Обжигающий след. Потерянные
У внешнего притвора храма просили милостыню нищие. Девушка достала кошель и раздала по монетке. Просящие кланялись, пряча копейки за пазуху. Последним в ряду сидел косматый мужичок – с дырявым одеялом на плечах, весь какой-то скособоченный – и с отсутствующим видом бормотал себе под нос. Тиса бросила ему монетку в подол.
Служба уже закончилась, и в храме было мало народа. Под сводом мерцали восковые свечи хороса. Войнова прошла к аналою и поцеловала святое писание. Поклонившись Единому и святой пятерке, окунулась в молитву, благодаря Единого за то, что откликнулся и помог поговорить с Мо Ши, за благополучную дорогу, за жизнь свою и близких, за здоровье отца, за каждодневную науку… И просила у святой Пятерки даровать ей забвение, избавить от тоски по несостоявшейся любви.
Намереваясь покинуть благодатный очаг, Тиса подняла глаза на огромную фреску, украшающую всю южную стену храма. Изображение поднималось вверх и терялось в сумраке свода – пейзаж с лесами, лентами рек, уголками гор, облаками. Стада животных наполняли пастбища, а стрелки птичьих косяков рассекали намалеванные небеса. И, как ни странно, по центру сего великолепия располагалась большая расплывчатая человеческая фигура, выписанная серебристой краской. Ни тебе лица, ни одежды. «Присутствие», – прочитала Тиса надпись по нижнему канту творения. Красивая фреска, жаль, что иконописец не закончил работу. Тиса поцеловала звезду, осенила себя святым знамением и вышла.
* * *По возвращении в дом Отрубиных ее ожидал обед, а после него – ознакомительный променад по дому вместе с Лизой. Лев Леонидыч настоял, и дочь беспрекословно подчинилась, хотя и не горела желанием проводить время с приезжей. Молодая Отрубина держалась чуть кичливо, о залах и комнатах, которые показывала Тисе, рассказывала скудно, через губу. Лишь когда речь зашла о кабинете отца, она оживилась и объяснила, что в правое крыло лучше не заходить, чтобы не тревожить папа́. Ну и, пожалуй, бальную залу и красную гостиную – самые богато обставленные – осветила пространнее и красочнее.
Тиса оценила прекрасную мебель из красного дерева, которую «заказал папа у лучшего краснодеревщика Белограда», обитые стены – для которых «благородный шелк доставили матушке из Крассбурга», собрание фарфоровых фигурок – «вот эти две из Шуи, эти – из Панокии и Чивани». Но это было еще не все.
– Это самая любимая статуя папа́. – Лизонька указала на нечто величественное посреди гостиной.
С минуту Войнова округлившимися глазами рассматривала громадное, в рост самой Лизоньки, красно-гранитное изваяние дракона. На древнем был надет мундир с золотыми петлями. Большие золотые погоны нашлепками лежали на мускулистых «плечах». Золотой же кивер сверкал короной на рогатой голове. И целая россыпь позолоченных клыков торчала из пасти. Аляповатей чуда еще свет не видывал. Изумление Тисы молодая Отрубина отнесла к глубокому восхищению и с гордостью добавила:
– Он с накладом.
Потянула вверх драконов хвост. Раздался тихий щелчок, и крылья древнего натужно приподнялись. У дракона со скрежетом отвисла челюсть, из пасти раздался рычаще-булькающий звук. Это представление длилось секунд десять. А по его завершении хвост дракона с грохотом шлепнулся на прежнее место. От этого Тиса чуть не подпрыгнула. М-да. Ночью приснится, подштанниками не отмашешься, как сказал бы Кубач.
– Па настоятельно просит не прикасаться к дракону даже пальцем. В этом он доверяет только мне. – Лизонька задрала подбородок. Для верности она еще минуту стращала новенькую предупреждениями. Из всех слов Войнова уяснила, что игрушка неприкосновенна – из разряда «не тронь, а то удушат и за конюшней прикопают». И слава Единому. Второй раз наблюдать, как эта неповоротливая глыба рычит, желания не было никакого.
Следующим на очереди оказалось собрание картин, которое вызвало у Тисы куда больший интерес.
– Эта картина называется «Охота шуйского хакана». – Лизонька указала ладошкой на произведение заморского искусства. – Художник Рамоль Чен написал ее три века назад в Бад-Сарае.
