Запах соли, крики птиц

— Эй, Мехмет, а ты не хочешь показать багетик? Думаю, девчонкам захочется посмотреть на действительно крутой багет мигрантика.
— Прекрати, — отозвался Мехмет, продолжая выкладывать шоколадные рулетики рядом с бисквитами.
— А что такого? Ты же у нас любимец девушек. А они тут наверняка еще не видали ни одного черномазого. Как, девчонки? Вы когда-нибудь видали мигранта? — Уффе театрально развел руками в сторону Мехмета, словно желая представить его на сцене.
Мехмет начал не на шутку злиться. Он скорее чувствовал, чем видел, как привинченные к потолку камеры стали брать его крупным планом. Они ждали, страстно желали его реакции. Каждый нюанс будет транслироваться прямо в гостиные по всей стране, а нет реакций, нет чувств, значит, нет и зрителей. Мехмет это понимал — после благополучно пройденного пути до самого финала в «Ферме» правила игры ему были знакомы. Однако он их как-то забыл, вытеснил. Иначе разве он согласился бы на это? Правда, Мехмет сознавал, что это бегство. В течение пяти недель ему предоставлялась возможность жить в неком защищенном пространстве, в пузыре во времени. Никакой ответственности, никаких требований — только существовать и реагировать на внешние раздражители. Не надо вкалывать на какой-нибудь смертельно скучной работе, чтобы наскрести на оплату проклятой жалкой квартирки. Никаких будней, день за днем укорачивавших его жизнь, причем без каких-либо особых событий, никакого разочарования из-за того, что он не оправдывает ожиданий. От этого-то он в основном и бежал — от разочарования, которое постоянно видел в глазах родителей. Они возлагали на него огромные надежды. Образование, образование и еще раз образование — это заклинание ему приходилось выслушивать все детство. «Мехмет, ты должен получить образование. Ты обязан использовать шанс в этой прекрасной стране. В Швеции учиться могут все. Ты должен учиться». Отец снова и снова наставлял его с самых первых лет жизни. И он пытался. Действительно пытался. Однако способностями к наукам Мехмет не отличался, буквы и цифры не желали застревать у него в голове. Но уж врачом-то он станет, или инженером, или, на худой конец, экономистом. На это его родители твердо рассчитывали, потому что в Швеции у него ведь имелся шанс. В каком-то смысле их мечты осуществились: его четыре старшие сестры охватили все три профессии. Две стали врачами, третья — инженером, а четвертая — экономистом. Ему же — младшенькому — каким-то образом удалось занять в семье место паршивой овцы. Ни «Ферма», ни «Покажи мне Танум» нисколько не повысили его акций в глазах родных. Да он на это и не надеялся: напиваться перед камерой никогда не считалось достойной альтернативой профессии врача.
— Покажи-ка багетик мигранта, покажи, — продолжал Уффе, пытаясь увлечь за собой хихикающих малолетних зрительниц.
Мехмет чувствовал, что начинает свирепеть. Он бросил свое дело и подошел к Уффе.
— Прекрати немедленно! — Из внутренних помещений пекарни появился Симон с большим противнем теплых булочек в руках.
Уффе с вызовом посмотрел на него, прикидывая, стоит ли подчиняться. Симон передал ему противень:
— Вот, лучше угости девочек свежими булочками.
Уффе, посомневавшись, все-таки взял противень. Скривившиеся губы показывали, что его руки не столь привычны держать горячее железо, как у Симона, но ему оставалось только сжать зубы и протянуть противень девушкам.
— Ну, вы слышали. Уффе угощает булочками. Не полагается ли в знак признательности чмокнуть меня в щечку?
Симон закатил глаза, обернувшись к Мехмету, который благодарно улыбнулся в ответ. Симон ему нравился. Он владел пекарней, и контакт у них установился с первого рабочего дня: хозяин обладал каким-то особым качеством, благодаря которому они понимали друг друга с одного взгляда. Прикольно.
Когда Симон отправился дальше месить тесто и выпекать булочки, Мехмет проводил его долгим взглядом.
От вида появляющейся на ветке за окном зелени у Йосты начинало щемить в груди: каждая почка несла в себе предвестие восемнадцати лунок и клюшки «Биг Берта». Вскоре уже ничто не сможет встать между человеком и его клюшками.
