Борьба за Краков (При короле Локотке)
— Надеялись ли вы увидеть меня когда-нибудь? — спросил князь Топорчика, который с удивлением приглядывался к нему.
— Мы много раз думали о вас, — с холодной важностью отозвался Топорчик, — но как же мы могли надеяться на ваше возвращение, когда — вот уже четвертый год — о вас не было ни слуху ни духу; говорили только, что ваша милость спасается в Риме. Все думали, что вы уж не вернетесь. А между тем у нас здесь многое переменилось.
— Да, если бы Богу не угодно было сотворить чуда, — заговорил Локоток, — то меня уж не было бы на этом свете, никогда бы я не увидел больше своей жены и не мог бы вернуть того, что у меня отняли. Но Бог сотворил чудо, и я верю, что Он доведет его до конца. Я действительно ходил в Рим каяться в грехах, и глаза мои видели там то, чего никто из нас уж больше не увидит; я видел раскрытыми все трое костельных дверей, куда входил люд за получением Божьей милости и прощения грехов, я видел эту великую церемонию, на которую спешили сотни тысяч людей, желавших поклониться месту успокоения апостолов.
И я там пал на колени перед папой Бонифацием, жалуясь ему на разбойника чеха, отнявшего у меня мою корону. И главный епископ обещал свое покровительство, а он пользуется большой силой, и перед ним так же, как перед императором и папой, носят двойное знамя креста и меча. Я верю, что он могучей рукой сорвет корону, которую присвоил себе Вацлав. Только я один могу ее носить, потому что я был для нее выбран!
Говоря это, он не спускал глаз с Топорчика, который слушал его с уважением, но без большого доверия. Но Локоток не обращал внимания на его сдержанность и продолжал с большим воодушевлением:
— Да, я приношу вам могучее покровительство Рима, — помогите же вы мне! Сбросьте с себя позорное иго чужеземного владычества; тот, кто мне теперь протянет руку помощи, будет мною поставлен выше всех, я заплачу ему сторицею! Теперь для меня каждый лишний человек дороже, чем десять в прежнее время.
После долгого молчания Топор отвечал:
— Оказать помощь вашей милости согласился бы каждый из нас с радостью! Своему-то пану! Но немцы и бранденбуржцы держат нас в железных руках. Для того чтобы бороться с ними, нужны не такие силы, как у нас. Они уж давно тут осели, укрепились, приобрели себе сторонников, а врагов — запугали.
Локоток тряхнул головой.
— Если все будут вести такие речи, — сказал он, — то все вы обессилите, упадете духом и уж, конечно, с ними не справитесь. Сложив малые силы вместе, получим одну большую, — ведь страна-то наша, мы здесь у себя дома, а они — только гости. И вовсе нам не надо больших сил. Сосчитайте-ка, сколько сил у чехов. Если бы вся шляхта поднялась, нас было бы больше, и мы бы их одолели. Мы бы не стали вступать в открытый бой, я не поставлю сразу все на одну карту. Мы будем бить их и истреблять, где только можно, пока им не опротивеет жизнь с нами! Если бы нам удалось завоевать один-другой город, — то и другие перейдут к нам.
И в то время, как он говорил это, глаза его сверкали огнем; Топор молча слушал.
— Дорогой мой пан, — отозвался он, наконец, — не то теперь время: ведь чехи не одни, с ними пойдут целые полчища немцев. Бранденбуржцы станут на их стороне! Ведь у них страшная сила, всю страну до самого моря держат они в повиновении. Как тут быть? Надо выждать более благоприятного времени.
— Это мне-то ждать? — с возмущением возразил Локоток. — Но вы знаете, что я никогда не умел ждать, да и нет у меня на то времени! Я уж прожил сорок с лишним тяжелых лет. Кто знает, много ли мне еще осталось жить? Мне каждый день дорог. Самый лучший тот час, который никто не ожидает.
Тут Локоток протянул руку Мечику.
— Идите за мной! Соберитесь тайно вместе. Да неужели уж вам так люб этот Вацлав?
