Метро 2033. Сказки Апокалипсиса (сборник)
– Они? – глухо спрашивает начальник Базы.
– Они. По одежде узнали… – после секундной заминки Сергей вздыхает: – Вот такой груз у нас сегодня…
Начальник переводит взгляд с одного измотанного сталкера на другого и первым снимает кепи.
Три девчушки лет по шести, рыжие и черноволосая, останавливаются возле широкого рабочего стола под навесом, перешептываются и хихикают. Лёнька заканчивает покрывать деревянную рамку светлым пахучим лаком и не поднимает головы. Рядом сидит старый лабрадор-ретривер с шерстью в тон новой рамки и с любопытством морщит нос.
– Как тебе, Диего? – интересуется Лёнька.
– Вуф! – охотно отзывается пес и склоняет голову набок.
– Отлично получилось, стажер! – с одобрением кивает подошедший Митяй и выбирает из своих кудрей свежие стружки. – Вот что значит – руки из нужного места растут.
– Руки у человека завсегда из нужного места растут, – с удовольствием повторяет Лёнька слова отца Георгия. – Разуменья только не всегда хватает.
Митяй фыркает, и девчонки, глядя на него, заливаются звонким хохотом. Лабрадор переступает передними лапами, облизывается и нетерпеливо выдыхает: «вуф!».
– Танюшка, ну вот что тебе здесь надо?
– Мама просила, чтобы ты в школу зашел, – щебечет черноволосая Танюшка, вместе с рыжими подружками нежно гладя лабрадора по ушам и голове, отчего Диего жмурится и шумно сопит. – Она сейчас там.
– Ладно, только верстак приберу.
– А вечером к нам придешь? А сказку нам расскажешь? Про дона Леонсио? Ты же обещал!
Глаза Лёньки в буквальном смысле на лоб лезут.
– Беги давай, и подружек своих прихвати, – бурчит Митяй, избегая встречаться с Лёнькой взглядом. – Расскажу, расскажу…
Девчушки взвизгивают, хватаются за руки и вприпрыжку уносятся к жилому корпусу. Лабрадор встает и ленивой трусцой устремляется за ними.
Митяй садится на скамью рядом с Лёнькой и тягостно вздыхает.
– В общем… Как вы ушли, меня тетка к себе зазвала. Мол, у Танюшки температура под сорок жахнула. Ревет и никак не успокоится, а она же… чуткая, ну, ты знаешь… Слово за слово, успокойся, все будет хорошо, расскажи сказку… Ну и почему бы благородному дону не рассказать сказку маленькой больной девочке? Я и понес невесть чего: «Давным-давно жил да был в славном городе Вязьма один благородный дон по имени Леонсио…» А потом и не знаю, что говорить. Молчу, а Танюшка взяла и продолжила. Знаешь, как? «Однажды не спалось дону Леонсио, словно звал его кто-то. Тогда сказал он: “Слышу, кому-то нужна моя помощь, так вперед!” Зарядил свой верный автомат и отправился вызволять из заточения прекрасную даму и двух ее маленьких пажей…»
Митяй умолкает, проводит ладонью по лбу. Потом протягивает руку и берет со стола фотографию, для которой Лёнька по поручению начальника Базы только что закончил мастерить новую резную рамку.
На снимке смеялись четверо. Легендарный Комбат обнимал за плечи жену в длинном бежевом сарафане. Чуть впереди стояли паренек лет десяти и пятилетний мальчуган – оба в зеленых шортах и камуфляжных футболках. Между мальчишками гордо расположился большой воздушный змей, на черном полотнище которого нарисована алая буква «Z» и печатными буквами криво написано «Зорро».
Юрий Харитонов
Родственные души
– Эй, умник! – от резкого окрика Тёмка вздрогнул и внутренне сжался, но шаг не сбавил. Станция Проспект Большевиков, на которую они с отцом переселились буквально два дня назад, нравилась ему все меньше. Мало того, что вокруг новая, незнакомая обстановка и люди, так еще пацаны прицепились. Идут от самой школы.
– Эй! Тебе говорят! – мальчика грубо дернули за воротник, заставляя остановиться. – Глухой, что ли?
Тёмка развернулся, крепко сжимая потрепанный холщовый мешок со школьным барахлом. Ребенка обступили три пацана, причем выбрали такое место между жилых построек, где редко ходили взрослые. Они были на год или два старше, а в одном из них Тёмка узнал задиру, который цеплялся ко всем на переменах, – звали его Генкой или, за глаза, Дегенкой. Производной от «дегенерат». Плюс пара неряшливо одетых пацанов, которые везде и всегда следовали за своим главарем и ему поддакивали.
