Тайна старого фонтана
Что ж, вот и я. Прошло много времени. Но кажется, что еще больше, когда каждый миг доставляет боль. Мне жаль. Это первое, что стоит сказать. Мне жаль, что это случилось.
Курсор мигает. Я удаляю написанное и начинаю заново.
У меня есть один вопрос. Я плохая? Я злая? Скажи мне, пожалуйста, потому что я не знаю. Я совершила преступление, влюбившись в мужчину, который говорил, что одинок. Ты говорил мне, что одинок. Я влюбилась в твой смех, в твои руки, в то, как мило ты хмуришься, когда пытаешься сосредоточиться. Я влюбилась в выдумку, в девушку, которую ты придумал, ведь ею я всегда мечтала быть.
Пальцы застыли над клавишами. Что, если слов недостаточно?
Вспоминаю день нашей встречи. Я пришла, чтобы получить должность. Он проводил собеседование, и все, о чем я могла думать, — это строчка из объявления о работе: Позиция ЛА предполагает работу в тесном контакте с директором. С ним. В тесном контакте.
Он олицетворял спокойствие и умиротворение — все то, чем я не могла похвастаться. Взгляд серо-голубых глаз, одновременно горящий и мягкий. Четко очерченная квадратная челюсть. Непослушные, с золотистым отливом волосы. Я не могла отвести взгляд от этих глаз. Я вижу их и сейчас. Даже когда другие детали забываются, это — никогда. Слишком часто я в них смотрела. А они — на меня.
Я была потрясена признанием, что он женат, и готова уйти сразу же. Но он сказал: Не надо. Они жили как соседи. У него были дети, но он редко с ними виделся, жена встречалась с другим мужчиной, и его они называли папой. Это разбивало ему сердце. И я полюбила его еще сильнее.
Неужели я такая, как все?
Неужели я была одной из тех любовниц, что живут в ожидании развода?
Он уверял, что развод невозможен. Он был важной персоной, а его жена — Грейс Кэллоуэй, телеведущая и знаменитость. Как бы она ни была привлекательна, известна, он проводил ночи со мной. Это неправда, — говорил он, — в этом нет ничего настоящего. Я цеплялась за это. Он нуждался во мне. Я дарила ему силы. Не давала сойти с ума.
Ночи без него были ужасны. Я лежала без сна, представляя себе его в доме, где ему были не рады, его жену с любовником, их детей, не подпускающих его к себе. Представлять такое было проще, чем думать о другом: что они помирились, быть может, она приготовила ужин (его любимую сальтимбокку[16]), они выпили бутылку кьянти (как та, что нам принесли в том уютном итальянском ресторанчике под Лондонским мостом на мой день рождения), и она сказала, что хотела бы дать второй шанс их отношениям.
Он думал о детях. Не мог допустить и мысли о том, чтобы расстаться с ними.
Я стираю написанное. И снова пишу:
В тот самый момент, прямо перед ее смертью, Джеймс, она посмотрела на меня, и мне все стало ясно. Ясно, что она любила тебя, вы никогда не жили как чужие, вы были счастливы — во всяком случае, она так думала. Она была хрупкой женщиной, пережившей горе. Женой, матерью. То, что я совершила, было ужасно, чудовищно.
Я хочу, чтобы ты поговорил со мной. Чтобы позвонил. Чтобы сказал, что я ошибаюсь. Ты любил меня тогда и любишь сейчас и никогда мне не врал.
Где же ты? Мне не пройти через это в одиночку.
За мной кто-то наблюдает. Здесь есть кто-то.
Что мне ему сказать? Что сказать? Откуда мне знать, если ты не хочешь говорить со мной.
Слова Билл снова всплывают в памяти: Ты надеешься на его защиту? Ему все равно, Люси, плевать он на тебя хотел. Он повесит это все на тебя, что тогда?
