Веяние тихого ветра-A Voice in the Wind]
— Хадасса, мы знаем, что всем тем, кто любит Бога, и тем, кто призван исполнять Его волю, Он все делает во благо, — часто говорила ей мать, пытаясь ее утешить.
— Какое может быть благо в побоях? Какое благо в издевательствах и насмешках? Почему отец должен так страдать?
На спокойных просторах Галилеи, когда над Хадассой простиралось голубое небо, а в полях распускались лилии, Хадасса могла верить в Божью любовь. Дома, в родных просторах, ее вера была сильной. Она согревала Хадассу, от такой веры хотелось петь.
В Иерусалиме, однако, Хадассе было невыносимо. Она стремилась к вере, но та, казалось, ускользала от нее. Девушку ни на минуту не оставляли сомнения, а чувство страха все усиливалось.
— Отец, почему мы не можем верить и при этом молчать?
— Потому что мы призваны быть светом миру.
— Но они с каждым годом ненавидят нас все больше.
— Врагом для нас является ненависть, Хадасса. Но не люди.
— Но ведь тебя бьют люди, отец. Разве Господь не призывал нас не бросать бисер перед свиньями?
— Хадасса, если я умру ради Него, я умру счастливым. Тем, что я делаю, я исполняю Его самую благую волю. Истина не уходит и не возвращается впустую. В тебе должна быть вера, Хадасса. Помни обетование. Мы являемся частью Тела Христа, и во Христе мы имеем вечную жизнь. Ничто не может разлучить нас. Даже смерть.
Она прижалась лицом к его груди:
— Отец, почему я могу верить у себя дома, но не могу верить здесь?
— Потому что враг знает, в чем твои слабости, — он обнял ее. — Помнишь историю об Иосафате? Моавитяне, аммонитяне и обитатели горы Сеир выставили против него могущественное войско. Дух Господень сошел на Иозиила, и Бог говорил через него: «Не бойтесь и не ужасайтесь множества сего великого, ибо не ваша война, а Божия». И когда они пели и славили Господа, Сам Господь выступил против их врагов. И утром, когда израильтяне вышли в пустыню, они только увидели мертвые тела. Никто из врагов не избежал смерти. Израильтяне даже не вынимали для битвы своего оружия, как уже была одержана победа.
Поцеловав дочь в голову, он сказал:
— Оставайся твердой в Господе, Хадасса. Оставайся твердой в вере и дай Господу вести твои сражения. Не старайся сражаться в одиночестве.
Хадасса вздохнула, пытаясь не обращать внимания на жгучую боль в животе. Как ей не хватало мудрого совета отца в этом пустом и одиноком доме! Если бы она верила во все, чему он ее учил, она бы радовалась тому, что он теперь с Господом. Но сейчас она изнывала от горя, и горе это накатывало на нее волнами, усиливая в ней странное, непонятное чувство гнева.
Почему ее отец вел себя так упрямо, проповедуя Христа? Люди не хотели его слушать, они не верили ему. Его свидетельство оскорбляло их. Его слова порождали в них только ненависть. Почему он не мог хотя бы единственный раз промолчать и остаться дома, в безопасности? Он был бы сейчас жив и был бы рядом, в этой маленькой комнате, он дал бы им какую–то надежду, а не оставил бы их теперь самих бороться за жизнь. Почему он хотя бы в тот день не мог проявить благоразумие и переждать волнения?
Медленно открылась дверь, и сердце у Хадассы бешено заколотилось. Всюду в дома врывались грабители, убивавшие обитателей домов за кусок черствого хлеба. Но это вошел Марк. Она перевела дух, с радостью глядя на него.
— Я так за тебя боялась, — прошептала она. — Тебя так долго не было.
Он закрыл дверь и в бессилии опустился, прислонившись спиной к стене, рядом со своей сестрой.
— Ты нашел что–нибудь? — она ожидала, что он сейчас вынет что–нибудь из складок одежды. Если кто–то находил какую–нибудь еду, ее приходилось прятать, иначе на него могли напасть и ограбить.
Марк посмотрел на нее глазами, полными отчаяния:
— Ничего. Совсем ничего. Ни рваного башмака, ни даже кожи со щита убитого воина. Ничего. — Он заплакал, его плечи вздрагивали.
— Тише! А то разбудишь Лию и маму. — Хадасса осторожно встала, чтобы не разбудить маму, и подошла к брату. Она обняла его и прижалась к нему. — Ты сделал все, что мог, Марк. Я знаю, ты старался.
