Жизнь после Жары (СИ)
Олива зевнула и, отодвинув от себя миску, высыпала в неё косточки от черешен. Хром Вайт придвинулся поближе, так, что уже мог осязать прохладную кожу девушки и запах её волос. Желание пробежало по его телу волнующей дрожью; он пристально, не отрываясь, смотрел своими огромными серыми глазами на полные, как переспелые черешни, губы Оливы, и чувствовал, что ещё чуть-чуть — и он отдаст себя во власть жаркого дурмана и не сможет более владеть собой.
— Унеси миску, — зевнув, сказала Олива, — И принеси мне с кухни персик. Он лежит на столе, я его как раз собиралась съесть.
Хром Вайт со всех ног бросился в кухню и через секунду уже вернулся. Правда, без персика.
— Персика на столе я не нашёл, — сказал он, опять ныряя в Оливе в постель, — Наверное, его кто-то съел.
— Ну, тогда принеси шоколадку, что ли, — ответила она, — Или чипсы с укропом.
Хром принёс чипсы. Олива надорвала пакет, принялась хрустеть чипсами. Хром Вайт опять придвинулся к ней вплотную, гипнотизируя её своими огромными серыми глазами.
Олива невольно отметила, что лицо его при близком рассмотрении как бы делится на две половины, и раздвоенный напополам низкий лоб, срезанный полосой светлых волос переходит в конце лица в такой же раздвоенный, с ямочкой, подбородок. Подобный тип лица был у артиста Баширова; но, в силу того, что Олива артиста Баширова не знала и сравнивать Хрома ей было не с кем, она вообразила, что лоб у него раздвоен, потому что ему когда-то давно рассекли надвое череп шумовкой, той самой, которой Гладиатор рассекал «накуски» сегодня утром котлеты. Было странно смотреть на это раздвоенное лицо и эти глубоко посаженные, в пол-лица, глаза. «Франкенштейн какой-то...» — лениво подумала Олива и отвела взгляд.
— Ты мне телевизор заслоняешь, — пробурчала она, хрумкая чипсами, — Принеси мне лучше спрайт из холодильника, видишь же — ем всухомятку…
Хром Вайт, мысленно проклиная всё на свете, побежал за спрайтом. Олива попила из бутылки, и опять было принялась за чипсы, но Хром Вайт мягко вынул пакет с чипсами у неё из рук и положил его на тумбочку.
— Выключи телевизор, — попросила Олива, утомлённо прикрывая глаза, — Там всё равно смотреть нечего.
Хром выключил телевизор и тут, решив, что более не будет терять ни секунды, ринулся в постель и жадно набросился на Оливу с поцелуями. Она не оттолкнула его; ей было лень двигаться, к тому же она невольно разомлела от этих поцелуев Хром Вайта, как от ласк и мурчания домашнего кота.
«Пусть целует... — вяло думала она, — Хром Вайт, так Хром Вайт. Какая разница...»
Хром Вайт, словно ополоумев, не переставая страстно обцеловывать тело девушки, принялся судорожно разрывать на ней подвязки. Но тут раздался звонок в прихожей — ребята вернулись с кальяном.
— Ну вот, вы пришли в самый неподходящий момент… — злобно пробормотал Хром Вайт, открывая им дверь.
«Да нет, момент как раз самый подходящий, — подумала про себя Олива, — Хотя… Это как посмотреть…»
Глава 40
Вот уже несколько дней в Архангельске стояла устойчивая жаркая погода. На Северной Двине был отлив; река значительно отошла от берега и обмелела.
Олива шла вброд по воде, придерживая в согнутых руках подол расклешённой юбки и щурясь на яркое солнце, отражающееся бликами в воде. Ветер трепал её выбившиеся из-под заколки длинные кудри; она тряхнула головой, отколов заколку, распустила волосы, которые тотчас же веером рассыпались на ветру и, расправив плечи, пошла вдоль берега, на котором остались её друзья.
— Слушайте, а чего Салтыков-то от неё опять в Питер слинял? — спросил Флудман, глядя из-под ладони на сверкающую на солнце реку, — Если, как она говорит, он ей и звонил, и писал... Что-то я ничего не понимаю. Или она врёт, и не писал он ей ничего?
— Да блин, тут, короче, такая история... — сказал Хром Вайт, — Он ей реально писал, это ещё в ту пятницу при мне было.
Гладиатор снял солнечные очки и недоуменно воззрился на него.
— Нахрена?..