В это все еще не верится, но как еще трактовать его молчание? Я не имею ни малейшего понятия о том, как он справляется. Похороны прошли, из мира дневных телешоу ушел траур, ее «Элегантного шефа» сняли с эфира и вскоре заменили шоу с другой очаровательной любительницей шоколадной выпечки. Остались только вопросы. Грейс Кэллоуэй пошла на самоубийство? Почему? Что могло заставить ее лишить себя жизни? Ведь у нее было все: идеальная работа, идеальная семья, идеальный муж. Ничего не разжигает интерес прессы так, как идеальные вещи. Покопаться в грязном белье и показать, что скрывалось внутри…
Это не сложно. Стоит явиться в офис, где змея Наташа выложит все после нескольких коктейлей, а утром осознает, что сболтнула лишнего, но не станет особенно об этом жалеть.
Я закрываю приложение, так и не отправив сообщение. Слезы застилают глаза. Все это бесполезно, я не знаю, что делать дальше. Я хочу позвонить одной из своих сестер, но от мысли, что придется все объяснять, у меня опускаются руки. Они не поймут. Им не нужна совершающая ошибки Люси. Всю их жизнь я была той, кто заставлял придерживаться правил, упаковывал обеды и жарил тосты, а они — теми, кто проверял границы на прочность, кто восставал против. Им полагалось развлекаться, ошибаться и следовать инстинктам. Я была человеком-функцией. И должна такой остаться.
Оглядываясь назад, я понимаю, что не сестры сделали меня такой. Возможно, другой я не была с тех пор, как в пятнадцать лет похоронила маму. Жизнь потухла в ней, как пламя свечи. И только встретив Джеймса, я дала себе свободу. Но так, чтобы никто не знал. Она была моим секретом. Для семьи я оставалась благонадежной, как всегда.
Скоро они все узнают.
Я покидаю кабинку, забрасываю сумку на плечо и выхожу. Теплый вечерний воздух окутывает меня. Вдруг я чувствую головокружение. Пытаюсь ухватиться за стену, крохотные огоньки света кружат перед глазами. Рядом вход в кафе. Я вхожу, прошу воды и сажусь поближе к кондиционеру, прямо под состаренную фотографию Давида работы Микеланджело.
Начинаю приходить в себя и вдруг замечаю кое-что. Мужчина сидит за столиком напротив и внимательно меня разглядывает. Это он.
Тот человек, которого я видела у библиотеки в прошлый раз.
Вставай. Выбирайся. Шевелись.
Мужчина встает. Медленно приближается, засовывая телефон в карман джинсов, как ни в чем не бывало допивает свой напиток, и на какую-то секунду я даже надеюсь, что он пройдет мимо меня на улицу — вдруг мне показалось. Но он смотрит на меня. Все происходит как во сне. Он держит руки в карманах. Я делаю вид, что его здесь нет. Он берет стул. Садится. Я вынуждена обратить на него внимание. Он наклоняется ко мне и голосом, больше похожим на шепот, говорит:
— Меня зовут Макс. Нам нужно поговорить.
Глава тринадцатая
Вивьен с облегчением глотает таблетки. Зеленые — ее любимые, они отключают ее на несколько часов. Все, что ей сейчас нужно, — это отключиться. Каждый раз, закрывая глаза, она видит лицо девушки. Близкое, просто невероятное сходство, она надеялась, что ей показалось, что свет или расстояние сыграли с ней злую шутку, но нет, она действительно похожа. Они могли быть сестрами. Девушка — ее точная копия. Я думала, что ты ушла из моей жизни. Что с тобой покончено.
Адалина задергивает шторы.
— Вы будете спать, синьора?
Вивьен чувствует действие таблеток, ее клонит в сон, будто качает на морских волнах. Сначала она возражала против них, жалуясь, что они лишают ее контроля. А потом сдалась на милость приносимому ими забвению.
— Найди его, Адалина… — шепчет она, проваливаясь в сон.
— Тсс… — Горничная вытирает ей лоб.
— Я должна снова увидеть его, — бормочет Вивьен. — Скажи ему, что я…
— Тише, синьора, спите.
— Найди его, прошу, Адалина. Пока не поздно.
— Успокойтесь, синьора, все пройдет…
— Ты должна найти его… Обещай, что найдешь…
В бреду ей кажется, что лицо Адалины то сморщивается, то становится выпуклым, то пропадает в тумане. Вивьен чувствует губку на лбу — или это ее собственная рука, ее кожа, горячая, влажная и липкая? Она слышит вздох Адалины — или это ее собственный? Сон одолевает ее. Адалина тихо выходит из комнаты.