Между эльфом и дроу (СИ)

  
Марина Снежная
 
Между эльфом и дроу
   
Глава 1
 
Поезд плавно раскачивался, напоминая палубу волшебного корабля. Монотонное постукивание колес убаюкивало и трансформировалось в моем извращенном мозгу в говор странных и необычных существ. Я снова видела во сне удивительную страну с деревьями разного цвета: от фиолетового до розового, зверей самых неожиданных видов, существ, похожих на людей, но все же ими не являющихся. Всякий раз, когда сон уже оставлял меня, пыталась ухватить его за невидимый хвостик. И постоянно терпела поражение. Знала, что уже через несколько минут забуду обо всем, кроме смутных образов. И почему-то это неизменно мучило меня и оставляло тягостное впечатление.
Зычный храп соседа по плацкартному купе сделал процесс пробуждения еще быстрее, чем обычно. С тягостным стоном я еще какое-то время барахталась на поверхности волшебного сна, а потом с грохотом вернулась в привычный мир. Открыв глаза, с тоской посмотрела наверх, на совдеповских времен сооружение, где пошатывалась поклажа пассажиров. Того и гляди громадная корзинка бабульки, лежащей на нижней полке, грозила обрушиться вниз, зацепив по дороге и меня.
Вспомнила сморщенное улыбающееся личико старушки, угощавшей нас вчера пирожками.
«К внучку еду вот. Проведать. Он у меня на «ахтера» учится», – говорила она с такой гордостью, словно любимый внучок уже положил на обе лопатки весь киношный мир. И тут же, внимательно оглядев меня, добавила: «Вот тебе бы тоже, внучка, на «ахтерский». Хорошая девка, видная». Соседи по купе: два мужика лет далеко уже за сорок, одобрительно закивали, бросая сальные взгляды в мою сторону. А я постаралась сцепить зубы и ничего не замечать.
Надоели хуже горькой редьки эти мужики! Вот была бы моя воля: никого из них не оставила на свете. Просто взяла бы и испарила, как воду на раскаленных углях. Житья от них нет, сколько себя помню. Уже что только ни делала, чтобы отвадить, дык бесполезно! Как будто медом меня щедро кто-то вымазал, а эти противные липучие мухи так и роятся вокруг.
Так что разговор я постаралась закруглить и поскорей полезла вчера на свою верхнюю полку. И то один из соседей кинулся якобы помогать мне взобраться на этот насест и за ягодицы облапал. Сволочь! Только присутствие бабки удержало от того, чтобы его по физиономии умильной не съездить. Благо, это я умела.
Сообразив еще с двенадцати лет, что без этого не обойтись, сама записалась на курсы самообороны. И не зря. Не проходило и нескольких дней, чтобы кто-то из распаленных самцов не попытался проявить ко мне внимание. Одноклассники, соседи, да любой другой мужик, идущий по улице, считал своим долгом подкатить ко мне.
Разговор у меня с ними был короткий. Врезать, чтобы неповадно было, и пока не очухались, ломануться бежать. Те, кто понятливей, больше не доставали. Только издали вздыхали и глаза закатывали. Но картина за окном нашего с бабушкой скромного деревенского домика оставалась неизменной. Мимо то и дело прохаживались мужики. Будто невзначай.
Не знаю, на что они надеялись. Что я, как неприступная крепость, рано или поздно сдамся после долгой осады? Глупо!
Не знаю, от кого мне досталась такая внешность.
Я придвинула сумку, которую вчера пристроила рядом с подушкой во избежание соблазна для нечистых на руку пассажиров. Достала оттуда потертую от времени и пожелтевшую фотографию матери. Самую любимую среди вороха других, которые бабушка бережно хранила. Посмотрела на грубоватое лицо с широкими скулами и пронзительным взглядом карих глаз.
Никакого сходства со мной. Всякий раз, когда я спрашивала об этом у бабушки, она уклончиво говорила, что сходство есть. Просто оно отдаленное. И что вообще я, видать, больше на отца похожа. Вопрос же: «Интересно, а кто отец мой был?» – неизменно оставался без ответа. Но если я и правда на него похожа, то уж как увижу, точно мимо не пройду.
Выудив из сумки зеркальце, я задумчиво посмотрела на свое растрепанное отражение.
