Танец страсти

Как Малин жила тогда? Танцы были заброшены, она по нескольку дней не выходила из дома, забыв про учебу и даже еду. Продукты для нее покупал Юхан, но они часто оставались нетронутыми в холодильнике. Часами шестнадцатилетняя девушка сидела у окна и смотрела в никуда. Внизу гуляли дети с нянями и мамашами, и Малин наблюдала за ними, но не с интересом, а с болью, потому что видела в них свое прошлое, — прошлое, которое осиротело без будущего. Временами она начинала плакать, но от окна не отходила.
Ее “дневник в танцевальных зарисовках” за тот период утерян — она не помнит, могла ли фантазировать тогда… Но сейчас, глядя на бежево-зеленую стену колумбийской кофейни, Малин была почти уверена, что кое-что вспомнила: женщина в красном платье с черной каймой плывет в дымном чаду незнакомой таверны, ее пронзительные глаза заглядывают прямо в душу, причиняя почти физическую боль…
И вот в один из таких дней, проводимых наедине с Чезарией Эбора, раздался нетерпеливый звонок в дверь, так непохожий на осторожные звонки Юхана. На пороге стояла сногсшибательная Кристин. На ее рыжих волосах белым нимбом сияло гигантских размеров сомбреро. Длинные ноги обтягивали рыжие, в тон волосам, замшевые джинсы. Ансамбль дополнялся коричневой короткой кожаной курткой нараспашку. Малин потрясенно рассматривала этот великолепный образец американского китча: в швах красовалась бахрома, чуть ли не длиннее самой куртки, а металлические заклепки светились не хуже звезд Млечного пути в безоблачную ночь. То ли Кристин за три месяца гастролей в Техасе слегка свихнулась на американской ковбойской тематике, то ли разоделась специально, чтобы поразить Малин. Так или иначе, эффект был достигнут — Малин застыла на месте, даже забыв закрыть дверь. А Кристин закружилась по квартире, звеня золотыми шпорами на белых сапожках.
Разумеется, она все знала — Ингрид позвонила в Америку, как только поняла, что происходит с их младшей подругой. Немедленно вычислив то место, где Малин проводила практически все время, Кристин уселась в ее любимое кресло у окна и, прикрыв глаза, пару минут слушала музыку. А потом улыбнулась:
— Уже не так плохо — ты слушаешь песни о надежде, — сообщила она Малин.
— О надежде?
— “Esperanza” — по-испански значит “надежда”. Ты что, не знала? — Кристин строго покачала головой. — Надо срочно браться за твое образование.
Но для начала она взялась за внешний вид Малин: почти насильно натянула на нее какие-то американские одежки, заставила причесаться и накраситься. Все это время она, не останавливаясь, двигалась по комнате. А потом потащила Малин гулять. Гулять для Кристин означало бегом нестись по улицам, на ходу тыча пальцами в витрины магазинов: нравится-не нравится, потом, подгоняя уличного торговца, купить сосиски и колу и есть их на бегу, умудряясь одновременно жевать и рассказывать об американских нравах. Кристин не умолкала и не останавливалась ни на секунду, не обращая внимания на слабые протесты Малин, а потом обманом заманила ее в такси и увезла в парк на самый край города.
…Когда глубокой ночью Малин, с трудом переставлявшая ноги от усталости, была наконец возвращена домой, то впервые после гибели родителей проспала всю ночь без снов и кошмаров.
Она проспала бы и дольше, но с утра Кристин снова настойчиво звонила и стучала в дверь, и все повторилось… И повторялось до тех пор, пока через несколько дней Малин вдруг не прорвало. В Национальном музее, стоя у абстрактной скульптуры, похожей на скелет с разорванной грудной клеткой, она заговорила о том, как это несправедливо, что родители погибли, и о том, что совсем не думала о них и так легкомысленно радовалась своему одиночеству… Захлебываясь торопливой речью и не замечая хлынувших слез, она вцепилась в руку Кристин…
К тому времени они были знакомы три года и успели сойтись очень близко, хотя, казалось бы, кроме танцев между ними не было ничего общего. Девушки отличались друг от друга всем: темпераментом, вкусами в одежде, взглядами на молодых людей. Но после первого же разговора у обеих появилось ощущение, что они знают друг друга очень давно, а понимают — с полуслова.
