Танец страсти

— Но… — Малин совсем растерялась. — У меня ведь ничего не выходит…
— Да? — шутливо-озабоченно покачала головой Кристин. — Хм… Что же будет, когда у тебя начнет выходить?
— Кристин, прекрати издеваться надо мной!.. — Малин почувствовала, как внутри закипает совершенно неоправданное раздражение подругой, но ведь та явно была искренней! — Пожалуйста… — Она изо всех сил старалась взять себя в руки. — Я не знаю, что делать, а ты…
Кристин вздохнула и села в позу лотоса.
— Делай то, что делаешь, — сказала она, помолчав. — Скоро будут готовы декорации, так что назад дороги нет. Свенссон рисует потрясающий задник. Делай то, что делаешь, — повторила она. — И не торопись с результатом. Дай нам время. Имей терпение, в конце-то концов. Все мы тяжелы на подъем, когда дело касается чужого замысла. Но стоит пожить в нем, почувствовать его своим — и все изменится. Вот тогда-то ты и будешь пожинать плоды и… лавры.
Малин покачала головой. Она знала, что Кристин права. Но все ее существо противилось этой правоте. Никогда, никогда не получится у нее то, что она так ясно чувствовала и могла выразить — но только танцуя сама. Она не могла передать это другим, потому что этот страх, что жил в ветвях будущего Иггдрасиля, был только ее страхом, эти надежды на вечность — только ее надеждами. Как такое объяснишь? Вся ее серо-черная фантазия была не просто замыслом спектакля, это было отражение чего-то, что росло в ней самой. Нужно ли было звать в этот сумрачный мир других, если дорогу туда знала только она?
— Приводи своего приятеля, — пробормотала она после долгой паузы. — А что касается репетиций… Мне кажется, ты справилась бы и без видеосъемки.
Кристин на неделю уехала в Хельсинки, так что Малин требовалось собраться с духом и поехать в Северный музей самой. Но в понедельник выяснилось, что она приглашена на день рождения одной из танцовщиц. Облегченно вздохнув, в музей Малин не поехала. Во вторник она задержалась на репетиции, а когда вышла из театра, то обнаружила, что забыла демонстрационную кассету и возвращаться за ней поздно — все равно она не успеет ее отдать. Но на следующий день предлогов, чтобы и дальше откладывать поездку, не нашлось… Освободившись пораньше, девушка села в трамвай, который отвез ее на Дьюргерден.
Сердитая дама в приемной куратора взяла из рук Малин большой конверт и не глядя швырнула его в стол. Не отрываясь от своих бумаг, она осведомилась, все ли данные указаны, и скороговоркой напомнила, какие именно. Но Малин все не уходила, и тогда секретарша подняла на нее глаза, вежливо улыбнулась и сказала:
— Пожалуйста, идите, мы позвоним вам сами.
Малин вышла из музея и огляделась вокруг. За месяц, что прошел с того дня, когда она была здесь последний раз, Галерпаркен мало изменился, разве что в зелени деревьев стало больше желтых листьев. Малин нашла дорожку, по которой они с Юханом катили на велосипедах, и пошла по ней в сторону берега. Сейчас ей отчетливо вспомнилось все, что тогда произошло: два странных посещения музея “Васы” и ужас, который она пережила. После ссоры с Юханом в ресторане она все еще избегала общения с ним, хоть и считала уже, что погорячилась. Но все же Малин трудно было забыть ощущение обмана, которое осталось у нее после злополучного вечера в “Сладком лотосе”. Наверняка Юхан не хотел ее обидеть, он просто совершил глупость и теперь терзается — девушка видела, как он осунулся за этот месяц, а его лицо словно почернело. Теперь он даже казался старше своих лет. Но всякий раз, когда сосед появлялся поблизости, внутри у Малин срабатывала какая-то пружина, не позволявшая ей оставаться рядом с ним.
