Путь журналиста
Нетрудно догадаться, почему в еврейских ресторанах такие большие порции и почему в моей семье еда была всем. Много веков подряд в жизни евреев не было никакой стабильности. В любой момент у них могли отобрать и имущество, и жизнь, и любая трапеза могла оказаться последней. Поэтому еда должна была быть превосходной, и съедать ее было необходимо всю, до последней крошки. Таков был закон жизни. Второй причиной, по которой полагалось ничего не оставлять на тарелках, было существование людей, у которых не было возможности хорошо питаться. Выбрасывать пищу, когда кто-то голодает, считалось кощунством.
Мать воспринимала как личное оскорбление, если мы что-то оставляли на тарелках. Даже если весь обед был съеден, но оставался маленький кусочек вишневого пирога, она говорила: «Ешьте, не расстраивайте меня». Я не помню, чтобы мать когда-либо ела вместе с нами. Она готовила, накрывала на стол, садилась и смотрела, как мы едим. А потом уносила тарелки.
Самое яркое воспоминание о ней относится к тому времени, когда я уже стал звездой на радио и смог забрать ее в Майами. Может, причина в том, что мне хочется помнить ее счастливой. Я до сих пор вспоминаю, как мать подавала мне бараньи отбивные.
«Тебе понравилось?»
«Изумительно, мам».
«А спроси-ка, как мне достались эти отбивные».
«И как же, мам? Как они тебе достались?»
«Я пошла к мяснику, посмотрела на отбивные в витрине, и они мне не понравились. Какие-то, знаешь, совершенно невзрачные. Я спросила у мясника:
– Это все, что у вас есть?
И он сказал:
– Да, госпожа. Не хотите, не берите.
Тогда я сказала:
– Может быть, вы знаете моего сына?..
– А кто ваш сын?
– Ларри Кинг.
– Ваш сын – Ларри Кинг?!
И он повел меня в кладовку. Вот как достались мне эти бараньи отбивные».
Такая у меня мать! Она всегда находила чем гордиться и всегда доставала для меня самое лучшее, что только могла.
Когда я был ребенком, нам помогала еще одна женщина. Мы звали ее тетей Беллой. Но она не была нам родной теткой. Родом она была из Шотландии. Мы звали ее тетей, потому что любили ее. Она была совсем старенькая. Ее отец участвовал в гражданской войне, и у нее сохранилось письмо, которое он получил от президента Линкольна. Тетя Белла готовила нам обед и присматривала за нами, пока мать была на работе. Однажды на Рождество какой-то ее родственник, одетый Санта-Клаусом, спустился по нашему дымоходу прямо у нас на глазах. В нашей «кошерной» квартире устраивалась рождественская елка, чтобы тетя Белла чувствовала себя как дома. Для нас она была членом семьи.
Но ни мать, ни тетя Белла, вместе взятые, не могли заменить мне отца. Да и подзатыльники давал мне только отец.
Вот одно из моих самых живых детских воспоминаний. Это случилось после того, как я свалился с забора с железными пиками у нашего дома. Я сломал руку и оставался дома. Однажды, когда я сидел перед подъездом, подъехала большая черная машина.
«Эй, малец, поди-ка сюда».
Меня, наверное, миллион раз предупреждали, чтобы я держался подальше от незнакомцев. А самым страшным грехом было подойти к незнакомцу в машине, который к тому же предлагал конфеты. Я приблизился на шаг, думая, что в любом случае еще смогу убежать.
Человек вышел из машины и открыл багажник. Если бы я увидел там конфеты, то тут же бы убежал. Но любопытство пересилило, и я заглянул внутрь. Конфет там не было. Там были комиксы. Полный багажник комиксов. А я так их любил!
«Я сказал сыну, что если он снова будет плохо себя вести, то отдам комиксы первому встречному мальчику, – сказал мужчина. – Ты – первый, кто мне встретился».
Я забрал комиксы и поднялся в квартиру.
«Папа, гляди!» – воскликнул я, зайдя домой.
«Откуда у тебя это?»
«Ко мне подъехал человек на машине».
«И ты подошел к машине?»
«Ага».
«Что я говорил тебе о незнакомых людях?»
«Но…»
Хлоп!
