Южная страсть

Староста и префекты  [7]преследовали Алонсо. Им было известно, что мать Лона не была замужем, когда он родился. Им было известно, что мистер Маккенна всего лишь заменяет ему отца. Они издевались над Лоном, а он ничего не отвечал и увлеченно занимался спортом. И музыкой.
Никто не превосходил Лона в игре на ударных инструментах. При желании он мог бы стать профессиональным ударником. Но он предпочел поступить в университет, а затем пойти на службу в военную авиацию.
— Ты еще играешь на барабане? — спросила его Софи, садясь. — Никогда не забуду, как ты играл для меня, когда я приезжала в Лэнгли. Ты любил этот набор барабанов.
— А директор конфисковал его, не прошло и недели после твоего отъезда.
— Но ты играл на чем угодно. — Софи откинула одеяло. — Ты играл на всех инструментах, какие тебе попадались. Это сводило Клайва с ума.
— Он завидовал, ведь у него не было музыкальной жилки.
— Да, он завидовал тебе, — спокойно подтвердила Софи. Она выскользнула из гамака, встала на колени возле Лона и подняла рукав его рубахи. Верхний слой бинта был белым. Софи вздохнула с облегчением: бинт не пропитался свежей кровью. — Ты же сам понимаешь, он бесился из-за того, что тебе все так легко удавалось.
— Легко? Мне ничто не доставалось легко. Мне приходилось из кожи вон лезть, чтобы получить свое. У меня постоянно были неприятности. Каждый префект в школе, каждый староста, каждый директор…
— Это из-за того, что ты сильный. Ты личность. У тебя свои ценности. Свой взгляд на жизнь. — Она пригладила ладонью волосы. — Лон, ты внушаешь людям страх. — (Он улыбнулся, не скрывая гордости.) — Это людей и раздражает, — добавила Софи, грозя ему пальцем. — Тебе нравится играть в плохого парня.
— Это бывает забавно. И помогает не слишком доверять людям.
— Ну, мне, может быть, ты доверишься. Моя очередь караулить. — Она передала ему сложенное одеяло. — Поспи.
Лон хмыкнул, однако слегка улыбнулся и улегся в гамак.
— Наверное, мне стоит забрать тебя сюда, к себе…
— Пожалуй, в этом нет необходимости.
— Маленький трусливый страус. — Лон тихо засмеялся.
— Бесполезно. У меня выработался иммунитет к этой дразнилке.
Софи уселась на песок там, где только что сидел Лон, и обхватила руками колени, не сводя глаз с него. У него жесткие, мужественные черты. Брови чуть гуще, чем надо. Челюсть широковата. Слишком замкнутое выражение лица.
Он не красив в классическом понимании. Его никто не назвал бы идеалом красоты. Его лицо выглядело так, словно кто-то высек его из камня и изрядно обтесал, чтобы придать ему пропорции.
— Софи…
Охрипший, сладострастный голос Алонсо заполз в ее сердце. Она закрыла глаза, задержала дыхание. Она знала, знала где-то очень глубоко, что он всю жизнь хотел ее.
— Ты, кажется, спал, — с усилием произнесла она.
— Мне не хочется спать.
Она помотала головой, стараясь вытрясти из нее Лона, заставить его замолчать, потому что боялась услышать его следующие слова.
— Нам нельзя это делать, — прошептала она неожиданно пылко. Ее кожа натянулась, все тело налилось незнакомой тяжестью. — Лон, это не сработает. Такое никогда не работает.
Лихорадочный поток слов сменился молчанием. Софи с силой переплела пальцы. Она чувствовала каждую косточку, каждый изгиб.
Очень медленно она подняла голову. Лон ждал. Наблюдал. Наверное, она уже не сможет встретить его темный взгляд, не сможет прочитать то, что может быть написано в этих глазах. Лон ничего не делает легкомысленно или в шутку. Его чувства глубоки. Его целеустремленность пугает. Он готов сдвинуть горы, чтобы завоевать ту, кого любит.
Он отправит в тартарары целый мир, но отыщет свою половину.
Она — его недостающая половина.
Но сколько же она чувствует, находясь рядом с ним, сколько волнений и эмоций переживает, сколько в ней жажды, отчаяния, негодования, адреналина. Он не такой, как другие.
Он не такой, как ее отец.
Не такой, как Клайв.
