Танец страсти
Расшифровка древних надписей — процесс захватывающий, даже если ничего не понимаешь в палеографии. Юхан уже проделал всю черную работу — распознание символов и складывающихся из них слов. Но, как оказалось, радоваться было рано. Текст упорно не желал складываться в единое целое и не открывал своего смысла. Отдельные фразы можно было понять буквально, но тогда терялась их связь с другими фрагментами. Юхан предполагал, что надпись содержала сообщение, написанное в соответствии с образцами древней поэзии, а это, как знала Малин из краткого курса древнескандинавской словесности, значило, что содержание скрыто под семью печатями ассоциаций, иносказаний и намеков.
Она удивилась, когда Юхан пришел к ней с предложением ему помочь — среди его знакомых наверняка была дюжина специалистов, которые были бы рады применить свои таланты к этому трудному случаю.
— Видишь ли, — сказал он, — и ты и я непосредственно замешаны в эту историю, а я не сомневаюсь, что надпись имеет отношение к кораблю и к тому, что с нами обоими происходит. — Малин хотела было возразить, но, увидев, с каким энтузиазмом он говорит, промолчала. — И потом, палеографы привыкли мыслить шаблонами, а здесь — совершенно особый случай, надо иметь художественное воображение, как, например, у тебя.
Малин не столько слушала, что он говорил, сколько следила за выражением его лица. Юхан не умел скрывать, что его волнует на самом деле, во всяком случае, ему никогда не удалось бы скрыть это от нее. И сейчас она, как в книге, прочитала на его лице то, что его действительно к ней привело. Не одну ее тяготила роль человека, общающегося с духами — Юхан тоже боялся показаться ненормальным, особенно перед своими коллегами-историками. Малин была единственным человеком, которому он мог открыто высказывать свои догадки. В каком-то смысле они были сообщниками — два человека, неведомо кем вовлеченные в заговор. В заговор против реальности.
А вдруг Йен прав, и причина ее страхов — в давней психологической травме? Тогда ничего не остается, как согласиться и с тем фактом, что Юхан — тоже сумасшедший. Малин вглядывалась в лицо соседа, пытаясь обнаружить какие-нибудь признаки безумия, но их не было. Нет, совершенно очевидно, что этот человек полностью себя контролирует, хотя и вымотан до предела. Куда безумней вел себя Симон, когда излагал им свою теорию относительно надписи.
Пожалуй, она не стала бы думать о Юхане как о сумасшедшем даже ради собственного исцеления. Единственный выход — вместе с ним разобраться, что происходит.
— Итак, буквально получается следующее: “Дважды верхушка ясеня увидит сушу. Ищи в одной чистой жертве причину битвы. Дерево это — одно, но вместе с другим оно отмеряет срок”.
Юхан выжидающе смотрел на нее. Малин усмехнулась:
— Красиво, конечно, но ничего не понятно.
— Ну, допустим, увидеть сушу может то, что обычно находится в море, так?
— Если, конечно, там, где написано “суша”, не подразумевается что-нибудь другое.
— Я думал об этом. Но, кроме каких-то уж совсем заумных понятий, в литературе это слово ничего другого не обозначает.
— А “верхушка ясеня”?
— Если это не конкретный человек, то конкретный предмет. Вообще-то “Васа” построен из деревьев, срубленных в королевской дубовой роще, но там могли расти и другие деревья…
— Я знаю, — перебила его Малин и уже после того, как сказала это, подумала: она точно знает это, но откуда? Прочитала на стенде в музее и запомнила? Вряд ли. Почему ей кажется, что с этим связано что-то очень близкое, какая-то история, которая произошла с нею самой… Это было — словно нащупываешь сквозь плотную ткань крохотную статуэтку нэцке, пытаясь определить, что это: что-то есть, но подробности ни за что не узнаешь. Еще немного помучившись, она прекратила эти бессмысленные усилия.
— Пусть безосновательно, но давай предположим, что первое предложение — это уже сбывшаяся часть предсказания. “Васа” дважды видел сушу, правда?
— Хорошо, но помни: у нас нет никаких доказательств, что это действительно так.