– Первый день в школе, – задира слегка толкнул Тёмку, – и уже умничаешь?
– Ничего не умничаю! – испуганный мальчик пытался говорить так же резко, но вызвал лишь ухмылки.
– Слышали? – Генка мотнул головой друзьям, показывая, как смешно звучат слова мальчика. А те были готовы стараться – тут же сдавленно захихикали. – Не умничает! Ха! А это твое выступление? Дай вспомнить… «Белеет одинокий парус…» В каком-то там тумане и что-то ищет, кажись.
– Это же просто стих! – горячо заметил Тёмка, но Генка прервал его довольно бесцеремонно:
– Что за парус такой? Море? Туман? Ты больной?
– Нет, – он пытался подобрать слова, но выходило туго, и тогда он начал говорить какую-то ерунду: – Я мальчик. Мне десять лет. И я… И я…
– …дебил, – подсказал Генка под дружный хохот дружков. Но сам он уже совсем не веселился, а, напротив, грозно сдвинув брови, стал надвигаться на Тёмку, тыча ему пальцем в грудь. – Слушай, мелочь! Мне все равно, что ты там знаешь. Мне по барабану, что ты весь такой ученый. И то, что тебя училка похвалила, мне по фиг. Понял?
– Да, – шепнул мальчик.
– Это наша станция, – продолжал задира. – А ты здесь никто и звать тебя никак. Понял? Еще раз посмеешь умничать – наваляем! Понял?
Как-то показывать себя, возражать или противиться было сейчас бессмысленно. Во-первых, они старше, во-вторых, их больше, в-третьих, Генка ухватился за холщовый мешок, что сжимал Тёма, и рванул на себя. Старая ткань не выдержала, мешок порвался, и содержимое рассыпалось в полумраке по грязному полу.
– Будешь умничать – будет хуже! Понял?
– Да…
– Не слышу?
– Да. Понял, – чуть громче ответил Тёмка, и обидчики, усмехаясь, скрылись за углом хозяйственной постройки, оставив новичка собирать с пола рассыпавшиеся мелки, самодельную грифельную доску, линейку и тряпку для очистки доски. После он в самых расстроенных чувствах побрел домой, в ту тесную лачугу, которую им выделил комендант станции Андрей Викторович Полянский. Он-то и был виновен во всем этом переезде, неудобстве и проблемах мальчика. От обиды Тёмку слегка трясло. И причиной тому была, скорее, не произошедшая стычка, а вся смена обстановки в целом. Незнакомая станция, люди, потеря друзей, которые обещали навещать Тёмку, но все понимали, что это будет практически невозможно. Кроме того, Новочеркасская оставила в душе лишь светлые чувства, несмотря на опасное соседство с Империей Веган, – именно тем, что это была станция мамы. Там она родила Тёмку, была с ним девять лет, воспитывала, растила, пока ее не стало.
Для мальчика «Черкаса» была пропитана духом его матери, каждая частичка, кирпичик и даже воздух. Все там напоминало ее. И с переездом у Тёмки словно отобрали эту самую частичку.
Он прошел в конец станции к своей слегка покосившейся лачуге и толкнул грубо сколоченную дверь, но не рассчитал силы. Дверь довольно громко стукнула о тумбу, где отец оставлял приготовленную еду. Что-то звякнуло. В полной темноте мальчик дернул за веревку, свисавшую у самого входа, и в каморке два на три метра зажглась неяркая лампочка, осветив небогатое убранство. Слева – раскладушка, справа за дверью – тумба, заменяющая стол, в дальнем углу – видавший виды перекошенный шкаф для одежды и топчан рядом, над которым висела полка для книг.
Отец, как всегда, был на работе. Мальчик в раздражении бросил прижатые к груди вещи на кровать, снял старый пуховик, скинул шапку. Подошел к тумбе и заглянул в еще теплую кастрюльку. И тут же скривил нос. В отличие от мамы, папа готовить не умел. От одного вида серой жижи, в которой плавали несколько грибов, есть перехотелось.
Тёмка походил по комнате из угла в угол, глянул на полку с книгами. Там, среди неинтересных и скучных книжек отца, стоял сборник поэзии, который перекочевал вместе с ними с Новочеркасской. Когда-то мать читала ему эту книжку, объясняла, что такое парус, море, туман и другие непонятные слова, прививая любовь к всему новому. Во время конфликта с веганцами ее не стало, и Тёмка с отцом переехал на Проспект Большевиков. Мальчик постоянно перечитывал этот сборник, вспоминая маму и ее интересные рассказы.