Быть с Лоном для нее — все равно что гореть в жерле вулкана. Ей жарко, горячо, она охвачена неодолимой силой.
— Лучше перестань, — чуть слышно выдохнула она.
Мгновение назад ее сердце билось как сумасшедшее, а теперь оно стучало слишком медленно. Пульс тяжелый до головокружения. Все тело тает.
Лава, подумала она. Он делает из меня лаву. Это опасно.
Он опасен.
Лон опустил голову, его губы слились с ее дрожащими губами, а его пальцы легли на уголки ее рта.
— Что плохого может случиться? — шептал Лон, не отрываясь от губ Софи. — Если я сделаю с тобой то, что хочу сделать, сделаю то, что и тебе нужно, что произойдет?
Мне это очень понравится, мысленно ответила Софи. Кости ее размягчались из-за того, что его губы ласкали ее губы, раздувая в ней внутреннее пламя. Тысячи стрекоз наполнили ее, их красновато-золотые крылья трепетали. Ее била лихорадка. Она перестала быть собой.
Если Лон будет так целовать ее, то она захочет, чтобы он целовал ее шею, впадину между грудями, ее ноющие соски. Ее пальцы вопьются в его густые черные волосы, она прижмет к себе его голову и страстно вольется в него.
Я опять окажусь внутри вулкана.
Он сожжет меня. Он растопит меня.
Заставит меня подчиниться.
Я не живу. Я всего лишь существую. Я больше не знаю себя.
Но Лон по-прежнему знает ее, по-прежнему — несмотря ни на что — желает ее. Он по-прежнему видит в ней юность, огонь, он видит прежнюю пылкую девушку из Америки.
Он не забыл ее смех, не забыл ее ум. И она нужна ему. Просто быть желанными — вот ключ к каждому из них. Желанными физически. Эмоционально.
Пальцы Лона раздвинули ее губы, его губы изогнулись в легкой улыбке и сомкнулись с ее губами. Она сдавленно вскрикнула.
Она была на небесах.
От поцелуя Лона земля и небо поменялись местами. Никто, думала Софи, задыхаясь, никто не целовал меня так.
Казалось, прошли часы и часы, прежде чем Лон поднял голову.
Конечно же, она целовала только Клайва. Но когда Лон целовал ее, это не было поцелуем в обычном значении этого слова: губы в губы. Не целовать. Дышать. Ощущать. Впервые быть живой.
— Вот правда, — сказал Лон, проводя большим пальцем по ее трепещущим губам. — Запомни. Правда. Это все, что у нас есть, Софи.
Правда…
Софи неуклюже поднялась на ослабевшие ноги, сделала несколько шагов. Во всем теле она чувствовала предательское тепло, а внутри было горячо, внутри ее била дрожь.
Он не должен был творить с ней такое. Так он действовал на нее в Элмсхерсте. Он будил в ней дикость, остроту реакций… голод.
Она чувствовала, что взгляд Лона следует за ней. Она опустилась на колени. Кости не выдерживали ее веса.
Лон заложил ладони за голову и крикнул:
— Все в порядке?
Он улыбался. Он упивался каждой минутой ее страданий. Софи стиснула кулаки, и ногти впились в ладони.
Остаток ночи Софи не спала. Глухой гул водопада в темноте был музыкой для нее, он придавал своеобразия безграничности леса.
Но ей нужно больше. Она обхватила руками колени и переплела пальцы. Она хотела большего всегда, сколько себя помнила. И это стремление к большему пугало ее.
А может быть, большее — это не обязательно плохо. Может быть, большее — это еще не эгоизм, оно не обязательно влечет за собой кару. Может быть, большее — это то, что вывело бы ее из-под влияния мачехи, помогло бы найти себя…
Солнце поднималось над почти скрытым густой зеленой листвой горизонтом, водопад шумел громче, яростнее. Что-то, доселе дремавшее в Софи, пробуждалось к жизни. Не многим американским девушкам доводилось видеть то, что довелось видеть ей… Делать го, что довелось делать ей. И нет причин для того, чтобы ставить крест на приключениях. Совершенно никаких причин.
Лон проснулся через два часа после рассвета. Софи поняла, что он не спит, в одно мгновение. В тихом утреннем воздухе возникла напряженность, которая тут же передалась Софи, но она исполнилась решимости быть настороже, не допускать возвращения того, что пришло к ней с ночным поцелуем.