Кощей. Перезагрузка
– А-а-а-а! – Дикая боль затмила разум и заставила забыть обо всем на свете. – А-а-а-а!
Я кричал, кричал и кричал. Каждую клеточку моего организма жгло адским пламенем. Единственным желанием было скорее умереть. Такая боль не могла длиться вечно. Я просто не мог ее долго выдержать. Я просто обязан был умереть. Я должен был в считаные секунды сгореть, свариться в этом адском котле. Но я не умирал, и боль не уходила. Казалось, этот кошмар длится вечность. И я орал, орал, орал, стараясь криком прогнать невыносимую боль.
И боль стала уходить. Или нет, боль никуда не делась. Просто я стал к ней привыкать.
Наконец настал момент, когда я заткнулся. Заткнулся после того, как появилась мысль: «А чего я, собственно, ору? Кому?»
Пришла следующая мысль: «Где я? И, собственно, кто я?»
Вспомнил черное мохнатое существо, засунувшее меня в котел с кипящей смолой…
В ужасе выпрыгиваю из адского варева и зависаю над ним, словно привидение.
Словно привидение.
Привидение…
Я привидение!
А как еще можно объяснить тот факт, что я спокойно вишу в воздухе, а мое тело прозрачно и не имеет четких очертаний?
Может, я сошел сума?
Может, нырнуть обратно в котел?
Последнее пожелание чуть было не исполняется благодаря черному йети.
– А чей-то ты вылез, а? – хрипит он, появившись передо мной, и пытается нанизать меня на трезубец.
– Э-эй, чудо, погоди! – резко отскакиваю, а вернее, отплываю в сторону. – Да погоди ты! Давай поговорим.
Йети оборачивается, словно желая разглядеть кого-то у себя за спиной. Затем снова устремляет взгляд на меня.
– Ты енто с кем сейчас разговариваешь? – нахмурив шерстяной лоб, вопрошает он.
– С тобой.
Чудище скашивает взгляд на собственную грудь, вероятно пытаясь увидеть себя со стороны.
– Не положено, – следует жесткий ответ после нескольких мгновений раздумья. – Туточки тебе чистилище, а не ента вот эта вот, где лясы-балясы разводят. Енто с крылатыми хвилосохвии разводить будешь – апосля, как очистишься.
– Да очистился я уже! – кричу, опять уворачиваясь от трезубца.
– Ишь, прыткий какой, – опять промахивается йети.
Некоторое время нам не до разговоров. Я шарахаюсь из угла в угол, а шерстяной тычет в меня вилами, словно отрабатывающий штыковой бой новобранец. Однако я явно шустрее кошмарного чистильщика, и этот факт мне нравится. Даже появляется некий азарт. Увернувшись в очередной раз, оказываюсь за спиной у йети и стараюсь там и оставаться, как бы шустро тот ни крутился. В моем нынешнем бестелесном состоянии это легко удается.
– Все, – сдается шерстяной. Он устало опирается на трезубец и стоит, сгорбившись, часто и хрипло дыша. – Я отказываюсь работать с таким клиентом! Енто не клиент, енто недоразумение какое-то. Просто никакого уважения.
И тут же адское помещение затягивается белесой мутью, в которой растворяются даже звуки потрескивающих в огне дров и бульканье кипящей смолы.
С ужасом понимаю, что перестал не только видеть, но и ощущать тело. Пусть оно и призрачное, но еще мгновение назад я мог им управлять, мог двигаться, мог шевелить руками и ногами, поворачивать голову.
– М-да, шебутной клиент попался.
Раздавшийся из белесой мути голос показался знакомым. Я уже общался с его обладателем недавно… Недавно? А может, вечность назад? Это же он направил меня к черному йети в качестве мясного наполнителя для кошмарного супчика.
– Архангел в пальто, ты, что ли? – спрашиваю я.
– Хи, – хихикает женский голос. – Чего это он тебя в пальто нарядил?
– Человеческая душа – потемки, – отвечает мой знакомец без каких-либо эмоций. Однако в дальнейших его рассуждениях сквозит явное злорадство. – Создатель сделал людей несовершенными, мотивируя тем, что тогда у них будет цель к достижению совершенства, и они, стремясь к этой цели, превзойдут не только нас, но и его самого.
– Так совершенствуются же понемногу…
– Ну да, совершенствуются, – отвечает полный сарказма голос, – только в другую сторону.
