Снегурочка в беде (СИ)

Дети — удивительные существа. А детство — пора безвременья, вакуум, рай, в котором земные законы и логика не действует. Там время то замедляет, то ускоряет свой бег, там нет смерти и границ, там много света и наивной мудрости.
И Воронов, кажется, сегодня это неожиданно для себя постиг. И, судя по выражению его лица, поведению, проникся уважением.
— Шишки повесили, встали в хоровод, — уже громче и стройнее пели малыши. Им помогали мы, а также вставшие в хоровод родители. — Весело, весело встретим Новый год.
После этой песни нам с Дедом Морозом можно было покидать праздник. К моему облегчению и жалости. Облегчению — потому что чувствовала себя измотанной и физически, и морально. Все-таки быть в центре внимания, организовывать толпу детей, то и дело рассыпающуюся, отвлекающуюся, гомонящую — совсем не для меня. А жалости — потому, что осознала: есть что-то невероятное в том, чтобы творить сказку для готовых верить в нее безоговорочно малышей, чтобы видеть блеск в их глазах.
Едва мы шагнули за порог нашей «гримерки», как Воронов тут же содрал с себя шапку, парик, разулся.
— Фух! Это было… странно, — резюмировал он, расстегивая шубу Деда Мороза.
— Но интересно, — устало добавила я, сняв шапочку, оглядев взмокшего мужчину, сейчас стоявшего ко мне спиной. Обнажившегося до пояса.
Красивый рельеф крепких мышц, чуть влажный от пота атлас кожи, четкая и жесткая горизонталь плеч, бескомпромиссная и литая вертикаль позвоночника, узкие бедра, ягодицы… Телосложением Миша чем-то напоминал стальной клинок, изящный, мастерски сработанный, утверждающийся не за счет громоздкости, а за счет легкости, быстроты, ловкости.
Я любила прижиматься к этой спине, целовать особенно чувствительные места у основания шеи, тереться носом о жесткие волосы на затылке, водить пальцами вниз-вверх по позвоночнику, закидывать ногу на его бедро. Обычно после таких моих фокусов и начиналось все самое интересное…
Усилием воли задавив всполох острого желания, я заставила себя оторвать от Воронова взгляд, прислушаться к тому, что он говорил, снимая бороду:
— … и еще пять минут фотографирования и уговоров ревущих отпрысков не бояться доброго Деда Мороза и сесть к нему на колени, и я бы взвыл. Очень громко и нецензурно! Заявляю прямо: эта роль должна войти в список разрешенных пыток.
— Удивительно вот еще что. — Я неторопливо разулась, с удовольствием пошевелила пальцами, отекшими в узкой обуви, оставила сапожки у двери и прошла вглубь игровой, очень надеясь, что Воронов моих горящих щек и участившегося дыхания не заметит. — Дед Мороз и Снегурочка — центральные персонажи всей этой феерии. Но подаются как второстепенные. Ненадолго пришли, послужили неким фоном и ушли. Причем на целый год.
— Ха! Статус вип-персон. Соль именно в этом, Лесь. Это как президент и премьер-министр. Провели смотр, порадовали личиками и удалились в закат. Так что можем гордиться и даже зазнаться.
— Угу.
Я скрылась за дверью примыкающего к игровой служебного помещения, где собиралась переодеться в офисную одежду. Судя по хранившимся здесь разнообразным вещам (от мячей, мягких игрушек, сортеров до посуды, моющих средств, швабр и пылесоса), этому закутку была отведена роль кладовой.
Сняв «шубку», под которой было лишь нижнее белье — так я позаботилась о том, чтобы не истекать потом, — повесила ее на плечики, зацепленные за верх дверцы шкафа, в котором, как отметила утром, когда переодевалась к утреннику, хранились сухарики, сушки, печенья и прочие припасы. Вынула из сумки ароматные влажные салфетки, обтерлась ими, хотя бы таким образом снимая накопившие усталость и напряжение, и насладилась прокатившейся по коже прохладой.
Когда я потянулась к сложенным на завязанном тканевом мешке блузке и юбке, мое внимание неожиданно привлек шорох, раздавшийся со стороны стола, который заставили пластиковыми коробочками с карточками, банками с камушками, ракушками, бусинами, пуговицами и прочим. Насторожившись, я застыла, чутко прислушиваясь. А в следующую секунду, из-под него прямо навстречу мне выскочила темно-серая мышь.
