Практика на Лысой горе
– Сам виноват, – прошипела Танька, – ненавижу его. С сентября проходу не дает.
Кто-то глухо зарычал. Руки вмиг похолодели. Танька замерла, я хрипло выдохнула: рычание… нечеловеческое, жуткое.
Мы медленно обернулись и заледенели. Веня стоял на месте, но… Темная одежда лоскутами валялась возле ног, кожа на руках и ногах вздулась отвратительными пузырями. Лицо вытянулось, глаза впали, зубы удлинились, с клыков закапала слюна. Непропорционально длинные руки потянулись вперед. Я заорала, Танька сдавленно охнула. Чудовище уставилось на нас, рыкнуло и рвануло вперед. Не разбирая дороги, мы помчались по коридору. Неслись прямо к залу заседаний педагогов, не рискуя оглянуться.
Рычание нарастало, давая понять, что нас нагоняют.
– Что это? – выдохнула я, резко сворачивая и перепрыгивая почти через три ступеньки, совершенно не контролируя рвавшиеся наружу всплески магии.
– Дрянь, – бросила Танька, – он… Хм…
Она быстро развернулась, начертила в воздухе вспыхнувший холодным серебром символ. Черные волосы взлетели, как от дуновения ветра, в глазах сверкнула молния. Я невольно попятилась к стенке. Ведьма… настоящая, чтоб тебя…
Чудовище на миг остановилось, жалобно взвизгнуло. Таня начертила второй символ, но он очень быстро исчез.
– Дидько! – ругнулась она. – Валим!
– Что, девчата? – спросил кто-то голосом завхоза.
Я взвизгнула и уставилась перед прямо собой. Из воздуха медленно проявлялась низенькая фигура. Жорж Гаврилович был чернее трубочиста, с отливавшими дьявольской краснотой глазами. Приплюснутый нос больше напоминал свиное рыльце.
– Ох, – выдохнул он, принимая свой обычный вид, глядя на скулящее чудовище, которое пыталось обойти сияющие остатки Танькиного символа. – Эта-а-а что?
– Кормильцев, – пискнула я, – был.
Воздух вокруг Дидько закрутился, в его руках появился странный инструмент, очень напоминавший вилы.
– Бегите за подмогой, – шепнул он и оттолкнул нас за спину.
Мы с Танькой вылетели в коридор, разлетелся жуткий визг, аж мороз по коже продрал. На краю сознания отпечаталась мысль, что крыло словно вымерло. И появление Дидько – невероятное везение. Снова зазвонил мобильник. Я на бегу схватила трубку.
– Татьяна там не заблудилась? – поинтересовался Андрей Григорьевич.
– Нет! – выпалила я. – То есть да!
– Да?!
– Позовите кого-нибудь на помощь, тут чудовище в злыдневском корпусе. Дидько его не удержит!
– Понял, – коротко бросил куратор.
Рассказ получился сумбурным, но, кажется, он действительно понял. Таня тем временем была уже возле выхода и не слышала, с кем я говорила.
– Дина! – крикнула она. – Давай сюда быстрее, тут хоть в окно Вия крикнем.
Я побежала к ней, но тут же уткнулась носом во что-то твердое. Подняла голову и ойкнула – рядом стоял Чугайстрин.
– Где? – коротко бросил он.
Вид у куратора был какой-то странный: сдержанный, почти суровый. Губы сжаты, сам словно на несколько лет старше стал. Вопль чудовища повторился.
– Обалдеть, – сделала вывод Танька и кинулась назад по коридору. – Сюда!
Меня никто ждать не стал, поэтому пришлось плестись в самом конце. Появление куратора несколько отрезвило и успокоило. Сил побольше, даже если кинет эту дрянь в стазис – уже хорошо. Но как он тут так быстро появился?
Дидько был на лестнице, однако значительно терял позиции. Чудовище выло и теснило его, то и дело стремясь ухватить за шкирку. Переломанный инструмент завхоза валялся на полу. Чугайстрин быстро оценил ситуацию и вскинул руки. Зеленое пламя обвило его пальцы, миг – ударило прямо в сердце чудовища. Оно взвыло раненым зверем и начало медленно оседать. Чугайстрин нахмурился, качнул головой, щелкнул пальцами, и чудовище окутала снежно-белая сеть. Он выдохнул и провел ладонью по лицу, словно пытаясь стереть усталость.
Я, замерев, наблюдала за происходящим. Ранее такого видеть никогда не доводилось. Как быстро, слаженно и… аккуратно.
– Так-так, – медленно произнес Андрей Григорьевич. – Что это было?
