Вечность после... (СИ)

На нём джинсы и элегантный пиджак, ни к чему не обязывающий, но кричащий об обеспеченности. Я сотни раз видела Дамиена на фото в сети, по телевизору, засмотрела до дыр ролики на YouTube с кинопремьер, интервью и просто эпизоды его личной жизни, подсмотренные папарацци. Последнее - самое болезненное, безжалостный инструмент пытки для мазохиста. Висящая на его руке Мелания в шикарных платьях от самых прославленных кутюрье была не так удушающе болезненна, как их интимные поцелуи и ласки в какой-нибудь затерянной кафешке на малоизвестной улице Парижа, где Дамиен неизменно в бейсболке и тёмных очках, а его спутница в очередном немыслимо дорогом, но теперь уже повседневном костюме.
«Несравненная королева стиля Мелания Блэйд со своим супругом гениальным режиссёром Дамиеном Блэйдом»
«Сладкая парочка замечена в Портофино, но задержалась на несколько дней в маленьком городке Риомаджоре»
«Папарацци поймали Дамиена Блэйда за занятием любовью со своей супругой на частном пляже недалеко от живописного городка Портовенере» - гласили заголовки.
И вот он, прославленный, залюбленный публикой едва ли не до смерти, явился собственной персоной в мой бар, в старый добрый даунтаун Ванкувера. Сидит за столиком номер пять у окна и смотрит на меня в упор. А я обдумываю одну единственную мысль: «Неужели случайно зашёл?»
Подходить страшно. И больно. Но он пришёл ко мне, мой Дамиен, родной и чужой одновременно. Я делаю шаг в его направлении и предупреждаю Шиву:
- За пятым столиком мой знакомый, я разберусь сама. Я ненадолго, минут на пять. Клиентов всё равно пока нет.
Получается, наконец, дышать. Но руки потрясывает, кожа на шее горит, и я знаю – это алые пятна, моё новое «приобретение». Нервы стали ни к чёрту.
Я иду медленно, всеми силами стараясь если не успокоиться, то хотя бы выглядеть достойно. Дамиен, увидев меня, начинает снимать пиджак и улыбается ещё шире, искренне и довольно сощурив глаза. Не знаю, почему, но этот жест – избавление от пиджака, словно говорит мне: «Я тут надолго!». И мне мгновенно становится легче, напряжение ослабевает, в висках уже не так шумно пульсирует кровь.
Я тоже улыбаюсь: просто не могу удержать на лице запланированную серьёзность:
- Привет! – ставлю на стол его воду и лимон. – Неожиданно!
- Привееет! – тянет. - Мама сказала, где ты работаешь, - сознаётся, улыбаясь.
И во взгляде столько мягкости. Столько до изнеможения знакомой нежности… что мне вдруг становится невыносимо больно. Отворачиваюсь, чтобы он не видел моё перекошенное лицо.
- Интересно, ты сейчас мою мать имел в виду, или…
- Наверное, нашу, - отвечает просто.
- Тебя уже отпустило? – решаюсь, наконец, снова взглянуть в его глаза. И тут же тону в их карей зелени.
- А тебя?
- Я первая спросила.
- Просто стараюсь быть реалистом и идти вперёд, не оглядываясь.
- У тебя получается. Поздравляю!
- Спасибо. Я рад, что… тебе не всё равно! - продолжает с той же ласковостью.
Наши взгляды вновь встречаются, и мы впервые за долгое время находимся настолько близко физически.
Годы прошли, годы. Сколько? Ещё два с половиной. За это время он снял свой нашумевший фильм, прославился, разбогател и женился. А я?
- У тебя всё успешно не только в профессиональном плане, но и в личном. Прогресс, так сказать, налицо! - язвлю.
Но Дамиен словно не замечает:
- Я стараюсь смотреть на жизнь трезво… - осекается.
Меня словно током бьёт от этих слов. Он всё обо мне знает. Всё! Спасибо мамочке.
- Прости, я не это имел в виду! – вскакивает из-за стола.
Он не хочет меня обижать, явно не за этим пришёл.
- Я хочу забрать тебя отсюда прямо сейчас, - сообщает, немного успокоившись.
- Не могу, у меня смена.
- А я договорюсь с твоим начальством!
И в этот момент его рука касается моей руки… Господи, я только теперь вспоминаю, что этот парень, вернее, уже мужчина – мой родной брат.
  
