Запах соли, крики птиц

Патрик сосчитал до десяти — это становилось довольно утомительным. Он играл в такую игру уже несколько лет, и его терпение подходило к концу.
— Тогда мы поступим так, — сказал он с напускным спокойствием. — Я сейчас позвоню Ханне, чтобы узнать о ее наблюдениях. Нам надо также переговорить с продюсерами шоу, а затем, вероятно, стоит проинформировать руководство округа. Я уверен, все согласятся с тем, что съемки необходимо немедленно прекратить.
— Это еще почему? — с удивлением спросил Мельберг.
Патрик бросил на начальника изумленный взгляд.
— Это же очевидно! Ведь убили одну из участниц! Едва ли они смогут продолжать съемки!
— Я вовсе не так уверен, — возразил Мельберг. — Насколько я знаю Эрлинга, то он сделает все для того, чтобы они гнали дальше. Для него этот проект дело престижа.
У Патрика на мгновение возникло леденящее и в высшей степени необычное ощущение, что Мельберг прав. Но поверить его словам все-таки было трудно. Ведь не могут же они оказаться столь циничными!
Ханна и Ларс сидели за столом в гробовом молчании. Их апатичный и усталый вид полностью отвечал самочувствию, и все то, что висело между ними в воздухе, только усугубляло тягостное ощущение. Им следовало так о многом поговорить, но они, как всегда, молчали. Ханна чувствовала знакомое беспокойство в желудке, из-за чего яйцо, которое она ела, на вкус казалось большим куском картона. Она с усилием заставляла себя жевать и проглатывать, жевать и проглатывать.
— Ларс, — начала она, но тут же пожалела об этом. Произнесенное в тишине имя показалось таким мрачным и чужим. Она сглотнула и предприняла новую попытку. — Ларс, нам необходимо поговорить. Так больше продолжаться не может.
Он не смотрел в ее сторону. Все его усилия были направлены на приготовление бутерброда. Она с восхищением наблюдала за тем, как он водит ножом с маслом — взад и вперед, взад и вперед, — пока масло идеально не распределяется по всему куску хлеба. В этом движении было что-то гипнотическое, и, когда Ларс воткнул нож обратно в масленку, Ханна вздрогнула.
— Ларс, милый, поговори со мной, — снова попыталась она. — Просто поговори. Так продолжаться больше не может. — Она сама слышала отчаяние и молящие нотки в собственном голосе.
Ей казалось, будто ее заперли в поезде, мчащемся со скоростью двести километров в час, и ей никак не выбраться, а пропасть с каждой секундой приближается. Хотелось наклониться вперед, схватить его за плечи, встряхнуть и заставить разговаривать, но в то же время она понимала, что это бессмысленно. Он находился там, куда ей путь заказан, куда ее никогда не впустят.
Ханна смотрела на него, ощущая страшную тяжесть в груди, в сердце. Она умолкла, снова капитулировала. Далеко не в первый раз. Но ведь она его так любит. Всего целиком — каштановые волосы, по-прежнему растрепанные после сна, морщины, появившиеся слишком рано, но придававшие его лицу характер, щетину, своим прикосновением напоминавшую тонкую наждачную бумагу.
Должен ведь быть какой-то способ. Она его просто не знает. Нельзя же допустить, чтобы они рухнули в черную преисподнюю — вместе, но тем не менее по отдельности. Ханна импульсивно наклонилась вперед и взяла его за руку. Почувствовала, как он вздрогнул — легонько, как осиновый лист. Она заставила его руку успокоиться, прижав ее к столу, заставила его посмотреть ей в глаза. Возникло одно из тех мгновений, что выпадают в жизни всего несколько раз. Мгновение, когда можно говорить только правду — правду об их союзе, об их жизни, о прошлом.
Она открыла рот — и тут зазвонил телефон. Ларс вздрогнул и высвободил руку, затем опять потянулся за ножом для масла. Мгновение было упущено.
— Как ты думаешь, что теперь будет? — тихо спросила Тина у Уффе, когда они, стоя перед зданием клуба, глубоко затягивались каждый своей сигаретой.
— Откуда мне знать, — засмеялся тот. — Думаю, ни хрена.
— Но после вчерашнего… — Не в силах подобрать слова, она уставилась на носки сапог.