– Зараза какая-то, – резонно заметил Дидько, отряхиваясь и с сожалением глядя на прожженную одежду. – Вы представляете, кислотой плеваться начал! Мне-то чего, а робу жалко, новую выписывать – такой головняк, я вам говорю. – Но, посмотрев на Чугайстрина, мигом посерьезнел. – Спасибо, вовремя подоспели. Не знаю, сколько бы смог удерживать эту зверюгу.
– Что это вообще такое? – терпеливо повторил Чугайстрин вопрос.
Дидько пожал плечами и покосился на нас.
– Ну, девчата, выкладывайте. Оно неслось за вами.
– Мы… – неуверенно начала я.
– Мы встретили Кормильцева с четвертого курса, – ровным голосом перебила Таня. – А потом он превратился… в это.
Чугайстрин внимательно посмотрел на нее, правда, в зеленых глазах скользила некая растерянность. Что ж, его тоже можно было понять.
– Вот так просто взял и превратился?
– А кто мне скажет, что тут вообще происходит? – неожиданно раздался за нашими спинами голос Вий-Совяцкого.
* * *В ректорском кабинете я очутилась впервые. Просторно, неуютно и холодно. Почему-то здесь приходило осознание, что я не просто маленькая, а до ужаса маленькая. Получали все: Чугайстрин, Дидько, Таня и я. Правда, с меня особого спроса не было, все же в основном огонь приходился на них. Хорошо хоть заняла место подальше от Вий-Совяцкого. Можно было притвориться предметом меблировки. Из Тани и Чугайстрина вытрясли всю историю уже по второму кругу. Ректор, откинувшись на стуле и сложив руки на животе, слушал их с полуприкрытыми глазами. При этом уж лучше бы смотрел прямо, а то возникало ощущение, что он видит всех сквозь веки.
– Хорошего мало, – тем временем произнес Андрей Григорьевич.
– Мягко сказано, – размеренно произнес Вий-Совяцкий. – Хоть состояние Красавича и нормализовалось, но радости нет. Шаленый не выпустит его из лазарета еще неделю, пока все не нормализуется. Но отравленные галушки – это уже ни в какие ворота не лезет!
Я невольно вздрогнула, хоть к Савве Геннадиевичу (не Савелию, а именно Савве) относилась очень хорошо, о его методах старшекурсники слагали байки. И ни одна из них приятной и милой сердцу не была.
– А что это был за яд? – тихо спросил Чугайстрин.
Вий-Совяцкий чуть поморщился:
– Цвет отруты. Ее раньше выращивали только в саду нашего университета. Гордость злыдневского факультета. Правда, потом случился инцидент – отравилось несколько ребят, и опыты с отрутой убрали из программы.
Повисла тишина. Вот так информация! Значит, кто-то прознал про отруту, сумел раздобыть и подкинул? Или просто кто-то из своих? От последней мысли стало немного не по себе.
Таня вдруг тяжело вздохнула:
– Павел Константинович, я понятия не имею, что случилось. Этот суп сразу взяла я, но потом есть перехотелось. А Виталик – проглот. – Она неосознанным жестом откинула упавшие на лицо волосы, пропустив их через пальцы.
От меня не ускользнуло, как Чугайстрин задержал на ней взгляд. Ну, этот не мог же! От внезапно появившейся не очень приличной мысли меня начал душить смех. Ситуация была крайне неподобающей, и ржать совершенно не следовало, поэтому приходилось до боли кусать губы и смотреть в пол.
– Дина Валерьевна, – льдом по коже прошелся вкрадчивый голос Вий-Совяцкого.
Я вздрогнула и, сжавшись, уставилась на ректора. Никогда не слышала, чтобы он так говорил. Встретилась с внимательными глазами ректора и почувствовала, что покрываюсь холодным потом.
– А что это вам так весело? – почти ласково спросил он. – Может, я чего не знаю? Так вы не стесняйтесь, расскажите нам, мы все… посмеемся.
На лице Тани проскользнуло удивление, Чугайстрин бросил на меня быстрый взгляд, одного Дидько, кажется, совсем не волновал тон Вия. Усилием воли прогнала смех и закашлялась.
– Простите, Павел Константинович.
Он хотел еще что-то сказать, но тут вдруг подал голос Дидько:
– А что с этим, перекинувшимся?
Вий вмиг посуровел. Потарабанил пальцами по столу, так что чуть не подпрыгнули ручки в темном длинном стакане. Мне показалось, что одна из них, с массивным набалдашником в виде черепа, самостоятельно повернулась в мою сторону. Мои пальцы впились в ладонь. Спокойно, это только воображение.