Кристин ждала своего преподавателя классики и от нечего делать стала рассказывать какую-то смешную историю, приключившуюся с ней недавно на сцене. Малин уже не помнила, что это был за случай, помнила только, что хохотала до слез. А потом Кристин познакомила ее со своей подругой Ингрид…
Кристин отошла к стойке за новой порцией эспрессо, а когда вернулась, Малин спросила:
— Куда пропала Ингрид?
— Застряла на месяц в Упсале. — Но потом, чуть поморщившись, Кристин многозначительно посмотрела на Малин и добавила: — Какая-то амурная история.
“Амурные истории” Ингрид всегда интересовали Малин, потому что были так не похожи на ее собственные. Малин хорошо помнила одну из них.
Ей тогда было тринадцать, а старшим подругам — по шестнадцать. После летних каникул за Ингрид в студию стал приезжать на шикарном “вольво” полноватый мужчина лет сорока — по представлениям Малин, совсем старик. Однажды, не выдержав, она поинтересовалась: “Он что, твой родственник?” — “Нет, любовник”, — равнодушно ответила ее ясноокая подруга. — “Тебе нравятся толстые мужчины?” — Малин была почти в ужасе. — “Нет, но мне с ним весело…” Вот тогда-то Малин и поняла, что она еще маленькая и ничего не понимает в отношениях между мужчинами и женщинами.
А вот с Кристин разницы в возрасте она почти не ощущала. Только однажды это оказалось очень существенным, вскоре после того случая в Национальном музее. Благодаря тому, что Кристин уже была совершеннолетней, она смогла наняться сиделкой к Малин, убедив ее родственников-опекунов, что так будет лучше. Тогда же она уговорила их позволить девушке переселиться в освободившуюся на последнем этаже маленькую квартирку-студию. А после того, как помогла ей перебраться туда, выполнила свою угрозу насчет образования, заставив Малин поступить в колледж.
А теперь, добившись согласия Малин принять участие в конкурсе в качестве постановщика, Кристин взяла на себя едва ли не самое сложное: ведь нужно было еще уговорить артистов, которых Малин хотела занять в своем будущем спектакле, до поры до времени ничего не рассказывать никому из посторонних… Обработка велась по телефону — Кристин не особенно любила бывать “на своей бывшей работе”, как она называла теперь театр.
С мужчинами было проще: Курт, Андрес и Макс согласились потому, что часто обсуждали с Малин прежние театральные постановки и во многом с нею соглашались. Харальд был давно и безнадежно влюблен в Кристин, так что она могла убедить его в чем угодно. С Олафом и Флорианом пришлось повозиться подольше — тут в конечном счете подействовали амбиции начинающих танцовщиков. А вот девушки… Пластичная и всегда молчаливая Ханна согласилась сразу, но Малин с трудом представляла себе, как будет работать с ней — Ханна все делала по-своему, с нею часто не мог справиться даже Бьорн. Жизнерадостная Майя души не чаяла в Малин, но панически боялась Бьорна и директора труппы. Узнав, что репетировать придется в тайне от других, она чуть было не отказалась. Стина — самая молоденькая в театре, но очень техничная танцовщица — была рада принять участие в любой авантюре, но подруги боялись, что она обязательно кому-нибудь проболтается.
На первую репетицию Малин отправлялась окрыленной: нашлись люди, которые хотели с нею работать, значит, они верили, что она способна сделать что-то интересное. А она уж постарается не разочаровать их! Но сложности только начинались… После того как участвующие в затее увидели друг друга и вдоволь отсмеялись — потому что, оказывается, близкие друзья Харальд и Курт ни слова не сказали друг другу, а Стина уже проболталась Ханне, — повисла долгая пауза, во время которой все выжидательно уставились на Малин. А она в панике искала слова, чтобы передать верившим в нее людям то, что видела и представляла сама…