Привычка разводиться (СИ)

 Даниэла взяла термос и бодро зашагала рядом с бывшим мужем, не спрашивая, куда они идут. Впрочем, спрашивать тоже было не нужно. Лавочка у них здесь была своя собственная, особенная. С видом на реку и старую часть города. И в такое время суток точно никто на нее не претендовал.
 Берги-Соколовские расположились там и теперь. Божественный запах источал пакет с пирогами из любимой пирожковой, которая уже больше двадцати лет работала неподалеку. За ними надо было ехать с утра – к вечеру разбирали. Да и открыты они были только до шести. Металлические кружки с ненагревающимися ручками всегда наготове. И фонари, бесконечные фонари на мостах через реку и на том берегу.
 - Вообще-то, у меня еще коньяк есть, - нарушил тишину Леша и покосился на карман куртки.
 - Ну ты даешь! – она завернулась в плед и вытащила из пакета пирожок. – Ты за рулем, какой коньяк?
 - Да ладно. Чуть-чуть в чай. Чего мне сделается?
 - Когда тебя остановят – тебе объяснят.
 - Поправка: если остановят, - хохотнул Леша, но флягу не достал. Плеснул чаю в чашку. Протянул ей. Снова улыбнулся: - С днем рождения, Данька.
 Она улыбнулась, чокнулась с его чашкой. Совсем не знала, о чем говорить.
 - Спасибо. Неожиданно как-то…
 - Странная ты… Неужели думала, что я могу пропустить твой день рождения?
 - Ну точно не думала, что ты так… Ты мог позвонить. Или заскочить завтра днем. Хотя нет, завтра выходной. Но вариантов же много, - она улыбнулась.
 - Даааааань, - мягко протянул он и резко повернул голову так, чтобы смотреть не на нее, а на другой берег, - это наш день, он принадлежит только нам… и это не обсуждается. Хорошо?
 - Хорошо, хорошо, - быстро согласилась Даниэла и откусила пирожок.
 Он удовлетворенно кивнул, отпил чаю и тоже улыбнулся. Покладистость никогда не была в числе ее добродетелей и настораживала.
 - Кстати, классно выглядишь, - зачем-то пробормотал Леша.
 - Диеты иногда помогают, - засмеялась она.
 - Ну да… Денис жаловался, что ты теперь одну траву ешь…
 - Зато он мясо распробовал. А то уж и не знала, чем его кормить.
 - То-то он с чипсами у меня отрывается.
 - Зачем ты ему разрешаешь? – слабо возмутилась Даниэла.
 - А как ему запретить? Твой характер.
 - Ну ты же отец!
 - У него твое обаяние, - рассмеялся он. – Так что доводы рассудка здесь бессильны.
 - Ох, перестань, - улыбнулась и она. – Если он кого и слушает, так только тебя.
 - Через раз и как-то очень по-своему. Когда я ему сказал, что пить кока-колу в таких количествах вредно, он перешел на пепси.
 - Он тоже ребенок многих талантов. Есть в кого.
 - Тогда надежда только на Эрику…
 - Ты всерьез так думаешь? Да она всех переплюнет. Она сейчас уже строит бабушек, дедушек и братьев. Тебя ведь тоже, верно?
 - Девочка! И потом, она младшая… – развел руками Леша, чуть расплескал чай и, глядя, как капли впитываются в шерстяную ткань пледа, чуть не задохнулся. Снова повернулся к бывшей жене и спросил: – Дань, как ты живешь?
 - Хорошо.
 Она смотрела куда-то вдаль и ничего не видела – ни реки, ни мостов. И гнала воспоминая, которые захватывали ее все сильнее. Те, что она гнала от себя весь прошедший год, который они прожили врозь. Едва она позволяла им возникнуть в своей голове, как тут же начинала хлюпать носом. Денис приставал с вопросами, Эрика пугалась, а Марк, если видел ее такое состояние, громко сопя, убегал к себе наверх.
 Она тряхнула головой.
 - Я на работу снова вышла.
 Он спрашивал совсем не об этом, но все же кивнул.
 - Я знаю. Мама говорила. Ты молодец, правда. Может быть, давно надо было…
 - Может быть. Мне казалось, я без банка и не могу ничего. Другого ничего… Столько лет!
 - Ну кто тебя просил из банка-то уходить? Мне такие жертвы никогда не были нужны… А ты, как всегда, решила по-своему.
 - Ты про коньяк что-то говорил, - Даниэла посмотрела ему в лицо. Оно было так близко. Как давно она не видела его лица так близко. Лицо было почти такое же, как раньше. В полумраке Набережной, скрадывавшем резкие углы и чуть более глубокие, чем еще год назад, морщины. Про них говорили, что они даже внешне немного похожи. Одинаково темные глаза, одинаково упрямые подбородки. Носы с небольшими горбинками. Только теперь в его волосах поблескивала легкая седина. И это тоже ему шло.
 Его взгляд чуть заметно вспыхнул. И он потянулся к карману, доставая флягу. Открутил крышку. Протянул ей. Она сделала большой глоток, скривилась и вернула ему фляжку.
 - Правление попросило, - усмехнулась она, - сказали: или должность, или декрет. Незаменимых людей не бывает, ты же знаешь.
 Замолчали. Слышно было только, как вода плещется где-то внизу. И чуть тише – собственное дыхание. Потом хлебнул коньяка и он.
 - Почему ты никогда не говорила?
 - А о чем здесь было говорить? – удивилась она.
 Он криво усмехнулся. Не о чем. Хотя для нее это было важно. Лишнего слова не вытащишь. Она говорила много о чем, но так мало о главном. И решала за него, что имеет значение, а что нет. В какой-то момент он привык. Родилась Эрика. Ему казалось, что они счастливы. А потом… Все покатилось к чертям. Безо всякого просвета. Без надежды что-нибудь изменить.
 - Значит, я был прав, - вдруг сказал Леша, удивляясь тому, насколько спокоен его голос, - ты наказывала меня за то, что я навязал тебе себя снова. Еще и с такими последствиями.
 - Нет, ты не прав, - она мотнула головой. – Ты что же, думаешь, я жалею, что есть Эрика?
 - Может быть, не об Эрике…
 - Леш, я никогда тебя не наказывала. И мне очень жаль, что я заставила тебя так думать.
 Он пожал плечами и коротко хохотнул. Ему самому послышалось в этом смехе что-то злое и отчаянное. И все-таки он продолжил жевать пирожок. И по-прежнему не смотрел на нее.
 - Ладно… Наверное, мы слишком долго плыли против течения, вот оно и победило. Силы закончились.
 - Появились для другого. Нового. Может, так лучше?
 - Возможно. Но это все так странно… Какой-то странный год.
 Год, действительно, был странным. За этот год она поняла, что, если все время пилить мужа по поводу и без, причем чаще именно без, однажды и безграничное терпение закончится. Что муж не виноват в ее лишних семнадцати килограммах, частых болезнях Эрики, ее упрямом сидении дома и безумном увлечении кулинарией. Она готовила столько, что семья просто не успевала это съедать, и все летело в мусорные баки. А каждый вечер в большом доме Бергов-Соколовских заканчивался обвинительными тирадами в адрес главы семьи.