— Нет, милостивый государь! Чех нас страшно притесняет, — отозвался Топор, — но что делать? Зубами камня не раскусишь. С ним пойдут силезцы, Оттон Бранденбургский, наверное, и римский король. А еще неизвестно, сколько пойдет немцев! А с нами кто? Ни одной живой души! Страна взбунтуется, зальется кровью, и потом начнут мстить, грабить, а мы еще не оправились и после татар! Дорогой пан, послушайтесь лучше моего совета! Постарайтесь с помощью святейшего папы или его главного епископа войти в соглашение с Вацлавом. Вам отдадут Серадзь и Куявы, вы получите их в ленное владение и отдохнете после стольких мытарств.
Локоток, услышав эти слова, в гневе вскочил с лавки.
— Вы мне это советуете? Вы? Я буду вступать в переговоры с разбойниками! Я буду их просить, чтобы они бросили мне мой кусок! Я буду ленником того, кому я равен, а может быть, и выше его? Уж лучше сгинуть в бою! Такого позора я бы не мог перенести! Мне не нужны ни половина, ни четверть этой земли; не нужен мне кусок ее, на котором я сидел бы и ел хлеб, политый слезами; мне нужна моя корона, мне нужно единство государства, когда-то принадлежавшего Храброму. И неужели ты думаешь, что я мог бы приложить свою руку для четвертования того, что только что стало срастаться? Я? Мечик мой! Или вы забыли меня, или не знали никогда?.. Мне легче скитаться бродягой, чем просить милости, когда у меня есть право. — Локоток говорил это с таким страстным возмущением, что Топор, устыдившись, опустил голову, но горячность князя не захватила и не убедила его. Он склонился, словно желая поцеловать руку князя, однако тот отдернул ее.
— Каждое сердце поймет вашу великую обиду, — не спеша заговорил он. — Кому же не приятно было бы иметь своего единокровного князя, но ведь для этого мало отдать жизнь — это не поможет ничему! Взгляните на все эти земли — они все заняты! Всюду сторожит их войско, всюду правят их ставленники! В Каменце епископовом построили новую крепость, Краков — в их руках, они владеют Познанью, Сандомиром, Серадзью, Плоцком, у них прекрасное рыцарство, хорошее вооружение и сильное войско!
— А у нас малые сердца! — с гневом воскликнул Локоток. — Что же сказать вам? Я ошибся в вас, Мечик! Вы состарились, сидя дома у печки, сердце ваше высохло, вы боитесь выйти из теплого угла в поле. Что делать? Я верил в вас и в вашу преданность мне. Было время, когда шляхта шла вместе со своими государями, а теперь?
Он не успел окончить. Топор, то бледневший, то красневший во время его речи, отозвался с обидой:
— Милостивый государь, требуйте от нас других доказательств нашей преданности к вам, но начинать войну, не веря в успех ее, с завязанными глазами…
— Я верю, и глаза мои открыты, — порывисто прервал его Локоток. — Вы не хотите? Тогда начну я один с горстью наемников. От вас мне больше ничего не нужно, потому что или я имею все права, или, если вы признаете королем этого узурпатора, грабителя чужой собственности, этого выскочку, — тогда я для вас ничто. Просить милостыню я никогда не буду.
Топор стоял, опустив руки, как виноватый.
— Этот выскочка, — продолжал Локоток, — имеет постольку право, поскольку ваше малодушие дает ему его. Он ссылается на завещание Грифины, но не могла же эта старая, сумасшедшая баба дать ему то, что ей не принадлежало. Завещание это обманное и подложное.
Папа Бонифаций писал ему об этом и упрекал его в письме за дерзкое присвоение — он вызвал его на суд к себе и не признает его королем. У меня вырвали эту корону, и, с Божьей помощью, я ее снова отниму!
Выговорив с особенной силой последние слова, князь вдруг успокоился и овладел собой.
Топор между тем стоял молча, как каменное изваяние.
— В самом деле, — сказал он, несколько смутившись и стараясь умилостивить Локотка, — хорошо было бы, если бы вам помогли какие-нибудь владетельные князья, но какие?
— Знаете польскую поговорку: у князей нет союзников, а друзей — тем менее, — возразил маленький пан. — Не стану я ни к кому обращаться. Я рассчитывал на шляхту и ошибся в ней, как в тебе, Мечик; к стыду вашему, буду теперь искать помощи у чужих — и найду ее. Тогда-то вы придете поклониться мне, когда почуете силу, но я и знать вас не захочу, как вы меня теперь не хотите знать.