Отель «Парк» (Повесть)

Двери были широко распахнуты. Повсюду горел свет. Тишина. Проходя по улице мимо двери, я успел заметить за столом только двух немцев.
«Мало», — мелькнула в голове мысль.
«Не бросай!» — автоматически последовало решение.
Не задерживаясь возле двери, я продолжал свой путь все тем же размеренным шагом. Ничего подозрительного нет. Первая попытка не удалась. Гранату я не бросил. Часы пробили девять. На первый взгляд ничего не изменилось. Вдруг я почувствовал страшную усталость. Тело налилось тяжестью. Захотелось присесть, выпить стакан холодной воды. На лбу выступили крупные капли пота Я судорожно глотал слюну. Губы стали гореть. Хотя бы каплю воды, холодной воды!.. Поблизости, как назло, не было даже колонки. Я машинально направился к улице, где проходила трамвайная линия. Хотелось прежде всего напиться, а потом уж обо всем подумать.
Время шло. Я вышел на улицу, по которой ходил трамвай. Жуткая жажда мучила меня. Каплю воды! Я зашел в первую попавшуюся кондитерскую. В ней пахло пирожными и цветами.
— Дайте стакан воды! — попросил я человека в белом переднике, с синяками под глазами.
— А к воде чего возьмешь? — небрежно бросил он.
— Ничего. Только воды.
— Воду мы не продаем. Возьми пирожное — получишь воду.
Только теперь до меня дошел смысл его слов. «Свинья», — подумал я и сунул руку в карман. И только тут вспомнил, что у меня с собой нет ни гроша. Все осталось у Черного. На прилавке, как назло, выстроились в ряд стаканы с чистой холодной водой. Стакан, глоток, каплю… Хозяин не сводил с меня глаз. Ясное дело, он хотел вытряхнуть из меня последний динар.
— У меня нет ни гроша, а в горле пересохло. Дайте мне стакан воды, ведь это ничего не стоит, — прохрипел я, с трудом ворочая языком.
— Не могу. Я тебе не даровой водонос! — ответил опухший тип, злорадно глядя на меня.
Мне кажется, что я никогда в жизни ни на кого не смотрел с такой ненавистью, как в тот момент на него. Я готов был растерзать его. Но вспомнил о своем задании и, не сказав ни слова, повернулся и вышел на улицу. Я снова оказался неподалеку от памятника. Но теперь я позабыл обо всем и думал только о стакане воды. Она представлялась мне целительным средством, которое могло вернуть мне силы. Но ее не было. Медленно побрел вдоль террасы ресторана. Внутрь войти не решился. Вполне возможно, что и там мне не дали бы воды. Осмотрел столы. Возле одного из них стоял кельнер. Он рассчитывался с клиентами. На столе была грязная посуда, бутылки из-под вина и сифоны. Вдруг сердце у меня забилось сильнее: я увидел графин с чистой водой. Не раздумывая, я поднялся на террасу. Клиенты вышли. Кельнер тем временем перешел к другому столу. Я быстро подлетел к столу, где стоял графин, налил полный стакан воды и залпом выпил. Почувствовал прилив сил и сразу успокоился. Не спеша налил второй стакан. Кельнер суетился у другого стола… Второй стакан я пил с еще большим удовольствием. Воды в стакане почти уже не было, когда кто-то неожиданно схватил меня за руку, в которой я держал стакан. Это был кельнер. Я переложил стакан в другую руку и допил воду до дна.
— Убирайся отсюда! — закричал кельнер.
Я посмотрел на него. Ненависти, как тот кондитер, он во мне не вызвал.
— Почему? — спросил я.
— Ты думаешь, ресторан для того и существует, чтобы по нему шлялись бездельники?
— Я только выпил воды. Страшно хотелось пить.
Он оставил меня и стал убирать со стола грязную посуду. Я успокоился: жажда меня больше не мучила.
Уходя из ресторана, я спрашивал самого себя: «Неужели я в самом деле произвожу впечатление бездельника? Смешно!» И вот я снова на улице, лицом к лицу со своими проблемами.
Непонятная усталость и какая-то слабость не покидали меня. Неопределенность угнетала и терзала. Я попытался проанализировать создавшееся положение. Почему я не бросил гранату? Решение принял сразу, не раздумывая? Только теперь я мог поразмыслить над этим. А может быть, решение созрело раньше и подсказало его желание добиться лучшего результата? Ведь в малом зале было всего два офицера. В большом немногим больше.
