Бархатные коготки

Карета ждала нас на Стрэнде; когда мы приблизились, кучер притронулся кнутом к шапке и спрыгнул с козел, чтобы устроить на крыше наш багаж. Я осмотрелась. День был воскресный, а по воскресеньям на Стрэнде относительно спокойно, однако я этого не знала и могла бы сравнить происходящее со скачками в Дерби — так оглушал и ошеломлял грохот уличного движения, так гнали по мостовой лошади. В карете мне было спокойней, хотя и непривычно: сидеть рядом с незнакомым джентльменом и ехать неизвестно куда, а вокруг нескончаемые улицы, дым, суета, каких я себе даже не представляла.
Посмотреть, конечно, было на что. Мистер Блисс предложил до Брикстона немного проехаться по городу, и мы покатили на Трафальгарскую площадь — полюбоваться Нельсоном на колонне, фонтанами, красивым, цвета слоновой кости фасадом Национальной галереи, а также улицей Уайтхолл, ведущей к Парламенту.
— Мой брат, — произнесла я, прижимаясь лицом к стеклу, чтобы получше все рассмотреть, — сказал, если я буду в Лондоне, меня раздавит на Трафальгарской площади трамвай.
Мистер Блисс сделал серьезное лицо:
— Ваш брат, мисс Астли, поступил весьма разумно, что предостерег вас, однако он, к сожалению, плохо осведомлен. На Трафальгарской площади нет трамваев, только омнибусы и экипажи — двухколесные и четырехколесные, как наш. Трамваями пользуется простая публика; чтобы попасть под трамвай, вам, боюсь, придется прежде добраться до самого Килберна или Кэмден-Тауна.
Я неуверенно улыбнулась. Было непонятно, что думать об этом мистере Блиссе, меж тем как ему недавно, нежданно-негаданно, было доверено мое будущее благополучие. Пока он разговаривал с Китти, поминутно указывая нам на то или иное интересное зрелище за окном, я его разглядывала. Он оказался немного моложе, чем я подумала при первой встрече. В гримерной Китти я приняла его за человека средних лет, теперь же не дала бы ему больше тридцати одного-тридцати двух. Лицо у него было скорее выразительное, чем красивое, и, при всем блеске манер и речей, он производил впечатление домоседа; я подумала, что у него, наверное, есть семья: любящая жена и ребенок, а если нет (на самом деле семьи не было), так будет. Тогда я не знала, кто он и откуда, впоследствии же услышала, что он происходит из старинной и уважаемой актерской семьи (фамилия Блисс, конечно, была такая же ненастоящая, как фамилия Китти — Батлер), что он еще молодым человеком оставил профессиональный театр ради выступлений на эстраде в качестве комического певца и что ныне он ведет дела дюжины артистов, и все же иногда, исключительно из любви к своему делу, появляется на подмостках как «Уолтер Уотерс, характерный баритон». Ничего этого я не знала, катаясь в тот день в экипаже, но понемногу начала догадываться. Когда мы добрались до Пэлл-Мэлл и свернули на Хеймаркет, где один за другим идут театры и концертные залы, он в знак приветствия тронул поля шляпы. И я заметила, как то же самое сделала старая ирландка, проходившая мимо церкви.
— «Театр ее величества». — Мистер Блисс кивнул влево, где показалось красивое здание. — Мой батюшка был здесь на дебюте Дженни Линд, шведского соловья. «Хеймаркет»: директором мистер Бирбом Три. «Критерион», или «Кри», — чудо-театр, построен целиком под землей. — Театр следовал за театром, концертный зал за концертным залом, и мистер Блисс знал историю каждого. — Перед нами «Лондон Павильон». А вот там, — он скосил глаза на Грейт-Уиндмилл-стрит, — «Варьете Трокадеро». Справа — «Театр принца». — Мы добрались до Лестер-сквер, и мистер Блисс перевел дыхание. — И наконец, — сказал он, снимая шляпу и кладя ее на колени, — наконец, «Эмпайр» и «Альгамбра» — лучшие мюзик-холлы в Англии, где выступают сплошь звезды, а публика настолько изысканная, что даже беспутные девицы с галерки — простите меня за выражение, мисс Батлер, мисс Астли, — разряжены в меха, жемчуга и бриллианты.
Он постучал в потолок экипажа, и кучер остановился на углу садика в середине площади. Открыв дверцу, мистер Блисс отвел нас в самый его центр. Здесь, встав спиной к Уильяму Шекспиру на мраморном пьедестале, мы трое устремили взгляд на роскошные фасады «Эмпайра» и «Альгамбры»; первый — с колоннами, яркими светильниками, цветными стеклами, за которыми мерцал электрический свет, второй — с куполом, минаретами и фонтаном. Я не подозревала, что подобные театры вообще существуют на свете. Не знала даже, что существуют такие площади — одновременно грязные и роскошные, уродливые и величественные, где бок о бок стоит, прогуливается, слоняется всякий мыслимый и немыслимый люд.
