Танец страсти
— Нет, конечно. В свое время я обошел едва ли не всех ученых и антикваров Стокгольма, пытаясь разузнать хоть что-то о ее происхождении. Но толку так и не добился. Дерево пролежало в воде несколько сотен лет — это определяли все сразу, да я и сам мог бы это сказать. Что руны появились на нем давно — с этим тоже спорить не приходится. Но аналогов такому письму нет и расшифровать его никто не взялся. Только один полусумасшедший старик утверждал, что речь идет о конце света. Но я бы не стал ему доверять — о чем бы я с ним ни заговорил, он все сводил к концу света.
— Знаете, я совсем ничего не понимаю в древней письменности. Археологам часто попадаются предсказания? — Сделав несколько глотков кофе с коньяком, Малин почувствовала себя немного свободней и уже не стеснялась задавать вопросы.
— Сначала рунами записывали магические заклинания, но вообще-то чаще встречаются надгробные надписи, — улыбнулся Йен. — Так что если эти значки и имеют какой-либо смысл, то, скорее всего, их впопыхах вырезал какой-нибудь не очень грамотный воин на могиле соратника. Но, впрочем, скоро мы узнаем версию Симона…
Малин отставила пустую чашку в сторону и, предупреждая нависшую паузу, спросила:
— Вы не возражаете, Йен, если мы посмотрим ее прямо сейчас?
Вопреки ожиданиям девушки, кабинет находился не в задней части дома, а наверху, прямо под чердаком. Чтобы попасть туда, они прошли через небольшое помещение, занятое разнообразным водным снаряжением и морскими трофеями — ракушками, кусками кораллов, морскими звездами из разных морей, — и поднялись по узкой деревянной лестнице без перил. Окна кабинета тоже выходили на фьорд, но они были маленькими и располагались низко, так что смотреть в них можно было только сидя.
Усадив Малин на диванчик, над которым косо нависал бревенчатый свод, хозяин дома подошел к небольшому шкафу, верхняя, открытая часть которого была хаотично завалена грудами книг. Йен опустился на колени перед нижними створками, и из-за его спины Малин не могла разглядеть, что там лежит. Она заметила, что такой же соседний шкаф до отказа набит морскими картами, которые не вываливались только потому, что их подпирали запертые на ключ стеклянные дверцы. Края огромного письменного стола также были завалены всевозможными бумагами, и это создавало контраст с чистотой середины его светлой деревянной поверхности, оставленной для того, чтобы писать. Среднего размера компьютерный дисплей был водружен на тумбочку возле стола, видимо, хозяин пользовался им регулярно. В дальнем полутемном углу кабинета помещалось несколько полок, на которых аккуратными рядами выстроились черные корешки пронумерованных и подписанных папок.
— Вот, — Йен выпрямился, держа в руках темную деревянную таблицу.
Ничего примечательного в этой плоской деревяшке размером с сервировочный поднос, на первый взгляд, не было. Местами ее поверхность была рассохшейся, и по ней пробегали узкие трещины, за неравномерной сетью которых не сразу угадывались письмена. Местами доска блестела, словно ее отполировали.
— Ее как-то обрабатывали?
— Я покрыл ее тем же составом, который использовали для “Васы”.
Когда глаза Малин привыкли распознавать руны, образующие плавные бороздки на поверхности дерева, их рисунок показался ей фантастически красивым. Это тоже был танец, церемонный, но одновременно страстный кордебалет слов, читатели которых давным-давно умерли. Он не был похож на похоронную процессию, которую она почему-то ожидала увидеть. Какое-то время Малин просто разглядывала дощечку, чувствуя, что ей жаль было бы сейчас отдать ее Йену, чтобы больше никогда уже не увидеть изысканного орнамента, образуемого рунами.
— Можно это перерисовать?
— Да, конечно, — положив на стол лист бумаги и карандаш, Йен отодвинул для девушки вращающееся кресло, после чего ушел вниз.