– В какую другую? – не понимает женщина. – Вон даже космос себе придумали и полетели в него.
– И далеко ли улетели? – ухмыляется архангел. – Да и зачем полетели? За совершенством ли? Или за тем, что из космоса сподручнее убивать друг друга?
– Слышь, ты, в пальто, – надоедает мне молчать.
– Заткнись, – бросает тот, и я чувствую, что лишился возможности говорить, а он продолжает: – Я-то, почитай, половину из них через эти ворота пропустил и каждую душонку наизнанку вывернул. И скажу тебе, Мара, всем их самосовершенствованием движет стремление к уничтожению собственных собратьев. Потому и совершенствуются не душой или, на худой конец, телом, а изобретательством разных смертоносных штучек-дрючек. Да они и сами свой прогресс называют техническим – мертвым, значит. И все блага так называемой цивилизации – это всего лишь побочный продукт стремления убить первым.
– Ох, Гаврик, отдохнуть тебе надо вечность-другую от этих людишек. – В женском голосе послышались нотки сочувствия. – Да и привратники твои измаялись совсем. Надысь видела, как Петя со смены брел – голова понурая, плечи опущены, крылья по тверди волочатся. Разве ж можно так изматываться?
– Как же отдохнуть-то, Мариночка? Кто ж вместо нас освободившиеся души отлавливать будет да после чистилища вновь по реалиям распределять?
– Гаврик, правда ли, что в иных реальностях перволюдей вовсе не осталось?
– Да что там перволюдей… В иных и людей-то почти не осталось. Допрогрессировались в своем совершенствовании, мать их…
– Не сквернословь, Гаврик.
– Да чего только от этих людских душонок не нахватаешься, – сетует тот. – Ты, Мара, не представляешь, сколько очищенных душ мы с Петром да Павлом уже скопили в раю. Бродят они там, как овцы неприкаянные, ждут своей очереди на вселение. А куда их вселять, скажи?
– Ты же сам только что сказал, будто в иных реальностях люди себя почти совсем истребили. Вот и заселяйте их.
– Да? Люди, Мариночка, это не твои морфейчики. Им в материальных мирах материальные же тела требуются. А где этих тел набраться, ежели они вопреки заповеди уничтожают друг друга быстрее, нежели размножаются?
– Ой, ну не знаю я, Гаврик. А перволюди куда смотрят? Почему допускают подобное? И куда они сами исчезают? Они же не смертны.
– Да кто их слушает? Ежели изначальные отпрыски еще и уважали, то последующие о родстве забыли и стали перволюдей и их первенцев то ли богами, то ли нечистой силою считать. Тут и всяческих богоборцев без числа появилось. И пошла травля пращуров. Те какими только способами не отбивались от детишек: и мороки ужасные на себя надевали, и чудеса благостные творили – ничего не помогло. В итоге пришлось им в такие потайные уголки забиться, куда ни одному человечку не пролезть. Так нет же, находятся такие, что пролазят. И что интересно, сами того не соображая, научились людишки бессмертных убивать. Представляешь?
– Как это?
– А вот так. Придумают какой-нибудь способ поизощренней, и начинают в него сообща верить. И чем большее число народа верит, тем большую силу эта вера набирает и в конце концов становится материальной. То есть способ убийства становится реальным. Дело остается за малым – найти идиота, желающего прославиться убийством прародителя.
Следует недолгая пауза, после которой архангел продолжает изливать душу собеседнице.
– Вот ты говоришь, Петра понурым встретила. Это он как раз печалился по поводу смерти очередного первочеловека. И способ-то какой идиотский придумали. Мол, смерть его на конце иглы, а игла та в яйце, яйцо в утке, утка в зайце… Нет, ты можешь себе утку в зайце представить?
– Да я, Гаврик, их и по отдельности представить не могу.
– Да? Ну извини… В общем, такого навыдумывали, такого… И ведь материализовалась выдумка-то.
– Убили, значит?
– Убили бедолагу. Оттого и Петр печален был. Тут вишь, какая закавыка. Ежели сущность бессмертна, то в материальном воплощении ее душа с телом неразделимое целое составляют. Собственно, и тело вовсе не тело, а эта самая душа и есть, только в особом уплотнившемся состоянии. Потому получается, что, убивая перволюдей, люди убивают их души.