Любовь леди Эвелин
Да, она бывала здесь не раз, и все же «Линкольнз инн» по-прежнему очаровывал ее.
Скорее, это было даже не здание, а целый архитектурный комплекс. Эвелин прошла по Чансери-Лейн к Гейтхаусу. У построенного в XVI веке, в эпоху Тюдоров, кирпичном доме привратника были массивные дубовые двери с тремя гербами наверху.
Первый герб изображал стоящего на задних лапах льва – Эвелин знала, что это символ «Линкольнз инн». Тут же она вспомнила, как отец в детстве сажал ее на плечо и показывал льва, всегда вызывавшего у нее улыбку. Отец кружился и рычал, изображая хищника, а Эвелин, беспечная пятилетняя девочка, радостно смеялась. Позднее она узнала, что лев был не только символом дома, но также гербом Генриха де Лейси, графа Линкольна. Два других герба над дверями принадлежали Генриху VIII, одному из самых противоречивых английских правителей, который жил во время постройки этих ворот, и сэру Томасу Ловеллу, бывшему не только членом «Линкольнз инн» и палаты общин, но и канцлером казначейства, построившим Гейтхаус.
Пройдя сквозь дубовые двери, Эвелин остановилась у Гейтхаус-Корт, красивого внутреннего двора эпохи Тюдоров, наполовину отделанного деревом с башенками и горшками, полными душистых цветов. Перед ней раскинулись Олд-Холл, величественная библиотека с собранием редких и современных книг по юриспруденции, столовая и часовня XVII века с роскошными витражами, однако Эвелин удержалась от желания неторопливо осмотреть их.
Вместо этого она повернула налево и направилась к старым зданиям, где располагались кабинеты адвокатов.
Будь Эвелин мужчиной, она бы с радостью стала учиться, чтобы самой стать адвокатом. По правде говоря, она с жадностью изучала книги отца и завидовала его ученикам, которые, казалось, не осознавали своего счастья. Ведь они родились мужчинами и могли заниматься тем, чего так страстно жаждала Эвелин.
И тут появился Джек Хардинг.
Он первым из студентов научил ее радоваться тому, что она родилась женщиной. Он был обаятельным, беспечным и, кажется, далеко не лучшим учеником Эммануэля Дарлингтона. Латынь и греческий он знал ужасно и так и не удосужился изучить основы гражданских правонарушений, контрактов и уголовного судопроизводства. Однако он обладал красноречием опытного политика, поэтому отец Эвелин тут же распознал в нем талант и взял его под свое крыло.
Эвелин использовала всевозможные уловки, чтобы привлечь внимание Джека. К сожалению, поскольку она росла без матери, никто не рассказывал ей, что путь к сердцу мужчины лежит не через свободное владение латынью или превосходное знание юридических трудов Уильяма Блэкстоуна.
Эвелин свернула за угол, и теперь стук каблучков ее лайковых туфель эхом отдавался в длинном коридоре с дверями по обеим сторонам, на которых были прибиты медные таблички с именами адвокатов. Наконец она остановилась перед дверью с именами мистера Джека Хардинга, Брента Стоуна, Энтони Стивенса и Джеймса Девлина. Ее интересовало лишь первое имя, к тому же Эвелин знала, что трое остальных – его коллеги-адвокаты.
Сделав глубокий вдох, она взялась за ручку двери и вошла. Эвелин оказалась в комнате с рядами шкафчиков для документов вдоль стен. Служащий средних лет, сидевший за столом и быстро что-то писавший, поднял голову и замер.
– Чем я могу вам помочь, мисс?
– Я леди Эвелин Дарлингтон и ищу мистера Хардинга.
– Он вас ждет, леди Эвелин?
– Конечно, – солгала она.
Надев очки, служащий принялся изучать журнал, водя по страницам заляпанными чернилами пальцами.
Эвелин затаила дыхание, пытаясь что-нибудь придумать.
Служащий покачал головой и взглянул на нее:
– Прошу прощения, миледи, но я не вижу вашего имени в журнале.
– Должно быть, это какая-то ошибка, – высокомерно произнесла Эвелин. Таким тоном ее отец разговаривал с некомпетентным противником. – Прошу вас сообщить мистеру Хардингу о моем прибытии.
Служащий встал с места, прошел по коридору и остановился перед одной из дверей. Постучал и приоткрыл ее.