Чем больше она думала о том, почему так себя ведет, тем вернее утверждалась в одной мысли: дело совсем не в том, что с нею обошлись, как с маленькой девочкой. В “Сладком лотосе” Малин впервые почувствовала смущение оттого, что ничего не знает о Юхане как о мужчине. Раньше ей никогда не приходилось усилием воли менять свое представление о человеке, а в тот вечер она пыталась проделать именно это — заставить себя увидеть в старинном приятеле мужчину, потенциального любовника… С тех пор Юхан стал для нее чем-то вроде сложной задачки: она должна была сотворить для себя его новый образ. Малин успешно справилась с первой частью — отказалась от того почти родственного чувства, которое вызывал у нее сосед, но ее ожидало фиаско во втором пункте — увидеть в нем объект желания. С тех пор, как она выбежала из ресторана, она совершенно перестала понимать, как ей вести себя с этим человеком.
 ГЛАВА 6 
 
Малин и не заметила, как дошла до стеклянной коробки музея. Сейчас он не выглядел таким мрачным и угрожающим, каким представлялся ей в воспоминаниях. Солнце играло на блестящих поверхностях стен, отражалось от крыши, делая ее ярко-красной. Девушке захотелось немедленно войти внутрь, чтобы убедиться: все прочее было лишь плодом усталости, помноженной на ее не в меру разыгравшееся воображение.
Она остановилась, давая глазам привыкнуть к полумраку помещения, и направилась к возвышавшемуся над полом кораблю. В глубине души Малин ждала, что ее вновь охватит то странное волнение, но на этот раз она чувствовала себя спокойно и буднично, как будто всю жизнь проработала в этом музее хранителем. Забавное слово: “хранитель”. Сразу представляется человек, который каждое утро обходит музейные экспонаты и смотрит, не украли ли за ночь корабль. Или хранитель — это тот, кто собирает все, что имеет отношение к экспонатам и бережно хранит правду и вымысел о них, до которых, возможно, больше никому в мире нет никакого дела. Что было бы, подумала Малин, если бы у каждого предмета на земле был свой хранитель?
Она посмотрела вверх. Пилястры, подпиравшие перила верхней палубы, причудливо изгибались, лихим хороводом огибая весь корабль. Коричнево-серый тон не нарушался здесь следами позолоты, как в гербах на корме, и, может быть, поэтому их танец выглядел не парадом, а каким-то шутовским кривлянием, к которому на корме присоединялись головы людей и животных. Они выглядывали отовсюду, словно выбирая удобный момент и высматривая место, которое им предстояло занять. Разномастные лики высовывались из-под ног римских легионеров, терлись о лапы львов и грифонов, толкали под локти усталых скандинавов. Малин попыталась найти фигуру волка, пожиравшего солнце, которую запомнила с первого раза, но так ее и не увидела. Пошарив глазами по верхним ярусам, она взглянула вниз и отшатнулась: весь нижний ряд был охвачен пламенем. Возможно, это всего лишь мигала перегорающая лампочка подсветки, и от этого тени метались по корме, может быть, всему виной была внезапно охватившая девушку мелкая дрожь, которой она сама не замечала… Но она видела, видела своими глазами, как из высохших деревянных истуканов по всему кораблю змейками расползается неверная рыжевато-алая плазма. И наверху ее пляске вторили огненные венчики пилястров.
Малин почувствовала, как воздух уходит из легких. Никакого пожара нет — в этом она не сомневалась ни на секунду. Он существует специально для нее, предназначается и угрожает только ей. И она сгорит в этом костре… Животный страх отбросил Малин к стене, потом прогнал через строй холщовых перегородок и заставил вжаться в сиденье маленького темного зальчика, где под монотонный голос диктора на экране сменялись картинки. Она зажмурилась и зажала уши. В голове все еще пульсировал фантом огненной пляски, но мысли стали приходить в порядок. Ужас, пронзивший ее тело в первый момент, уступил место беспомощной панике. Она понимала, что ее страх нереален, того, что ее испугало, попросту не существует, но тем больше у нее причин для отчаяния. Ведь если то, что она видела, было галлюцинацией, то как она вообще может доверять своим глазам? В любой момент ее неуправляемая фантазия готова подменить настоящее вымыслом, и она не в состоянии отличать одно от другого. Это все равно, что жить в мире, где всякий предмет может измениться до неузнаваемости прямо у тебя в руках. И никто никогда не сможет понять ее!..