Глава 11. Что такое забота?
 
Дамиен
Я разбогател, прославился. Успех избаловал меня, даже развратил, превратив в холёного сноба. Неудачи позволяют сохранять в душе баланс, освобождая место для человечности, но я успешен во всём, к чему не прикоснусь. Будто продал душу дьяволу, словно отказался от неё, променяв на все блага мира. И я даже знаю, когда это произошло: в тот самый день, когда я вычеркнул из жизни девушку по имени Ева.
Я старался проживать каждый свой день так, будто её никогда и не было, женился, путешествовал по тем же местам с женой, занимался с ней любовью в тех же местах, что и с Евой, даже в тех же самых отелях селился. Я сделал всё, что смог придумать, выбросил все до единой вещи, которые о ней напоминали, даже вывел татуировку. Но договориться с собой так и не смог.
Тянет. Тянет прикоснуться, дотронуться пальцами, ладонями ощутить тепло. Тянет подойти, склониться, зарыться носом в её волосах или прижаться губами к коже на изгибе шеи и вдохнуть полной грудью. Я не пробовал кокс, но видел, как это делают другие. Мне не нужен наркотик, чтобы знать, как он действует - у меня есть мой Опиум. Был Опиум.
Господи, как же тяжело…
Её запах… тот самый, который я так старательно пытался забыть, заполняет сейчас мои ноздри и давит на мозг первобытным желанием. Я помню вкус её губ и не только их. Помню, как часто и ускоренно, как у забегавшегося ребёнка, билось её сердце после очередного оргазма. Каждый раз в постели с ней я старался, стремился превзойти самого себя, настолько мне было важно ей нравиться. Наверное, хотелось удержать и не отпускать до самой своей смерти, которая, я был уверен, случится первой. Да, был уверен, потому что представлять свой мир без неё, было страшно. До ужаса, до умопомрачения боязно. И из этого страха родилось стремление на грани потребности её защищать, чтобы сберечь для себя.
И вот уже больше шести лет прошло с той ядерной в моей жизни ночи. Шесть лет без неё.
Волосы спутались и прилипли к потрескавшимся губам. У неё одна из крайних стадий истощения, и я в ужасе от того, что мать ни слова мне не сказала. Её, чёрт возьми, мать! Не моя! Не меня она растила, не меня учила ходить, есть, говорить, читать, петь и танцевать. Она была настоящей матерью только для Евы, хоть и появилась в моей судьбе задолго до той злополучной ночи. И тем сложнее мне понять её сегодняшнее равнодушие к собственной дочери. Иногда мне даже кажется, что Энни лучше относится к Мелании, чем к Еве. Как будто даже любит её больше. Они проводят вместе время, соприкоснувшись в тысяче общих точек, а вот когда мать и родная дочь в последний раз говорили по телефону – вопрос, на который не будет ответа.
И я даже не могу найти объяснения, почему соврал Еве: о её проблемах рассказал мне отец, он же подсказал, как найти и как поговорить самым правильным способом.
Мне удаётся украсть её прямо посередине рабочего дня, сунув пять сотен администратору, чтобы избежать шума и ругани - не хочу, чтобы мои действия травмировали её. Мы едем в Западный Ванкувер наслаждаться весной, набережной, солнечным днём и скупостью часов, отведённых на эту встречу: вечером у меня рейс в Европу, к жене.
Ева молчалива, больше говорю я, а она только улыбается, выслушивая мои истории. Я вижу в её глазах восхищение и… боль.
Очень хочется вытравить её оттуда, вымести, выжечь, устранить, но как это сделать, я не знаю. И, боюсь, невозможно.
Беру Еву за руку, потому что с самого начала встречи боролся с желанием прикоснуться. Хотя бы раз, хотя бы вот так – подержать её ладонь в своей. Но этот скромный жест даёт мне гораздо больше: Ева внезапно перестаёт сдерживать себя и обнимает: обхватив обеими руками мою спину, уткнувшись лицом в шею, прижавшись к груди.
Она плачет, а я никак не могу найти слов, чтобы утешить её. Мне тяжело справиться со своими собственными эмоциями: они душат, давят, терзают, угрожая стабильности и самоконтролю – так хочется сжать её ещё крепче и спрятаться где-нибудь в укромном месте от всего мира.