Я - Даго (ЛП)

Он не ожидал погони из-за белого своего жеребца. Сбежавшему саксу, что спасал свою жизнь, не так уж легко будет встретить людей, способных организовать преследование. За четыре дня Даго пересек множество ручьев и каждый раз долго ехал вдоль русла, чтобы вода смыла следы копыт его лошадей. Если чего он и опасался, то лишь выпущенной из пущи стрелы или брошенного крепкой рукой копья, так как лютичи, подобно всем склавинам, никогда не вступали в открытый бой, но нападали из укрытия. Белый жеребец выделялся в зелени кустов и деревьев, а одинокий воин мог показаться легкой добычей. Вот потому-то и старался он огибать лесную глушь и одинокие поселения, а так же городища и укрепленные поселки, отыскивая дорогу через луга и поляны, через клочки степи, где лишь изредка росли могучие буки или дубы. Но третьего дня ему все-таки пришлось углубиться в пущу, которая, несмотря на множество таящихся в ней опасностей, именно ему могла дать сейчас защиту. Он вырос на болотах, в дремучем лесу, и как мало кто иной знал их тайны. Окружавшие его люди, как правило, боялись того, что называли «лесными шорохами», то есть странных, иногда заставляющих застыть кровь в жилах отзвуков, приходящих из чащобы; мало находилось храбрецов, чтобы в одиночку пройти через лес, не говоря уже о том, чтобы переночевать в самой его гуще. В лесу жили духи мертвых, злые тролли, страшные вальдлёйтен или же Лесные Люди, а еще дикие звери, прежде всего же — кровожадные и не знающие страха волки. Разве не случалось такого, о чем потом говорилось повсюду, что как-то зимой голодный волк забрался даже в церковь города Сенонес и набросился на молящихся? Но сам Даго, когда был совсем еще малым ребенком, провел суровую зиму в лесной берлоге совсем один — при виде его, поскольку он был сыном Бозы, убежала страшная волчица. На самом пороге юности убил он и Лесного Человека. Так что пуща не пугала его так, как иных, «лесные шорохи» были для него так же понятны, как и людской язык.
Через лес вело несколько дорог, пробитых колесами купеческих караванов, время от времени тянущихся с Запада на Восток, чаще всего в край эстов. Даго выбрал самую неприметную, то есть редко используемую, поскольку, скорее всего, она не вела в какое-нибудь большое городище или селение. Людей следовало опасаться сильнее, чем волков, в чем Даго вскорости и убедился. Через несколько часов путешествия, перед каким-то поворотом белый жеребец вдруг остерегающе фыркнул, и Даго понял, что тот почуял либо хищного зверя, либо человека. Он незамедлительно спрыгнул с коня, позволяя лошадям идти дальше самим, сам же, вооружившись лишь круглым щитом и коротким мечом, отскочил в сторону, в заросли лещины. После этого он бесшумно и осторожно зашел сзади за тот самый поворот, как раз в тот момент, когда двое одетых в волчьи шкуры воина хватали его лошадей за узды, с беспокойством высматривая всадника. Даго ударил на них без всякого предупреждения. Два раза только взмахнул он своим Тирфингом, снося им головы. Вновь исполнилось заклятие Одина — на тропе остались два дергающихся в конвульсиях тела. Даго забрал одну волчью шкуру, вскочил в седло и повел трех лошадей дальше, через самое сердце пущи, сквозь самую чащобу, хотя из-за этого двигался очень медленно, и целый день атаковали его громадные слепни. «Винд, Виндос», — ласково шептал он тогда белому жеребцу, что на языке кельтов означало «белый», ведь, раз жеребец был куплен у кельтов, как уверяли саксы, кельтский язык коню был ближе всего.