Хром с опаской оглянулся на реку и, убедившись, что Олива ещё достаточно далеко от них, произнёс:
— Только ей не говорите, ладно? В общем, откуда-то он прознал, что у неё бабло есть... То ли Медвед сказал. Короче, неважно. А у него как раз с деньгами напряг пошёл. Ну, и...
— Фу, какой он мерзкий, — скривилась Никки.
— Дак, а в Питер-то тогда зачем свалил? — не понял Флудман.
— Ну, наверно, решил свой финансовый вопрос в другую сторону, — изрёк Гладиатор.
Олива вышла из воды и, опустив подол, пошла босиком по мокрому песку. До бревна, на котором расположилась компания её друзей, оставалось ещё метров двадцать, и она вдруг остановилась, близоруко щурясь. Хром Вайт вскочил на бревно и помахал ей рукой.
— Бедная Оля, — протянула Никки, — Она ведь действительно поверила, что Салтыков раскаялся, что он любит её. Знала бы она...
— Есть такая правда, которую лучше не знать, — произнёс Хром Вайт, — Вот она идёт. Всё, тихо!
Олива, по инерции вертя в руках подол юбки, приблизилась к ребятам.
— Ну, как водичка? — спросил её Флудман.
— Ничего, тёплая, — отозвалась Олива, садясь на бревно и стряхивая с ног прилипший к ним песок, — На Медозере вода тоже прогрелась, я думаю.
— У тебя телефон звонил, — сказала Никки, подавая ей мобилу.
У Оливы захолонуло сердце. «Неужели он?..»
Но это был всего лишь Кузька.
— Это Кузька, — сказала Олива, перезванивая ему, — Алло! Кузь, ты? Ты щас где?
— Я сегодня пораньше закончил работу, — ответил Кузька, — Так что мы могли бы встретиться…
— А мы щас на реке, — сказала Олива, — Я, Никки, Хром Вайт…
— Давай встретимся через полчаса у Ленина, только без Хрома, — попросил Кузька, — У нас с ним органическая непереносимость.
Хром Вайт через телефон Оливы аж почувствовал на себе волны органической непереносимости Кузьки к нему, поэтому, едва дождавшись конца её телефонных переговоров, решительно поднялся с бревна.
— Лёха, — сказал он, обращаясь к Флудману, — Ты мне обещал сегодня DVD отдать.
— Ну, зайдём ко мне, я тебе отдам, — предложил Флудман, — Славон, ты с нами?
— Я потом, — сказал Гладиатор, — Мне ещё нужно до вечера заглянуть в «Пятиборец».
— Ладно, ребят, тогда до вечера, — сказала Олива, – Мы щас с Никки пойдём к Ленину, а вечером приходите.
Глава 41
Когда девушки пришли к памятнику Ленину, Кузьмы ещё не было. Чтобы скоротать время и чтобы он не думал, будто они его дожидаются, Олива предложила Никки пройтись туда-обратно по Чумбаровке.
— А ты говорила — Кузька пунктуальный, никогда не опаздывает, — поддела Никки.
— Вообще-то он пунктуальный, — сказала Олива, — Может, в пробку попал…
Появление Кузьки у памятника как раз совпало с появлением девушек, сделавших круг по Чумбаровке. От ежедневной работы под открытым небом Кузька похудел и сильно загорел лицом; светлые волнистые волосы его, отросшие за зиму, выгорели на солнце и стали ещё светлее на фоне его тёмного от загара худого лица. Поцеловавшись с Оливой в щёчку, Кузька первым делом осведомился о её здоровье.
— Жива, а о здоровье не спрашивай, — усмехнулась Олива, — Кстати, Кузя, знакомься: это Никки…
— Вика, — поправила её та.
— Вася, — представился Кузька.
Олива даже смутилась: она так привыкла называть почти всех своих друзей по никам в интернете, что даже забыла их настоящие имена: Вика, Вася.
— Пойдёмте к нам чай пить, — распорядилась Олива, и все втроём направились к дому Никки.
— Один мой друг — он, кстати, хочет поступать на режиссёрский факультет — взахлёб зачитывался твоей книгой, — говорил Кузька, идя рядом с Оливой, — Он сказал, что ты гениальна, и однажды твоё произведение станет классикой.
— Да ладно! — Олива аж зарделась.
— Он хочет поближе познакомиться с тобой; впрочем, ты его знаешь. Это Ярпен: он был в нашей компании на Новый год со своей эстонской девушкой…