Я шел по улицам, тупо глядя на прохожих и пытаясь решить, что делать. Отказаться от задания или выполнить его любой ценой? Я успокоился и попытался хладнокровно все взвесить. Время против меня. Оно бежит неудержимо. А в такие моменты — быстрее обычного. Девять часов уже пробило.
«Товарищи ждут, — думал я. — Затрачено столько усилий. Сегодня вечером прогремят выстрелы в Прокупле и Лесковаце. Какой позор, если основная операция сорвется! Ведь здесь должны погибнуть фашистские офицеры.
Не простые солдаты, а те, кто посылает их на преступления, кто несет ответственность за гибель бесчисленного множества невинных людей».
«Но, — шептал какой-то другой голос, — товарищи не предвидели ситуации, возникшей сегодня. В ресторане не оказалось офицеров. Их видели там каждый вечер. Оба зала бывали битком набиты. Но стоит ли бросать гранату в двух офицеров? Напрасная трата боеприпасов. Сегодня осуществлять операцию не имеет смысла».
Я стал думать, не страх ли склоняет меня к такому решению. С первого взгляда оно выглядит вполне обоснованным. Но поймут ли меня товарищи? Кто поверит мне завтра, что все обстояло именно так, как я говорю? Завтра вечером зал снова будет полон. Товарищи могут подумать, что я трус, паникер.
«Почему я не позволил Черному идти со мной, — укорял я себя. — Он бы все видел. Двоим бы поверили, что задание не выполнено по уважительным причинам». Теперь поздно. Черный далеко. Мика тоже. Он наверняка нервно расхаживает по комнате и злится, как злился я, стоя на крепостной стене. Если б хоть знать, где он. Я пошел бы к нему. Пусть сам убедится, что офицеров нет. Но и это невозможно: связи с ним нет. Он сказал, что сам меня найдет. Все товарищи в Нише с нетерпением ждут взрыва. А я чего-то медлю, мучительно думаю, рассуждаю сам с собой. Злюсь на себя. Сейчас был бы уже на Нишаве. Вместе с Черным. Но случай упущен. «Неужели я испугался?» — спрашивал я себя. — «Нет, нет!» — отвечал мне другой голос. Я дрожал как в лихорадке. Все это очень напоминало обыкновенную трусость. Я чувствовал себя так, когда десятилетним мальчишкой увидел волка в нескольких метрах от себя. Тогда я плакал, звал мать, кричал. А теперь я не плачу, не зову мать: она мне не поможет. Нет! Все-таки это не трусость. Я хотел бы видеть сейчас своих товарищей, но не для того, чтобы они помогли мне, а для того, чтобы они собственными глазами убедились, что офицеров нет. Столько людей вокруг, а я одинок. Не с кем посоветоваться, некого призвать в свидетели. Зачем? Чтобы оправдать трусость, подтвердить, что я не преувеличиваю? Но мне не было страшно, когда я проходил мимо двери ресторана. Я наверняка бросил бы гранату, окажись внутри побольше офицеров. Я засомневался, проходя мимо большого зала, когда увидел, что там почти пусто. Никогда мне не было так тяжело, как в тот вечер.
Постепенно дрожь прошла. Меня уже не обливал пот. Горло не жгла жажда. Я понял, что эта ночь — единственная и последняя возможность совершить операцию.
Завтра полицейский час начнется в восемь часов. Будет еще светло. На улице останутся одни оккупанты. Ночь уже не сможет быть союзником. А днем совершить налет на ресторан и скрыться почти невозможно. Время было против того, чтобы откладывать операцию. Если даже товарищи подумали бы, что я испугался, я следующей ночью разуверил бы их. Ради того чтобы добиться лучшего результата, я согласился бы прослыть трусом. Ведь это только на один день. И я бы выдержал все, если бы завтра можно было выполнить задание. Но такой возможности не оставалось.
Ясно одно: задание необходимо выполнить этой ночью, пусть даже граната разорвется в пустом зале. Если же немцы пронюхали об операции и намеренно ушли, операцию нужно провести в другое время. Но если бы они знали о готовившемся налете, они никого не оставили бы внутри, предприняли бы необходимые меры… Прежде всего стали бы хватать каждого проходящего мимо человека.