Тиса с удовольствием рассмотрела, как искусно выписан парчовый халат хакана, поразилась, как достоверно блестят взмыленные лошади и чуют носами добычу тонконогие гончие.
– Прекрасная работа, – похвалила Тиса.
– Ее матушка привезла из Брельска, – произнесла гордо Лиза. – Это большой портовый город на берегу моря, где учится мой брат. Вы там были?
– Нет.
– Дайте угадаю. Вы и море даже никогда не видели?
Войнова с сожалением покачала головой.
– Какой ужас. Ни разу еще не видеть море! Матушка говорила, у вас и театра нет. Не представляю, как можно жить в этих жутких провинциях. Должно быть, вам в вашем деревенском городке было невероятно скучно?
– Ничуть, – отвернулась от картины Тиса и посмотрела на красавицу, – у нас тоже порой случаются занятные происшествия.
– Это какие же, позвольте узнать? – с усмешкой спросила Лизонька.
– Да так, пустяки. Недавно в нашем лесу изнань объявился. Огненный, в два человеческих роста.
В следующие несколько секунд Тиса с наслаждением наблюдала, как выдержка оставляет Отрубину, и девушка испуганно таращит на нее прекрасные глаза.
– Да не волнуйтесь вы так, – сжалилась над ней капитанская дочь и улыбнулась, – демон недолго гулял. Пока наш наместный вэйн его в изнанку не отправил.
И пусть она про наместного присочинила – с изнанем справился совсем другой человек, – зато хоть ненадолго с Лизоньки слетел надменный вид.
Заметив мольберт, установленный у дальней стены гостиной напротив выхода на балкон, Тиса сменила тему.
– Я слышала, вы сами рисуете. Должно быть, вас вдохновил вид из окна?
– Да, – протянула Лизонька, кидая на мольберт рассеянный взгляд.
– Позволите взглянуть?
– Нет, – резче, чем полагалось в таких случаях, ответила девушка. И тут же смягчилась: – Я хотела сказать, что картина еще далека от завершения.
* * *Вернувшись в свою комнату, Тиса заметила следы пребывания горничной – кофточка и зеленое шерстяное платье, которые она выложила, чтобы отдать в гладильню, были аккуратно сложены и складированы на спинке кровати. Покрывало снова соперничало гладкостью с яичком. А клетка с голубями переставлена с подоконника в темный угол меж шкафом и столиком. Войнова вернула клетку на место, к свету, и покормила птиц.
Какое-то время она посвятила написанию писем: отцу, Агапу Фомичу и Ганне. Спрятав трубочку из готовых посланий в туесок для голубиной почты и «снарядив» сизаря, одного из четырех, Тиса выпустила птицу из окна в небо. Проводила голубка взглядом и пожелала ему счастливо добраться до части.
Вечером Марья Станиславовна в сопровождении компаньонок отбыла на чей-то званый ужин, и вечернее домашнее застолье отменилось. И слава святой Пятерке. Тиса спокойно поужинала в хлебной. Ближе ко сну, завершив дела насущные, девушка зажгла вэйновскую свечу и улеглась в кровать, листая библиотечные книги.
Уже через полчаса ее настроение несколько испортилось. Слишком много из написанного в книгах оказалось непонятным, сухие формулировки пугали заковыристыми оборотами. Но кое-что из прочитанного все же показалось ей интересным. Например, запомнилось высказывание знаменитого видящего прошлого века Ликардия Фоля. «Настоящий искун обязан видеть еще дальше, – считал мудрец. – Он должен читать лица людей, подобно умелому физиогномику, дабы не стать орудием в руках лжеязыкой корысти. Первое правило уважающего себя Intago – используй дар, отпущенный тебе Единым, во благо и никогда – для наживы собственной либо чужой».
Как и рассчитывала Тиса, книги отвлекли от других мыслей, и заснула в этот вечер она более-менее благополучно. Другое дело, что ночь все равно выдалась беспокойной. И видения на сей раз оказались ни при чем.
Ее разбудили громкие крики с улицы. Тиса поплелась к окну. Под тусклым светом фонарей на противоположной стороне Бережковой дюжина человек гналась за тремя беглецами, многоголосо ругаясь. Убегающие неслись по мостовой не хуже оленей, придерживая шляпы руками. Последним бежал толстяк в белом кушаке под сюртуком. Кто-то в толпе преследователей поднял было стреломет, но не выстрелил.