— Тебе еще не удалось пройти пятую лунку? — послышался от двери женский голос, и Йоста поспешно и с ощущением неловкости свернул игру. Черт, ведь обычно он успевал услышать, если кто-то приближался. Во время игры он всегда сидел, навострив уши, что порой, к сожалению, пагубно сказывалось на концентрации.
— Я… я просто решил немного передохнуть, — смущенно пробормотал Йоста. Он знал, что остальные коллеги теперь не слишком-то верят в его работоспособность, но Ханна ему нравилась, и он надеялся заручиться ее доверием, пусть и на короткое время.
— А-а, не переживай, — засмеялась та, усаживаясь рядом с ним. — Я обожаю гольф. Мой муж, Ларс, тоже, и мы иногда деремся за место у компьютера. Но пятая лунка коварная. Тебе удалось с ней справиться? А то я могу показать, в чем хитрость. Мне потребовалось много часов, чтобы до этого додуматься.
Не дожидаясь ответа, она пододвинула стул поближе. Йоста едва верил своим ушам, но снова развернул игру и с благоговением сказал:
— Я бьюсь над пятой лункой с прошлой недели, но что ни делаю, шар уходит либо слишком далеко вправо, либо слишком далеко влево. Ума не приложу, в чем ошибка!
— Сейчас я тебе покажу, — сказала Ханна, забирая у него мышь.
Она привычно добралась до нужного места в игре, совершила несколько маневров, и… шар полетел и приземлился на зеленое поле, расположившись в идеально удобной позиции для того, чтобы Йоста мог следующим ударом загнать его в лунку.
— Bay, значит, вот как надо? Спасибо! — Йоста находился под большим впечатлением. Глаза у него засверкали так, как не сверкали уже много лет.
— Да, эта игра не для детей, — засмеялась Ханна, отодвигая стул и перемещаясь немного подальше.
— А вы с мужем в настоящий гольф тоже играете? — на волне энтузиазма спросил он. — Тогда в перспективе можно будет объединиться.
— К сожалению, нет, — ответила Ханна с явным огорчением, что очень понравилось Йосте. Лично ему то обстоятельство, что не все столь горячо любят гольф, как он сам, представлялось одной из величайших загадок жизни. — Правда, мы уже давно подумываем начать. Только вечно не находится времени, — сказала она, пожав плечами.
С каждой минутой Ханна нравилась Йосте все больше. Он был вынужден сознаться, что, как и Мельберг, несколько скептически отнесся к появлению новой коллеги противоположного пола. Сочетание груди с полицейской формой представлялось ему… ну, мягко говоря, странноватым. Однако Ханна Крусе действительно развеяла все его предубеждения. Похоже, она по-настоящему толковая женщина, и он надеялся, что Мельберг тоже оценит ее по достоинству и не станет излишне усложнять ей жизнь.
— Чем занимается твой муж? — с любопытством спросил Йоста. — Ему удалось найти здесь работу?
— И да и нет, — ответила Ханна, снимая с форменной рубашки невидимые пушинки. — Во всяком случае, ему повезло найти хотя бы временную работу, а там посмотрим.
Йоста вопросительно поднял брови. Ханна засмеялась.
— Да, я не сказала, он психолог. И будет работать с участниками, пока идут съемки реалити-шоу.
Йоста покачал головой.
— Я, вероятно, слишком стар, чтобы понять прелесть этого цирка. Перепихиваться под одеялом, напиваться в стельку и позориться перед всем шведским народом — и к тому же добровольно. Нет, мне такого не понять. В мое время хорошими развлечениями считались «Уголок Хюланда» [10] и театральные постановки Нильса Поппе. [11] Вещи, если можно так выразиться, почище.
— Какого Нильса? — переспросила Ханна, отчего Йоста помрачнел и вздохнул.
— Нильса Поппе, — повторил он, — он в летнее время ставил театральные спектакли, которые… — Он умолк, увидев, что Ханна смеется.
— Йоста, я знаю, кто такой Нильс Поппе. И Леннарт Хюланд тоже. Тебе незачем впадать в уныние.