Нервы не выдержали. Коротко взвизгнув, я помертвела от отвращения и страха.
— Леся! Что… — Ко мне в каморку тут же ворвался взбудораженный Воронов. Замер, увидев полуголую и перепуганную меня. — Случилось…
О черт! Из-за отвлекшего меня мужчины, я пропустила, куда прошмыгнул грызун. Стало еще страшнее — вдруг мышь сейчас как раз карабкается по той стороне мешка, которой мне не видно, стремясь скрыться в моей одежде… И когда я возьму ее…
Наплевав на свой внешний вид, забыв обо всем, я судорожно вздохнула, развернулась к Мише, успевшему смыть грим и накинуть на плечи сорочку, и, вцепившись в ее ткань, глядя в карие обеспокоенные глаза, едва слышно произнесла:
— Тут мышь. — Голос дрожал от переполнявшего меня ужаса.
Он тут же расслабился, морщинка между бровей разгладилась. Протяжно выдохнув, невесомо кончиками пальцев обхватил мои локти, спокойным тоном заговорил:
— Уверен, она перепугалась не меньше твоего и уже умчалась к мышиным специалистам лечить психологическую травму, — мягко улыбнулся.
— Ты не понимаешь, — я сглотнула, крепче стискивая похолодевшими пальцами полы его распахнутой сорочки (несомненно, помну ее, странно, что такой педант и аккуратист, как Воронов, еще не оторвал меня от себя), прижалась к мужчине, едва осознавая это. Казалось, что от страха мое сердце сейчас вырвется из груди. — Я ела печенье из шкафа. Нашла на полочке. Мое любимое. Взяла одно.
— И? — Миша смотрел на меня с недоумением, приподняв бровь.
— Тут мыши. А они переносят опасную лихорадку. От нее даже умереть можно, — прошептала, задрожав от ужаса.
Воронов беззвучно усмехнулся. Поняла по тому, как колыхнулась его грудь, прижатая к моей.
— Ты находишь это смешным? — вспыхнула я, осаживая его злым взглядом.
— Тсс, — мужчина одной ладонью обхватил мой затылок, прижав голову к своей груди, другой крепко обнял за талию. — Не волнуйся. Ты не можешь так жестоко поплатиться за любовь к шоколадному печенью. Да и к заразе зараза не пристает.
— Что?
На сей раз Воронов и не думал скрывать смех.
— Миша, твою разэтак! — Я запыхтела, пытаясь высвободиться из его хватки. И оказалась буквально впечатанной в эту монолитную грудь.
— Ну прости, — покаялся Воронов, посерьезнев. — Зато ты перестала трястись. Зная твою привычку делать из мухи слона, я, можно сказать, предотвратил замаячивший на горизонте обморок или истерику.
Я невольно расслабилась. Силы все равно иссякли. А еще не теряла надежды вновь услышать проклятого грызуна, чтобы определить, куда он скрылся.
— Все будет хорошо. Леська… — Уткнувшись в мою макушку, он перемежал короткими поцелуями горячие выдохи, тревожа кожу, обостряя чувствительность.
Тепло. Спокойно. Надежно. Мои руки самовольно обвились вокруг торса мужчины, нырнув под сорочку. Пальцы ощущали литые мышцы спины, на которую несколько минут назад смотрела с вожделением, под щекой гулко билось его сердце, а легкие заполнил родной запах, присущий только Мише.
Как же сильно я по нему соскучилась…
Мне вдруг непреодолимо захотелось обнять его еще крепче, врасти в него, чтобы никогда не смог оторвать, избавиться, перестать признавать. Захотелось продлить эти мгновения на вечность, впиться в эти губы жадным, сметающим все барьеры разума поцелуем, вновь стать целиком его, а его сделать целиком своим. Все эти чувства, прикосновения, намеки и слова, звучавшие, состоявшиеся между нами в последние дни, словно бы набрали грандиозную силу, превратившись в девятый вал, готовый погрести меня с головой.
Больше нет сил противостоять…
Я задержала дыхание, борясь с собой и проигрывая…
— Ты так упоительно пахнешь… — Миша пошевелился, его выдох прокатился по моей шее, обжигая и вызывая дрожь возбуждения. Губы провокационно обхватили кончик уха, обласкали ямочку за ним, разливая по клеточкам жар, оседающий внизу живота. Руки, неторопливо, ласково скользнув по телу, легли на ягодицы, прикрытые тонким кружевом, прижали мои бедра к его паху, осторожно поглаживая.