Но белый жеребец продолжал проявлять к нему враждебность. Когда Даго подходил к нему, он прямо трясся от гнева, скалил зубы и пробовал укусить, будто волк, или же подымался на задние ноги, чтобы передними раздавить человека. Он кусал и двух других лошадей и, сопротивляясь, шел последним, привязанный длинным поводом к вьючной лошади. От великанши Зелы Даго научился языку тела, что был древнейшим из языков; с помощью его люди, якобы, общались не только друг с другом, но и с животными. И тогда Даго заговаривал с жеребцом мягкими движениями ладоней, легкими наклонами и колебаниями туловища, применяя игру взглядов и улыбок — только это помогало мало. Гордыню белого жеребца пытался он сломать, моря его голодом; но на каждом постое сам кормил его с рук горстями овса, что был у него в одном из кожаных мешков. Иногда Даго вспыхивал гневом, и тогда долго осыпал Виндоса проклятиями на языке франков, ромеев, склавинов и аскоманнов, грозил, что перережет коню горло, переломает ноги, а в грудь вонзит ужасный свой Тирфинг. Размякло ли от этого хоть на миг сердце белого жеребца, затлела ли в сердце его искра любви? Этого Даго не знал, а проверить боялся, поскольку это могло означать сражение не на жизнь, а на смерть. Он полюбил Виндоса с первого же взгляда и желал его как самую прекрасную женщину, когда же белый жеребец предупредил его об опасности, любовь лишь усилилась. А всё, может, потому, что и его самого в течение многих лет за светлые волосы и белую кожу когда-то называли Белым. Лишь потом из-за желания властвовать, он дал себя окрестить и принял имя Дагоберт. Но, поскольку не верил он Богу, позволившему замучить себя на кресте, то просил называть себя Даго, что и принялось. У ромееев, да и у франков, много было таких, что подобно ему вроде и осеняли себя знаком святого креста, но в глубине души верили в своих домашних богов.
Даго привязал Виндоса к толстому буку, растущему на краю поляны и дающему хорошую тень. Затем снял вьюки, расседлал лошадей и провел их по склону вниз, к большой ямине с чистой водой — наверное, там бил родник. Лошади пили жадно, так как день был жарким, а они устали в дороге, Виндос тоже, конечно же, хотел пить, но Даго не собирался добавлять ему сил перед ожидавшим их сражением. Если ему не удастся укротить Виндоса, придется его убить. И так уже слишком долго подвергался он опасности, водя за собою белого жеребца, который каждому встречному должен был казаться священным.
Даго спутал ноги напоенным лошадям и пустил их на траву среди молоденьких березок. Затем он еще раз спустился вниз и зачерпнул воды в жестяную кружку. Он вынул из вьюка кусок ячменной лепешки, засохшей будто кора на дереве, размочил его в воде и съел, не забыв о том, чтобы разбросать вокруг себя немного крошек и стряхнуть несколько капель воды. Эта поляна на пожоге, этот обрыв, вздымающийся над древней долиной реки, наверняка имели какого-то своего духа или божка, и Даго не хотелось иметь в нем врага.
Утолив голод, он сбросил с себя кожаный кафтан, отложил короткий меч и, голый до пояса, как бы без всяческого интереса, приблизился к Виндосу, который буквально затрясся от ненависти, а может и тревоги. Сначала он завязал ему петлю на передних, затем на задних ногах, потом забросил на спину седло, хотя конь и рвался на привязывающей его к буку веревке и пытался затоптать человека копытами, только Виндос ничего не мог сделать в связывающих его путах.
Теперь Даго схватился за короткие поводья и отвязал веревку от дерева. Одним броском тела, не прикасаясь к стременам, он очутился в седле. Снова затрясся, затрепетал белый жеребец, а затем, выгнув спину дугой, начал скакать на месте, чтобы сбросить с себя всадника. Бежать он не мог, так как ноги были спутаны, вот и приходилось ему скакать вверх, все сильнее чувствуя зажим удил. В иной ситуации Даго разрезал бы веревку на ногах коня и позволил бы ему удариться в безумную скачку. Но поляна была слишком мала, а в лесу, среди деревьев его могло сбить какой-нибудь низкорастущей веткой. Впрочем, кто знает, куда бы понес его обезумевший от ярости жеребец, ведь они находились не в дружественной стране, а среди врагов. Так что Даго лишь подскакивал на выгнутом лошадином хребте и болезненно ощущал все свои внутренности. Ему казалось, что еще мгновение, и он извергнет из себя всю только что проглоченную еду.
Был жаркий полдень, пот покрыл золотистую от загара спину Даго, белая шерсть жеребца тоже покрылась пеной. Не напоенный, он чувствовал жажду и начинал слабеть, но густая его белая грива все еще развевалась при резких скачках, как развевались и светлые, длинные волосы всадника. Но прыжки становились все ниже и все реже. Но только минула, казалось, целая вечность, прежде чем белый жеребец наконец застыл, порывисто вздымая свою грудную клетку.