В другой раз я прогулял школу. К обеду вернулся домой как ни в чем не бывало и присоединился к сидящим за столом домашним.
«Как дела в школе?» – спокойно спросил отец, зачерпывая ложкой суп.
«Хорошо».
Хлоп!
Я так и полетел со стула.
«Эдди! – воскликнула мать. – Что ты делаешь?»
Кто-то видел меня на улице во время занятий и специально зашел к отцу в бар, чтобы рассказать ему об этом.
«Не ври!»
Говорили, что наказанием отец выражал свою любовь к нам. В моей жизни были и другие моменты, когда отцовские подзатыльники пришлись бы кстати. Но любовь матери не подкреплялась наказаниями. Самой большой ошибкой было то, что ей всегда было жаль меня, и этим она меня портила. Даже если бы я ограбил банк, она, вероятно, сказала бы в полиции: «Может быть, кто-то выписал ему неверный чек? Наверное, у моего сына была причина это сделать».
Она оправдывалась, извинялась и старалась вытащить меня из любых неприятностей, в которые я умудрялся попасть. В результате я попадал в новые, потому что знал, что она вытащит меня и из них. На протяжении многих лет рядом со мной появлялись люди, которые пытались заполнить пустоту, оставшуюся после смерти отца. Не знаю, чувствовали ли они всю глубину моей потери. Хороший вопрос. И все же эта пустота оказалась заполнена, но не человеком. Заполнило ее радио.
С радио начинался и заканчивался каждый мой день. У меня был темно-коричневый приемник «Эмерсон» с полукруглым верхом и динамиками с двух сторон. Иногда мы вместе с матерью и братом усаживались около него и смотрели на динамики, из которых лился звук. Сейчас это звучит нелепо. Что мы делали, включив радио? Да ничего. Мы просто на него смотрели.
Я порой воспроизводил разные шоу, делая свой голос как можно ниже. Кто знает, какое зло таится в людских сердцах? Тень знает это… Тень не была невидимкой. У нее была власть так затуманить разум человека, чтобы он не мог ее видеть. Она научилась этому искусству в Индии. Это была программа Капитана Полночь. Все мы, члены клуба Капитана Полночь, владели искусством расшифровки его посланий. А теперь, парни, вот вам послание на завтрашний день. Тридцать шесть. Мы начинали расшифровывать. Т – пятнадцать. Е… Ужас ждет вас завтра у Каааааааапитана Полночь!
Тогда еще не было телевидения. Но слушать радио более интересно, чем смотреть телевизор, потому что можно представить себе любые картины. Когда мы слышали, как опускается молоток судьи, то рисовали более захватывающие картины, чем если бы видели это. Я помню, как много лет спустя разговаривал об этом с Родом Серлингом, автором «Сумеречной зоны» [12].
«Часто думают, что на радио сценарии были лучше, чем на телевидении, – сказал он. – Это не так. Просто радио давало простор воображению. Например, я пишу сценарий радиопостановки. “На вершине холма высится темный, наводящий ужас замок”. Мысленно можно представить этот замок каким угодно. Если я напишу то же самое в телесценарии, ко мне обязательно кто-нибудь подойдет и спросит: “Мистер Серлинг, каким именно должен быть этот замок? На башнях должны быть острые шпили?”»
Я превратился в радиоманьяка. Я знал программы передач всех станций. В раннем возрасте одним из моих любимых было шоу «Дядюшка Дон». Это была прекрасная передача для детей. По воскресеньям он разыгрывал смешные сценки своим удивительным голосом. У меня даже была копилка дядюшки Дона – желто-зеленая, с его портретом: «Детишки, не забывайте копить денежки». Я любил дядюшку Дона. И его песенку:
Риппити-рипскар-хи-ло-зи,
Хомоньо-фиггиди-хи-ло-ди,
Роди-казолты с алаказоном!
Пой эту песенку с дядей Доном!
Спокойной ночи, мальчики и девочки!
Однажды вечером, когда мне было лет, наверное, десять, дядюшка Дон, как всегда, завершил передачу словами: «Спокойной ночи, мальчики и девочки!» – а потом мы услышали: «Хватит на сегодня этим мелким паразитам».