Испуганная невеста
— Надеюсь, теперь вы всегда будете делиться со мной своими мыслями, потому что, уверяю вас, мне они очень интересны.
— Правда? — обрадовалась Серафина. — Или вы говорите так, потому что… вам кажется… что вы обязаны… это делать?
— Мне это и правда интересно, — заверил ее молодой человек. — И я надеюсь, мои мысли вам тоже небезынтересны.
— Ну конечно! Я хочу, чтобы вы делились со мной всем! — с энтузиазмом воскликнула Серафина. — Ведь друзья делятся друг с другом радостями и горестями, правда?
— Конечно!
И она одарила мужа радостной улыбкой, отчего ее маленькое личико так и засияло.
Он смотрел на нее, и ему вдруг пришло в голову, что Серафина похожа на маленького жеребенка, который, опасаясь, что его сейчас оседлают, в испуге шарахается в сторону и которого приручить к себе можно лишь добротой. Тогда он перестанет бояться руки, которая собирается его погладить.
Казалось невероятным, что сэру Эразму удалось произвести на свет человека, настолько на него не похожего ни по внешности, ни по характеру. Очевидно, Серафина была похожа на свою мать.
Шторм доставил пассажирам некоторые неудобства, и, как и ожидал Кельвин Уорд, в последующие два дня в столовой за обедом и ужином было очень мало народа.
Когда же они добрались до Гибралтарского пролива и вошли в Средиземное море, ветер успокоился, а небо над головой стало ослепительно синим.
В Гибралтаре они остановились всего на несколько часов, так что времени сойти на берег у пассажиров не было.
На Мальте пассажирам тоже не разрешили покидать корабль, поскольку из-за шторма они шли с опозданием.
На этом острове находилось одно из основных почтовых отделений, где можно было послать телеграмму по подводному кабелю.
Англичане оснастили свою империю подводными кабелями, которые за последние десять лет получили особенно широкое распространение.
Над океанами пикали морзянки, удивительнейшим образом связывая между собой все континенты.
На Мальте телеграммы доставили на борт, и Кельвин вошел в свою каюту, прихватив с собой целых четыре штуки.
Одна из них предназначалась Серафине, и он ей ее вручил. На остальных стояло его имя, и он распечатал их одну за другой.
Первая была от сэра Энтони с пожеланиями всего самого наилучшего, другая — от деловых партнеров из Бомбея.
Кельвин Уорд телеграфировал им, что у него не только есть деньги, чтобы вложить в будущее предприятие, но что он готов внести в пять раз больше намеченной суммы, которую они сочли необходимой для первоначального взноса.
Ответ их хотя был кратким, однако полон восторга.
Он распечатал еще одну телеграмму. Она оказалась от сэра Эразма и гласила:
«Приобрел от вашего имени два корабля водоизмещением пять тысяч тонн и распорядился, чтобы они следовали в Бомбей. Уведомил вашу компанию, чтобы их встретили.
Прочитав телеграмму, Кельвин сердито вскрикнул и яростно скомкал ее в руке.
Он совершенно забыл про Серафину, которая находилась тут же, в каюте, пока не услышал ее голос:
— Вас что-то… расстроило?
Боясь, что голос выдаст его, если он заговорит, Кельвин Уорд промолчал. Не дождавшись ответа, Серафина продолжала:
— Я думаю… что имею право… знать…
— Еще бы вам не иметь! — голосом, дрожащим от гнева, воскликнул он. — Ведь я трачу ваши деньги! Меня купили на эти деньги, и теперь я даже пальцем не могу пошевелить без вашего разрешения! Но ничего, когда-нибудь я выплачу вам все, до самого последнего пенни! И когда это произойдет, я снова стану сам себе хозяин!
Закончив свою пылкую речь, он встал, едва переведя дух, и снова взглянул на бумажный комочек, в который превратилась телеграмма.
Однако вскоре, устыдившись того, что он потерял контроль над собой, Кельвин медленно развернул телеграмму.
Кое-как разгладив смятый лист, он положил его на стол, рядом с двумя другими телеграммами.
Глубоко вздохнув, он обернулся.