Безукоризненной формы лицо, словно светящееся изнутри. Раньше я страдала из-за своей слишком белой кожи. Ни один загар ее толком не брал. Что уж ни делала для этого! С утра до вечера валялась на берегу речки, натиралась морковкой, даже уговорила бабушку выделить деньги на крем для загара. Бесполезно все. Но странно. Если других, кто после долгой зимы выходил позагорать, можно было сравнить с бледными поганками. Синюшными даже. То моим цветом кожи постоянно восхищались. Парни говорили, что мне и не нужно загорать. Один особо поэтичный даже сказал, что я вся сияние излучаю.
Надо же. Сияние, блин!
Как ни старалась я найти в своем лице недостатки, не могла. Носик не курносый и не длинный. Все в нем в меру. Губы не слишком большие, но и не тонкие. Глаза большие и выразительные. Когда-то я видела изделия из бирюзы. Вот такого необычного голубоватого с зеленым отливом цвета. И на контрасте с ними черные-пречерные волосы. Росли они просто с нереальной скоростью. Пытаясь избавиться хоть от этого своего достоинства, я коротко их обстригала. Но уже через месяц – два они снова отрастали. Просто проклятье какое-то. Я нашла компромисс и стягивала их в старомодную косу. Но даже эта прическа, которая могла бы придать любой девчонке вид деревенской клуши, почему-то шла мне.
Понимаю, что жалобы на красивую внешность многим покажутся обычным выпендрежем. Но я и правда очень хотела стать самой обычной! Ну не получала я удовольствия от того, что где бы ни появилась, сразу становилась центром внимания. Мужики словно шалели и устраивали из-за меня целые баталии. Притом согласия моего никто не спрашивал, хочу ли я вообще быть с кем-то из них. А девушки меня люто ненавидели.
В детстве у меня еще были подруги. Но с тех пор, как я вошла в переходный возраст, резко отсеялись. И я их понимаю. Кому понравится рядом с подругой чувствовать себя пугалом.
Я не могла дождаться, пока закончу школу. Хотела уехать из нашей деревни и затеряться где-нибудь в большом городе. Надеялась, что там, среди множества красивых и модно одетых женщин, это получится без труда.
Бабушку, конечно, жалко было оставлять, но я решила помогать ей деньгами. Вот только устроюсь на работу и сразу же начну посылать переводы! Да и не дряхлая она вовсе. Любой молодухе фору даст. И на огороде и по хозяйству легко справляется. В деревне поражаются ее кипучей энергии. Говорят, что не иначе как ее молодильными яблочками кто-то откармливает. И на вид больше пятидесяти ни за что не дашь! Я бабкой гордилась и мечтала и сама в ее возрасте оставаться такой же здоровой.
И все же, как я ни бодрилась и как ни убеждала себя, что бабушка выдержит все, чувство вины скребло на душе оголтелой кошкой. Я просто убежала. Даже не попрощалась с ней, зная, что станет отговаривать и просить никуда не уезжать. Написала громадное письмо на пять листов, где объясняла, почему и куда еду. Обещала писать и часто приезжать. Знала, что это будет бабушке слабым утешением, но по-другому не могла.
Может, и не ехала бы никуда, если бы оставили в покое. А то уже к бабушке сватов что ни день засылали. Даже хозяин свинофермы, на которой работали многие деревенские мужики, клинья подбивал. А уж о его мстительном характере только ленивый не гутарил. Уж если разобидится, то ни мне, ни бабушке житья не даст. Это и стало последней каплей. Представить себя рядом с этим жирным боровом, которого самому впору на его ферме использовать по назначению, было и вовсе невозможно.
Как и многие деревенские девушки, ищущие лучшей доли, я выбрала пунктом назначения Москву. Во-первых, потому что там и правда ничего не стоит затеряться. А во-вторых, месяц назад я узнала, что именно там сейчас живет моя мать.
Сама я ее не видела ни разу. По крайней мере, ни одного, даже самого завалящего и смутного воспоминания по этому поводу не осталось. Когда-то она тоже, как и я, уехала покорять Москву. И исчезла. Даже долгое время не писала бабушке. Это уже я передаю то, что узнала из многочисленных расспросов. А потом как-то утром бабушка обнаружила под своей дверью корзинку с младенцем. Мной то бишь. На крики ребенка и соседи сбежались. Другого мнения ни у кого и не было – поняли, что это моя мать-кукушка подбросила. Видать, залетела в своей Москве и решила на бабушку ребятенка сплавить. Предлагали в приют отдать. Говорили бабке, мол, не потянешь ты одна дите поднимать. Но она и слышать об этом не захотела. И подняла. Как ни было трудно.