Свартхевди - северянин (СИ)

Мои земляки резво двигались по моим же следам: это понятно, тропу то, я им сам проложил. И неспроста они такие быстрые и выносливые, определенно. Интересно, это их Торстейн благословил, или зелий наглотались? Обидно, если второе — Хильда же мне почти как мать…
Ну, не как мать, но как бабка точно, и если она дала снадобья тем, кто меня ловить отправился — а больше то им взять их неоткуда — то узнать это будет действительно больно. Хотя, да какая теперь разница…
Преследователи приближались к острову, и я смог узнать одного из них: Синфьотли — бонд с одного из хуторов, что расположены недалеко от Лаксдальборга. Узнал я его по дурацкой куртке из шкуры медведя, он ходил в ней зимой и летом.
Медведь этот когда-то залез к нему в хлев, и заел любимого бондова хряка, которого тот откармливал к Йолю — празднику середины зимы. И вот, значится, одним прекрасным зимним утром, заходит Синфьотли в хлев, с ведром вареного овса, или чем он там свою свинью потчевал, и что он там видит? А видит он там довольного до усрачки медведя-шатуна, который плотно поужинал, не менее плотно позавтракал, и улегся спать в тепле. А попал он в хлев через крышу, взобравшись на нее по сугробу, который намело за прошедшую до того дня неделю. От такой картины на Синфьотли снизошла божественная ярость, и я его понимаю: каково это, заедать пиво на Йоль кашей, познавая при этом насмешки друзей и приятелей… Фу…
Да и трудов столько насмарку, и гостей огорчить придется, которых на бекон зазвать успел… А медведь усугубил свою вину тем, что еще и поросят передавил всех, так бонд, обуреваемый священным гневом, выдрал брус, из дверного косяка, и сломал его, об мишкину сонную голову.
Из шкуры незадачливого шатуна получилась уродливая облезлая шубейка (ну не под иглу руки у сего достойного мужа заточены!), которую бонд носил в знак торжества святой мести, из медвежьего жесткого жилистого мяса — невкусная закуска к пиву на Йоль.
Мораль сей басни такова: не будь ленивым, и хоть иногда разгребай сугробы возле хлева.
Мы не были с Синфьотли врагами, не знаю уж, чем его Финн купил, чтобы он согласился за мной отправиться. Зато теперь понятно, почему эта троица так в лесу ориентировалась: Синфьотли у нас практически лесной житель, в походы с ватагами ходил редко, с неводом в море бывал, конечно, но и лес не забывал. Так вот ему, наверное, мои следы, которые я, к тому же не прятал, что открытая книга для грамотного. Разок глянет — и все понятно. Каков он в бою — тоже не знаю, но совсем уж безруких и малахольных в ватагу не брали, значит серьезный противник. Кто же остальные двое, пока было не разобрать.
В принципе, заклинанием я вполне дотягивался до этой троицы, но есть одно «но»: сил я на колдовство потратил немало, на амулеты эти, на проклятия — а питался плохо, и отдыхал мало. И есть у меня в связи с этим подозрение, что если сотворить что-нибудь посильнее, то тут я и свалюсь, ибо не восстановились силы колдовские — и тогда бери меня тепленьким. Но вот на что полегче и попроще меня должно хватить, поэтому я и решил подождать, пока преследователи приблизятся, чтобы наверняка выбить самого опасного.
Те, меж тем, приближались. Далось им это, не сказать, что легко: то один, то другой проваливались, один, кажется, даже с головой нырнул, как бы не в ту лягу, что и я. Это хорошо, когда доберутся до меня, будут явно не такие свежие. Это вам не по лесной тропке скакать. А вот Синфьотли не провалился ни разу — опытный, что сказать. Похоже, что он и будет целью.
Но, подожду еще чутка.
Тааак, братья Финнсоны — вот кто эти два увальня!
Наконец мои преследователи приблизились к островку, на котором я расположился, настолько, что можно стало различить их рожи.
Финнсоны, два ублюдка, Квист и Скафти!
Пока я проговаривал заклинание Ледяного Копья, вычитанного из книг деда, наполнял силой связку рун, я честно фокусировался на плече Синфьотли. Клянусь бородой Отца Битв, я не хотел его убивать! Но сам Локи, наверное, заставил охотника пошатнуться, и мое заклинание, сформировавшись в длинную (слишком длинную!) острую сосульку, пробило ему грудь.