— Я должен объяснить, Серафина… — начал было он, как вдруг увидел, что в каюте никого нет.
И только тут Кельвин понял, насколько, должно быть, сердито звучал его голос. Как он только мог выплеснуть свое раздражение против сэра Эразма на ни в чем не повинную Серафину!
В то же время невыносима была сама мысль о том, что в его любимый проект, который он собирался осуществлять сам, грубо вмешивается его тесть.
И снова молодой человек задумался о том, что Серафина здесь вовсе ни при чем.
К случившемуся она не имеет ровным счетом никакого отношения и не должна страдать из-за поступков своего отца.
Кельвин Уорд подошел к ее спальне, постучал и, не дождавшись ответа, вошел.
Серафина сидела на краешке кровати. Увидев мужа, она быстро встала и, подойдя к иллюминатору, сделала вид, что что-то там высматривает.
Кельвин догадался: она не хочет, чтобы он видел, что она плакала.
Он закрыл за собой дверь и подошел к Серафине поближе.
— Вы так и не договорили, Серафина, — ласково сказал он. — Я вас прервал. Может быть, вы сейчас это сделаете?
Наступила долгая пауза, видимо, Серафина боялась, что, если сейчас заговорит, голос ее непременно выдаст. Наконец дрожащим голоском она проговорила:
— Я… я хотела… сказать вам, что… я… как ваш… друг… имею право… разделить с вами… ваши горести…
— Я так и думал, что вы это хотите сказать, — подхватил он, — однако было уже слишком поздно. Прошу вас, Серафина, простите меня, я не должен был говорить с вами в таком тоне.
— Неужели деньги… имеют для вас… такое значение? — неожиданно спросила она.
— Когда у тебя их нет, то имеют, — ответил он. — Однако между друзьями должны существовать другие ценности.
Она промолчала, и, немного подождав, Кельвин попросил:
— Пожалуйста, повернитесь ко мне, Серафина. Только не молчите, прошу вас! Я и так себя казню.
Серафина вытерла глаза и повернулась.
Лицо ее было бледным, ресницы все еще мокрыми от слез.
Ему пришло в голову, что она принадлежит к тем немногим женщинам, которых слезы не уродуют.
Она робко взглянула на него. Присев на краешек кровати, Кельвин протянул к ней руку.
— Идите сюда и сядьте рядом, — попросил он. — А то я буду думать, что вы на меня все еще сердитесь.
На лице Серафины появилась слабая улыбка.
— Это вы… сердились, — поправила его она. — Вас… папа расстроил?
— Да, ваш отец.
И Кельвин рассказал ей о двух кораблях и показал телеграмму.
Серафина внимательно прочитала ее, а потом произнесла:
— Я знаю, вы считаете, что папа… лезет в ваши дела и хочет показать вам… что имеет над вами… власть. Но это… не совсем так.
— Тогда что это? — спросил он.
— Мама как-то сказала, — ответила Серафина, — что у каждого человека есть в жизни… кто-то или что-то, что он… любит.
Кельвин с интересом взглянул на нее:
— Продолжайте.
— Когда мама была жива… папа любил ее. По-моему, когда ему в жизни что-то удавалось, он бывал в… полном восторге, потому что эти его… достижения возвышали его… в маминых глазах.
— Я могу это понять, — проговорил Кельвин.
— А потом мама… умерла, — продолжала Серафина, — и любовь, которую он к ней испытывал, перешла на его… дела. Теперь он любит то, что мама называла «великими замыслами, воплощенными в жизнь».
— Это она хорошо подметила.
— И не только потому, что они приносят ему… доход, — заметила Серафина, — но и оттого, что он может что-то… создать.
— Свою империю, например, — усмехнулся Кельвин.
— Вы когда-нибудь видели, как ткут ковер? — неожиданно спросила Серафина. — Я имею в виду вручную?
— По-моему, да… в Персии, — ответил он, удивляясь неожиданному повороту разговора.
— Тогда вам известно, что ткач работает над изнаночной стороной, которая вся в сплошных узелках. Но если перевернуть ковер на лицевую сторону, взору открывается красивый и сложный рисунок.