— Вчерашнее ни хрена не значит, — заявил Уффе, выпустив в неподвижный весенний воздух белое кольцо дыма. — Ни хрена не значит, поверь мне. Такие программы стоят массу денег, черта с два они свернутся и потеряют все, что уже вложили. Даже не думай.
— Я не так в этом уверена, — мрачно сказала Тина, не поднимая глаз. Выросший на ее сигарете длинный столбик пепла упал прямо на замшевые сапоги. — Блин, — выругалась она и, поспешно наклонившись, принялась счищать пепел. — Теперь сапоги испорчены! А ведь они чертовски дорогие! Бли-ин!
— Так тебе и надо, — усмехнулся Уффе. — Ты ведь чертовски избалована!
— Избалована? — прошипела Тина, поднимая на него глаза. — Если мои родители не сидели всю жизнь на социалке, а работали и скопили немного денег, то это еще не значит, что я избалована.
— Слушай, кончай трепаться о моих родителях! Ты о них ни хрена не знаешь! — Уффе угрожающе помахал у нее перед носом сигаретой.
Но Тина не дала себя запугать, а, напротив, шагнула поближе.
— Я вижу тебя насквозь! Не надо иметь ума палату, чтобы просчитать, что за люди твои родители!
Уффе сжал кулаки, у него на лбу запульсировала жилка. Тина поняла, что совершила ошибку. Вспомнив вчерашний вечер, она отступила на шаг назад. Пожалуй, не стоило это говорить. Как раз когда Тина открыла рот, чтобы попытаться сгладить ситуацию, к ним подошел Калле, с удивлением переводящий взгляд с одного на другого.
— Чем вы тут, черт подери, занимаетесь? Драться, что ли, собрались? — Он засмеялся. — Ну, Уффе, ты у нас мастер лупить телок, так что давай! Устрой-ка нам маленький повтор.
Уффе только фыркнул и опустил руки, но продолжал сверлить Тину мрачным взглядом, и та отступила еще на шаг. Уффе явно был не в себе. Вновь возникли отрывочные картинки и звуки вчерашнего вечера. Тина нервно развернулась и пошла в дом. Последнее, что до нее донеслось, прежде чем дверь захлопнулась, была фраза, которую тихо произнес Уффе, обращаясь к Калле:
— Ты ведь у нас на этот счет тоже не дурак.
Ответа Калле она уже не уловила.
Бросив взгляд на зеркало в прихожей, Эрика убедилась, что вид у нее такой же унылый, как настроение. Она медленно сняла куртку и платок, а потом с любопытством прислушалась. Среди оглушительных, правда, слава богу, веселых детских криков можно было различить, помимо принадлежащего Анне, еще один взрослый голос. Когда она вошла в гостиную, посреди комнаты по полу большой кучей катались трое детей и двое взрослых. Они боролись и кричали, во все стороны торчали руки и ноги, и куча напоминала какое-то страшное чудовище.
— Что тут такое происходит? — спросила Эрика, придав голосу максимальную солидность.
Анна с удивлением подняла глаза. Ее обычно аккуратно причесанные волосы были сильно взъерошены.
— Привет! — воскликнул Дан, который тоже глянул было на хозяйку, но затем сразу вернулся к борьбе с Эммой и Адрианом. Майя заливалась смехом так, что даже вскрикивала, и старалась помочь ребятам, изо всех сил дергая Дана за ноги.
Анна встала и отряхнула колени. Через окно струился мягкий весенний свет, образуя ореол вокруг ее светлых волос, и Эрику поразило, до чего младшая сестра красива. Кроме того, она впервые заметила, как Анна похожа на мать. От этой мысли снова запульсировала постоянно таившаяся в сердце боль. Сразу возник вечный вопрос: почему? Почему мать их не любила? Почему им никогда не удавалось дождаться от Эльси доброго слова, ласкового прикосновения или хоть чего-нибудь подобного? Они видели от нее лишь равнодушие и холод. Отец был полной противоположностью: там, где она действовала жестко, он проявлял мягкость, если она обдавала их холодом, то он согревал, пытался объяснить, простить, вознаградить. Отчасти у него это получалось, но полностью заменить ее он не мог. В душе по-прежнему зияла пустота, хотя прошло уже четыре года с тех пор, как Туре и Эльси вместе погибли в автомобильной аварии.