еще день минул, люди разошлись с базара, и он один остался тут сидеть в будке, как старая мышь в мышеловке. Приятное настроение у него разом кончилось вместе с работой… Да и что это за работа? А ведь когда-то, правда давным-давно, он работал токарем по металлу на знаменитом Путиловском заводе в Петрограде. Поехал в голодный год на побывку к себе на родину, под Шяуляй, задержался там ненадолго, но как раз достаточно, чтобы в один прекрасный день с изумлением обнаружить, что очутился, не сходя с места, за границей. Он — в Литве, а Петроград с Путиловским заводом — в Советской России.
Поняв, что обратно не выбраться, он пал духом и затосковал. В кулацкой Литве специальность его никому по-настоящему не была нужна, и, объездив много городов и местечек и перепробовав много профессий, он кончил тем, что открыл в Ланкае мастерскую, женился и вот теперь доживал свой век, паяя худые кастрюли и под шипение примусов уже не совсем отчетливо вспоминая многолюдный цех и свой станок. Так состарившийся штурман дальнего плавания, став перевозчиком на деревенском пароме, с неясной, щемящей тоской вспоминает свой старый корабль, простор океана и пальмовые берега в тумане…
Конечно, вся жизнь в Литве сейчас меняется. Что ж, он радуется за людей. Только ему уж отсюда не выбраться. Пускай дверца мышеловки открыта, да мышь-то состарилась, поздновато ей искать, где лучше!..
Вздохнув, мастер бережно завернул в тряпочку недоделанный замок и, выдвинув фанерный ящик, подсчитал выручку: четыре помятые пятирублевки, бумажный рубль и мелочь. Ну что ж!.. Он достал с полки флакончик, полил себе на руки немножко бензина и вытер тряпкой.
Выйдя на рыночную площадь, он затворил за собой обе створки двери, повернув внутрь велосипедиста со швейной машиной и пылающую керосинку.
Прислоненный к наружной стене, у входа дожидался хозяина велосипед с непомерно длинной рамой, собранный из частей многих велосипедов, давно устаревших и мало подходящих друг другу систем.
Старый велосипед начал дребезжать и позванивать, точно бормоча что-то невнятное, когда мастер повел его через площадь по булыжной мостовой, и затих только на мягкой обочине шоссе.
Здесь стояла тумба для объявлений. Прежде они не интересовали старого мастера. Его не волновали ни наклеенные на ее толстых боках извещения о продаже с торгов партии кожевенного товара, ни даже предложения по случаю приобрести барский дом в живописной местности или узнать будущее у «восточной» гадалки.
После бурных дней народных демонстраций тысяча девятьсот сорокового года, когда в Литве вновь устанавливалась советская власть, потерявшие всякий смысл объявления еще долго висели на прежних местах, выгорая на солнце, заливаемые дождями, совсем размывшими чернила, так что сейчас только на одном уцелевшем обрывке, выглядывавшем из-под плаката об открытии рабочего клуба, можно было разобрать очертания полинялого черного ворона с рекламы гадалки.
Интересовавшее старого мастера и не раз уже прочитанное им объявление оказалось на месте, и он внимательно перечитал его от первой до последней строчки. Да, действительно, «Отделу мелиорации исполкома требуются комнаты». «Оплата по соглашению». Это неважно. «Помесячно». Ну, пускай помесячно, какая разница, не в этом дело. Важно то, что люди приезжают сюда на работу. «Помесячно»… Значит, надолго. Гм…
Старый мастер задумался, потом крякнул, точно отгоняя от себя досадную мысль, и, поставив ногу на педаль, два раза плавно оттолкнулся от земли, степенным движением перекинул ногу через седло и покатил по обочине.
Мимо потянулась вереница маленьких, похожих друг на друга домиков с заборами, потом большой костел и аптека с единственной в городе зеркальной витриной, в которой он увидел свое медленно проплывающее отражение.
И, как всегда, именно на этом месте на память пришло другое. То, что было давно, много лет назад…
Он едет на этом же самом велосипеде, возвращаясь с работы, мимо этой витрины, а сзади, на подушечке, крепко привязанной к багажнику, сидит верхом худенькая девочка, его дочка Аляна. У нее сосредоточенное выражение лица, она знает: нужно крепко держаться обеими руками за пояс отца. Она и держится очень крепко, так, что он чувствует ее стиснутые кулачки у себя на пояснице. Свесившиеся тоненькие ножки с голыми коленками покачиваются при каждой встряске, хотя он старается ехать как можно осторожнее и время от времени спрашивает, не оборачиваясь:
— Крепко держишься?
— Вот как крепко! — отвечает девочка, стиснув зубы и покряхтывая от усилия. Кулачки ее при этом сжимаются туже, и она изо всех силенок дергает на отце пояс, чтобы показать, до чего крепко. При этом ее пушистые, совсем белые волосы развеваются по ветру и падают на лоб легкими завитками… Да они у нее и сейчас такие, не очень-то слушаются гребешка.