Она уселась за стол, прислонила дощечку к стопке брошюр с какими-то экономическими кодексами и принялась за дело. Малин всегда была бездарным рисовальщиком, но копировать умела и делала это довольно точно. Школьный учитель рисования после двух лет упорной борьбы сдался и разрешил ей на уроках рисовать увеличенные копии с открыток. Зато их географ всегда восторгался ее способностью воспроизводить карту в мельчайших деталях. С тех пор у Малин не было случая использовать свои способности, но оказалось, что повторить углы и пересечения древних значков она вполне в состоянии.
Время от времени она отрывалась от своего занятия и рассеянно скользила взглядом по поверхности воды за окном. Ветер раскачал волны на плесе, и от этого вода посерела, нахмурилась. Цепочка из нескольких белых суденышек медленно перемещалась в сторону Лилья Эссингена, так медленно, что казалось, эти суда никогда не переползут от правого края окна к левому. Но Малин знала, что когда она поднимет глаза в следующий раз, то каравана уже не будет и в помине.
Сложно определить, на что больше всего похожи руны: на людей, животных или на сучковатые деревья. Два значка выглядели совсем как мачты яхт, видневшихся за окном, еще три напоминали мелкую рябь на воде. Иногда Малин казалось, что по частоколу вертикальных палочек и крючков, по ритму расстояний между буквами она вот-вот догадается, что здесь написано… Но через секунду девушка уже удивлялась абсурдности этой мысли.
Она заканчивала, когда в лестничном проеме появилась русая с проседью голова Йена.
— Вы не проголодались? Я приготовил ужин, надеюсь, вы не откажетесь разделить его со мной.
Когда через десять минут Малин спустилась вниз, собираясь предложить Йену свою помощь, то вовремя остановилась: совершенно очевидно, что хозяин отлично справлялся сам.
Круглый стол был накрыт низко свисавшей белой крахмальной скатертью. Два кресла были придвинуты к нему так, чтобы можно было смотреть на море, остальные отставлены к камину. Центральное место на столе занимало большое блюдо с тонкой синей каймой, закрытое никелированной крышкой. Вокруг него выставлены закуски: паштеты, маленькие слоеные пирожки, икра. Рядом — бутылка белого французского вина. Йен отодвинул кресло для гостьи и, усадив девушку, снял блестящую крышку с главного блюда. На пестрой смеси из темного риса и овощей по кругу были выложены крупные алые раки. В желтом свете торшера блюдо смотрелось удивительно живописно.
— Вы каждый день так ужинаете? — не удержалась от ехидства Малин.
— Откровенно говоря, я подготовился к вашему приходу. У меня нечасто бывают гости, и захотелось устроить небольшой праздник. — Йен говорил так естественно, что Малин, сперва почувствовавшая в столь торжественном приеме какой-то подвох, позволила себе расслабиться — насколько, конечно, позволяла ситуация.
Ужин был приготовлен безупречно. Во всем чувствовалась выверенность, присущая, наверно, кухне большинства старых холостяков — раз и навсегда отработанная технология не единожды опробованный подбор блюд, никаких случайностей. Малин это нравилось — приятно было сознавать, что кто-то способен поддерживать свой мир в идеальном порядке…
Они вели легкий, ни к чему не обязывающий разговор. Йен спрашивал о театральной студии, потом рассказал, что после участия в подъеме “Васы” увлекся океанологией и несколько лет скитался по разным морям, почти не бывая дома.
Малин хотелось спросить, как к нему в кабинет попали книги по финансам и праву, но она не решилась, боясь проявить излишнюю заинтересованность.
Бутылка была выпита примерно до середины, панцири раков, похожие на маленькие кучки осенних листьев, лежали на специальных тарелках. Йен поднялся и вышел на кухню. Оставшись одна, Малин попыталась разобраться, какие эмоции вызывает у нее этот человек. Он явно принадлежал к тому типу мужчин, которым все дается легко. Было приятно наблюдать за его красивыми движениями, когда он разливал вино или разделывал рака. Девушку подкупали простота и естественность, с которыми держался Йен, но всякий раз, стоило ему внимательно посмотреть ей в глаза, она терялась, замечая ту же донжуанскую искорку, что смутила ее в первый день знакомства.