— Наверное, Бог хочет, чтобы мы умерли.
— Я уже просто не хочу знать Божью волю, — сказала она не задумываясь. Слезы быстро побежали по ее щекам: — Мама говорила, что Господь все усмотрит, — но слова ее звучали как–то пусто. Ее вера была такой слабой. Хадасса не была похожа ни на отца, ни на мать. Даже Лия, которая была моложе ее, любила Бога всем сердцем. И Марк говорил так, будто готовился умереть. Почему же она всегда и во всем сомневалась?
Верь. Верь. Если у тебя ничего не осталось, верь.
Марк вздрогнул, заставив ее отбросить свои мрачные мысли:
— Они сбрасывают тела в Вади–эль–Рабади, за священным храмом. Тысячи тел, Хадасса.
Хадасса помнила ужас долины Еннома. Именно туда со всего Иерусалима свозили мертвых и нечистых животных. Сюда свозили бесчисленное количество копыт, внутренностей и останков мертвых животных из храма. Это место заполонили крысы и стервятники, а жаркий воздух распространял зловоние по всему городу. Отец называл это место Геенной и говорил: «Недалеко от этого места распяли нашего Господа».
Марк обхватил голову руками и сказал:
— Я боялся подойти ближе.
Хадасса в ужасе закрыла глаза, но вопрос возник у нее в сознании помимо ее воли. Может быть, и тело ее отца бросили в том месте, оставив на съедение стервятникам под палящими лучами солнца? Она закусила губу и попыталась прогнать от себя эту мысль.
— Я видел Тита, — глухим голосом произнес Марк. — Он ехал верхом с несколькими людьми. Когда он видел тела, он что–то восклицал. Я не понимал его слов, но кто–то сказал, что он взывал к Иегове и говорил, что это сделал не он.
— Если город теперь окружен, проявит ли Тит милость?
— Если только сможет сдержать своих воинов. Они ненавидят иудеев и хотят перебить их всех.
— И нас вместе с ними, — задрожала она. — Они ведь не видят разницы между верующими и зилотами, ведь так? Мятежники, праведные иудеи и даже христиане — какая им разница? — Ее глаза наполнились слезами. — Неужели в этом Божья воля, Марк?
— Отец говорил, что не в Божьей воле, чтобы кто–нибудь страдал.
— Тогда почему мы страдаем?
— Мы расплачиваемся за последствия того, что мы сами сделали, и за грех, который правит этим миром. Иисус простил разбойника, но не снял его с креста. — Он снова обхватил голову руками. — Я не так мудр, как отец. Я не знаю ответов на все вопросы, но я знаю, что у нас есть надежда.
— Какая надежда, Марк? Какая здесь может быть надежда?
— Бог всегда дает надежду.
* * *Осада продолжалась, и если жизнь в Иерусалиме угасала, о духе иудейского сопротивления этого сказать было нельзя. Хадасса оставалась в маленьком доме, и до нее доносились звуки, свидетельствовавшие об ужасных событиях, которые творились за незапертой дверью. Кто–то пробежал по улице, крича что есть мочи: «Они взбираются на крепостную стену!».
Когда Марк вышел, чтобы узнать, что произошло, Лия впала в истерику. Хадасса подошла к сестре и крепко сжала ее в объятиях. Она сама была на грани истерики, но, когда она обнимала сестру, ей становилось спокойнее. — Все будет хорошо, Лия. Только не плачь. — Эти слова звучали как–то бессмысленно, потому что Хадассе самой приходилось подавлять слезы. — Господь не оставит нас, — сказала она, нежно погладив сестру.
Конечно, мало что могло их утешить, потому что вокруг них, казалось, рушился весь мир. Хадасса посмотрела на мать, и слезы снова навернулись на глаза. Мама слабо улыбнулась, как будто стараясь приободрить ее, но Хадасса не чувствовала никакой бодрости. Что же будет с ними?
Вернувшись, Марк сказал, что сражение идет на крепостных стенах. Иудеи отбили атаку и отбросили римлян.
Однако в ту же ночь, под покровом темноты, десять легионеров проникли в город и заняли крепость Антонию. Битва разгорелась у самого входа в священный храм. Римляне снова отступили, но на этот раз разрушили часть стены, оставив открытым двор язычников. Пытаясь отбросить их, зилоты атаковали римлян на Елеонской горе. Но атака захлебнулась, и они были уничтожены. Взятые в плен зилоты были распяты перед крепостными стенами, чтобы все могли их видеть.