— А ты мыслишь вполне… наукообразно, — Юхан посмотрел на нее с интересом.
— Вот спасибо! — Нечего сказать, хорош комплимент, подумала Малин. Больше она ни слова ему не скажет, пусть выдумывает, что хочет.
— Извини, я не хотел тебя обидеть. — Он смутился, а потому тут же был прощен. Помолчав немного, Юхан продолжил: — “Ищи в одной чистой жертве причину битвы”. Тут все гораздо сложнее… В каждом отдельном слове я не сомневаюсь, но, хоть убей, не понимаю, о чем идет речь.
— Может, это описание какой-нибудь старой свары между двумя родами?
— Тогда не получается никакой связи с первым и третьим предложениями. Какая-то черная магия, честное слово… — Он растерянно глядел на Малин, а она думала: как только что-то не получается, он огорчается, как ребенок, получивший пустую обертку вместо конфеты. Впрочем, простодушие — признак мудрости, как любит повторять фру Йенсен. Истину лучше других видит тот, чей взор не замутнен подозрениями.
— Давай пока пропустим это, — вздохнула девушка. — Что дальше?
— Мне кажется, здесь говорится о том, что кроме “Васы” есть какой-то еще объект. И он определяет срок жизни корабля.
— По-моему, все, что пока можно сказать, — что есть что-то, сделанное из дерева. А с чего ты взял, что здесь снова речь идет о “Васе”?
— По умолчанию. Ни о каких других деревьях ведь не говорится.
— В общем, пока твоя версия не более убедительна, чем та, которую высказал Симон Кольссен, — честно призналась Малин.
— Ну что ж, — не смутился Юхан, — значит, надо работать дальше.
Они ломали головы над текстом еще часа четыре, не меньше. Сначала Малин сопротивлялась тому, чтобы напрямую связывать содержание надписи с “Васой”. Даже если дощечка находилась на судне в момент его гибели, все равно речь в ней могла идти о чем угодно. Например, кто-то вырезал кусок стиха, может быть, даже не понимая его смысла, просто так, от скуки. Почему нет? Или это была головоломка? Но на такое предположение девушки Юхан почему-то даже обиделся, и она не стала развивать его. Или дощечка была находкой, которую на “Васе” везли в Германию какому-нибудь знатоку древностей — ведь установить точный возраст дерева пока никому не удалось?
Но все же некоторые доводы Юхана звучали убедительно, и в конце концов Малин согласилась играть по правилам, которые предложил ее сосед.
Оказывается, Юхану удалось выведать у сердитого музейного хранителя, что тот обнаружил на корабле место, где предположительно была прикреплена эта самая дощечка. Никаких упоминаний о рунических текстах в архивах Симон Кольссен не нашел, но на одном из черновых эскизов убранства корабля ниже ватерлинии значился маленький прямоугольник, и его пропорции — Симон, разумеется, все сто раз проверил — совпадают с пропорциями дощечки, найденной Йеном. Хранитель музея ликовал: автором этого эскиза считался сам Йохан Буреус, который, по некоторым сведениям, знал старую письменность. Значит, версия о сговоре теперь выглядит довольно-таки правдоподобно. Надпись — что-то вроде инструкции, предназначенной сообщникам Буреуса на корабле. Наставник короля, как известно, имел обширные связи с учеными по всей Европе — кто поручится, что заодно он не представлял интересы какого-нибудь другого государства?
— Я понял, что сейчас мои рассуждения кажутся тебе менее обоснованными, чем выводы Симона, но я не сказал еще, что… — Юхан собирался перейти к своим главным аргументам, но Малин неожиданно перебила его:
— Подожди, ты говоришь — Буреус?
— Да, один из двух учителей Густава II Адольфа. Симон упоминал о нем, когда мы вместе были в музее.
У Малин закружилась голова. Буреус, тот самый старик-ученый из ее снов — она так много знает о нем, гораздо больше, чем могла бы. И о ясене, растущем в королевской дубовой роще, она узнала оттуда же — из кошмара, в котором старый человек метался, бредил и хотел разыскать какого-то крестьянина. А еще он собирался искать верхушку Мирового Древа среди бревен…