Меня замутило, перехватило дыхание — это первая взятая мною жизнь, и надо ж такому случиться, что ею оказалась жизнь моего земляка. Прости меня, честный карл… И сосущее ощущение где-то в брюхе поведало мне, что сил колдовских потрачено уже много, и собираются они иссякнуть.
Братья, похоже, останавливаться, тем временем, не собирались. Наскоро глянув, жив ли их товарищ, они сняли щиты со спин, и, прикрывшись ими, продолжили топать по моим следам. Оно, в общем-то, и правильно, я бы на их месте так же бы сделал: торчать посреди болота, как прыщ на лысине, смысла им не было никакого. Вот только, ни щиты ни брони от магии не спасают, потому наше колдовское племя так и ценится в дружинах. Финнсоны, ловко перепрыгивая с кочки на кочку, приближались к острову, по моим следам, я же ждал их не там, а ярдов на двадцать правее. Расчет таков: щиты они возьмут в левую руку, и прикроют ими левый бок и корпус, и из пращи я смогу достать их только справа.
Я вложил тяжелую свинцовую пулю в чашку пращи — жалко все же, что нельзя ею пользоваться лежа: так бы здорово, прилег в кустах, и знаю закидывай этих баранов свинцовыми яблочками. Эххх…
Щелчок ремня — и тяжелая пуля по пологой дуге отправляется в недолгий полет, закончившийся башкой Скафти Финнсона. Не было бы на ней шлема, тут бы ему и пораскинуть мозгами, а так — отделается сотрясением.
Если есть что сотрясать, разумеется.
Квист же, совсем дураком не был, щелчок пращи услышал, звук удара пули по шлему тоже, и щитом прикрылся с нужной стороны. Присев около лежащего ничком брата, он, видимо, живчик у того проверил, и, убедившись в том, что тот жив, двинулся ко мне. Я потратил на него еще четыре пули: в рожу ему так и не попал, все в щит, лишь одна срикошетировала о шлем — Квист на это лишь выругался, да слегка пошатнулся.
Зато пятой удачнейшим образом попал ему в бедро — звучный шлепок и крик боли меня несказанно порадовал. Тем не менее, он находился уже слишком близко, и праща стала бесполезной. Я повесил ее на куст и взялся за секиру, проведя рукой по ее гладкому древку, как велел дед, вспомнил о Вальхалле, и, поцеловав холодное железко, шагнул на кромку берега.
Мы уже довольно продолжительное время занимаемся с Квистом Финнсоном тем, что старый Олаф презрительно называл рукоблудием, и, видя подобное на своих тренировках, жестоко карал, сокрушая своим подкованным сапожищем юные задницы виноватых.
А именно — бестолковое топтание на одном месте, без видимого результата, когда противники чередуют одни и те же приемы и тактику.
Квист успешно дохромал до берега, и встал на якорь в паре футов от твердой поверхности острова, по колено в воде, прикрывшись круглым щитом. Хорошая вещь, я заберу его себе, если он будет не слишком поврежден, после нашей стычки: сделанный из прочной древесины, он был окован тонкой металлической полосой по краю и красиво раскрашен. Любой щит, впрочем, выдержит всего лишь два — три правильных ударов секирой, только вот ведь незадача: учитель у нас был один, и все приемы друг друга мы знаем как свою ладошку, так что Финнсон под прямой удар его подставлять не торопился. Замах мой он видел, и в момент удара отдергивал щит, пытаясь меня провалить, с небольшим шагом или просто отклонением назад, и тут же возвращался в прежнюю позицию, норовя достать меня рубящим ударом меча по незащищенным ногам. Не доставал — я тоже не пальцем делан, и знаю эти ухватки, поэтому успевал отшагнуть или отпрыгнуть назад, разрывая дистанцию. Итогом нашего противостояния оставались лишь царапины на Квистовом щите от лезвия секиры. А время-то работает не в мою пользу: когда пыль, поднятая моей пулей в пустой как барабан башке Скафти Финнсона, осядет, и он придет в себя, то в два клинка они быстро меня покрошат, как сечку для свинячьей каши. Квист это, видимо, тоже понимал, и в атаку бросаться не спешил, тем более, делать это, хромая на одно копыто, было чревато.