– К вам пришла леди Эвелин Дарлингтон, мистер Хардинг. Утверждает, что ей назначено, но я…
Эвелин услышала тихий голос за дверью, скрип кресла, и наконец дверь распахнулась.
В проеме стоял Джек. На нем был безупречно сшитый костюм, темно-синий сюртук подчеркивал широкие плечи. Эвелин подумала, что сегодня у него очередное слушание в Олд-Бейли. Знакомый завиток вьющихся каштановых волос упал на лоб, словно Джек нарочно уложил его так, чтобы стать еще обворожительнее.
Бездонные изумрудные глаза на загорелом лице приковывали взгляд.
Джек оглядел Эвелин с ног до головы и усмехнулся.
У нее затрепетало сердце.
– Все в порядке, Макхью, – кивнул он коллеге. – Я всегда рад леди Эвелин.
Служащий кивнул, и Эвелин передала ему плащ. Дверь закрылась.
Эвелин неловко стояла в комнате Джека, оглядываясь по сторонам. Тут все выглядело даже солиднее, чем в кабинете ее отца. Она отметила массивные полки, заставленные книгами по юриспруденции, и стопки дел, сваленные на столе из красного дерева. На полу лежал роскошный пушистый ковер с турецким узором. За столом был каменный камин, который как раз собирались разжечь, на каминной полке – бюст сэра Томаса Мора, одного из самых известных деятелей «Линкольнз инн», которому Генрих VIII велел отрубить голову за отказ признать короля верховным главой английской церкви.
– Я как раз собирался сегодня к вам зайти, – сказал Джек. – Хотел убедиться, что все в порядке. Как отец?
– Хорошо. Встал раньше меня и сейчас читает лекцию в университете.
Джек шагнул ближе и коснулся забинтованной руки Эвелин.
– А как вы? Болит рука?
Ее сердце забилось быстрее от прикосновения его пальцев.
– Уже меньше.
– Вы принимали настойку опия, как посоветовал доктор Мейсон?
Эвелин наморщила нос.
– Нет, терпеть ее не могу. От нее у меня мысли путаются.
Губы Джека чуть дрогнули.
– А многие находят такое воздействие весьма целительным, хотя я ничуть не удивлен вашей неприязнью к этому снадобью. Вы всегда любили думать.
Эвелин выпрямилась.
– Вы собираетесь все время напоминать мне о прошлом?
На губах Джека играла легкая улыбка.
– Почему бы и нет? Вы ведь сами сказали, что ваши воспоминания обо мне по-прежнему яркие.
Ее щеки залила краска.
– Мистер Хардинг, я…
– Просто Джек. Вы всегда называли меня так.
– Да, но это было много лет назад, когда…
Джек поднес руку Эвелин к губам и поцеловал ее пальцы. Ее сердце заколотилось. Его губы требовательно и в то же время нежно коснулись кожи. Он поднял голову, и его зеленые глаза блеснули. Сквозь наполовину раздвинутые шторы струился солнечный свет, озаряя его лицо, и Эвелин поразило его необыкновенно серьезное выражение.
– Я был в ярости от того, что вас ранили, – сурово произнес он. – Поймай я нападавшего, отколотил бы его как следует.
Эвелин с трудом сглотнула. Смущенная пристальным взглядом Джека и необычно серьезным тоном его голоса, она отвернулась и подошла к большому окну.
– Я хотела поблагодарить вас за помощь. Вы сделали намного больше, чем требовалось от вас…
Большая рука Джека коснулась ее плеча.
– Пожалуйста, Эви. Но скажите, почему вы здесь?
Эвелин обернулась и подняла голову, чтобы взглянуть Джеку в глаза, так близко он подошел. Она не сомневалась, что он знает правду, и не стоит пытаться усыпить его выражениями благодарности, пусть даже они и искренние.
– Отец передумал и согласился, чтобы вы взяли дело мистера Рэндольфа Шелдона, – выпалила Эвелин.
– Правда?
– Да, – чуть слышно произнесла она. Ее голос внезапно охрип.
Джек сделал шаг ближе. Стоя спиной к окну, Эвелин чувствовала себя как пугливая лань, загнанная в угол большим и опасным хищником.
– И каковы будут условия? – спросил он.
Он стоял так близко, что Эвелин было трудно подобрать слова.
– Условия?
– Плата, Эви. На что вы согласны, если я займусь делом мистера Шелдона?