Здесь были леди и джентльмены, приехавшие в каретах.
Девушки с подносами, торговавшие цветами и фруктами, продавцы кофе, шербета, супа.
Были солдаты в алых мундирах, свободные от службы приказчики в котелках, шляпах-канотье, клетчатых беретах. Женщины в шалях, женщины в галстуках, женщины в коротких, выше лодыжек, юбках.
Чернокожие, китайцы, итальянцы, греки. Приезжие, так же ошеломленно, как я, глазели по сторонам; кто-то лежал, свернувшись в клубок, на скамьях и ступенях — в грязной, мятой одежде эти люди выглядели так, словно проводили тут весь день и также и всю ночь.
Я обернулась к Китти, и на лице у меня, наверное, выразилось изумление: она засмеялась и погладила меня по щеке, а потом взяла за руку и не отпускала.
— Мы находимся в самом сердце Лондона, — объяснил при этом мистер Блисс, — самом-самом. Вот там, — он указал кивком на «Альгамбру», — и кругом, — он обвел жестом площадь, — вы видите то, что заставляет биться это огромное сердце, — разнообразие, по-французски «варьете»! Разнообразие, мисс Астли, не подвластное ни времени, ни привычке. — Он повернулся к Китти. — Мы стоим перед величайшим во всей стране Храмом Разнообразия. Завтра, мисс Батлер, — завтра, или на следующей неделе, или в следующем месяце, но скоро, обещаю вам, скоро — вы попадете внутрь, ступите на его сцену. И тогда именно вы пустите в галоп сердце Лондона! Вы отверзнете уста горожан, и в вашу честь прогремит их «браво!».
Воздев свой цилиндр, мистер Блисс энергично им взмахнул; двое-трое прохожих посмотрели на него и равнодушно отвернулись. Меня его слова исполнили восторгом, Китти — не сомневаюсь — тоже: рука ее, обхватившая мою, дрожала от радости, щеки пылали, как мои, широко открытые глаза горели.
На Лестер-сквер мы пробыли недолго. Мистер Блисс окликнул какого-то мальчишку, дал ему шиллинг и поручил купить нам у торговца по стаканчику шербета; мы посидели немного в тени Шекспира, потягивая напиток и глазея на прохожих и на афиши, на которых, как мы знали, должно было появиться написанное огромными буквами имя Китти. Но когда стаканы были осушены, мистер Блисс хлопнул в ладоши и объявил, что нам пора: Брикстон и миссис Денди (наша новая квартирная хозяйка) ждут. Отведя нас к экипажу, он помог нам сесть. Очутившись в полутьме, я перестала изумленно таращиться и прикрыла веки, радостное возбуждение сменилось беспокойством. Я гадала, что за жилье нашел для нас мистер Блисс и что за особа эта миссис Денди. Оставалось надеяться, что квартира не окажется слишком грандиозной, а хозяйка — слишком важной.
Однако тревожиться не стоило. Вне Уэст-Энда, за рекой, улицы потеряли краски и сделались скучными. И дома, и пешеходы были опрятные, но почти одинаковые, словно вышли из рук одного и того же, не отличающегося избытком воображения ремесленника; от колдовского очарования, приятного, необычного разнообразия Лестер-сквер не осталось и следа. Скоро и опрятные фасады сменились обветшавшими; каждый следующий угол, кабак, ряд лавок и домов был грязнее предыдущего. Китти с мистером Блиссом тем временем беседовали; речь шла исключительно о театрах и контрактах, костюмах и песнях. Я же прилипла носом к стеклу, гадая, когда кончатся эти угрюмые кварталы и покажется наша Гримерная авеню.
Наконец мы свернули на улицу, состоявшую из высоких домов с плоскими крышами, металлическими ограждениями палисадников, закопченными ставнями и занавесками в окнах. Прервав беседу, мистер Блисс высунулся наружу и сказал, что мы почти приехали. Отведя взгляд от его доброго, улыбающегося лица, я постаралась скрыть разочарование. Я знала, что глупо было воображать себе Брикстон в виде ряда золоченых палочек помады, в котором наш дом будет выделяться карминно-красной крышей, однако улица выглядела уж очень уныло и обыкновенно. На самом деле она ничем не отличалась от обычных дорог, оставшихся в Уитстейбле, только была незнакомой — и оттого немного пугала.