Новогодние истории (СИ)

Получаю новую эсэмэску от того, кто еще помнит меня в колготках в сеточку: “Я тебя только пять лет знаю. На другие пять он тебя у меня украл” и присылает клипарт с  ковбойским Wanted. Да, неуловимый наш Кирюша… У шерифа Леши подгорело… Ему нынче даже купание в сугробе не поможет. Да и сугробов нет, чистых…
На работе Лешка не достает меня ни звонками, ни эсэмэсками. Впрочем, в будни он обычно и не воюет с ребенком, а тут  решил успеть вскочить на коня в уходящем году. Проверяю телефон, как влюбленная дурочка — но в канун праздника можно: типа, открытки посылаю, лайки ставлю и вообще пора бы и совесть знать сидеть в офисе, домой пора… А кому-то как савраске по магазинам. К счастью, не мне…
Снова натыкаюсь взглядом на Олькин вопрос. Нахожу в кармане скомканный вчерашний чек, расправляю на столе, как при нервах золотинку фантика, и неразборчиво из-за то и дело пропадающих чернил, вывожу простое “Хочу в сказку”... Теперь можно с чистой совестью ответить: письмо Деду Морозу написала. Про “отправила/не отправила письмо” в Олькином сообщении ничего не было!
Мне главное сейчас своего снеговика забрать из садика в шапке, с шарфом и при варежках в двух экземплярах. Градус снизился — и в воздухе, и в эсэмэсках: о войне Лешка больше не говорит, но имени сына не пишет — только “он”, “он”, “он”...
А этот “он” вышагивает рядом и забыть забыл, что там ночью и утром было. И почти у самого дома плюхается в сугроб с заявлением, что нам срочно нужно в старом году слепить снеговика. Снег мокрый, лепится хорошо, но по варежкам будет плакать батарея. Пытаюсь сослаться на отсутствие морковки для носа. Кирюша готов заменить ее палочкой.  Карта бита — леплю, а потом…
Мамам дурить под Новый год никто не запрещал… Особенно тем, у кого дети еще не переросли сказки Сутеева… Вытаскиваю из кармана чек. Конечно, забыла написать “Милый Дедушка Мороз!”, и все равно Снеговик, Снеговик, будешь мамкин почтовик… Незаметно от сына вворачиваю в снежный бок скрученный трубочкой чек с моим посланием, хватаю Кирюшку за мокрые ручки и на всех парах несусь домой. Моя сказка еще не началась: меня ждет нетерпеливый салат оливье.
К возвращению Лешки все готово. Шериф с каменным лицом проходит в ванную, но в дверях, когда все одеты и почти спарились, вдруг притягивает меня для поцелуя. Короткого. Несмелого. Будто в первый раз.
Кирюша, смело работая локтями, вклинивается между нами и тянет ручонки у моей талии.
— Это моя мама.
— Это моя жена, — рычит Лешка сверху.
Покой в Новый год мне только снится.
Дети вели себя на редкость хорошо, просто сказочно — без помощи Деда Мороза, правда, не обошлось, но он отработал свой час и заслужил не только чаевые, но и поцелуи от мам. Папы и так не заметили разницы с другими праздниками, половину стола они так или иначе смели, а вот мамы оказались свободны на час, целый час!
В час ожидания прихода Дедушки Мороза дети тоже не особо шалили, а потом целый час, проведенный за открыванием подарков, просто визжали без участия взрослых… А ровно в десять сказка закончилась — никакой дневной сон спасти от вечерней усталости ребятню не мог.
Все засуетились, и мы среди прочих, но подсуетиться пришлось больше других, когда в нарядной толпе маленьких монстров не обнаружили своего — он спал за диваном, свернувшись калачиком на собачьей подстилке, а бедная псина охраняла входную дверь лежа на колючем коврике и даже ни разу возмущенно не тявкнула. Да, в отвоевывании чужих кроватей наш Кирюшка спец.
— А оставляйте его у нас. Утром заберете. Вы ж на машине, — прилетело к нам сказочное предложение от хозяйки.
И дернуло же меня перевести взгляд со спящего сына на его отца. Слова отказа застряли в горле, и не потому, что с ушей Лешки свисало подцепленное в коридоре конфетти, а потому что в его глазах, как утром на экране моего телефона, светился понятный только мне вопрос: он или я?
Только сейчас я не могла дать однозначного и равнозначного ответа. Я передавала ему право решать за нас двоих, понимая, что в любом случае ни одно из решений не будет верным. Сердце перестало биться из-за страха разочароваться в Лешке как в отце, тогда как живот скрутило от потери сказочной возможности не оборачиваться на дверь, прижимая к себе его горячее тело. Так кто же победит — герой-любовник или отец-героин?
Для меня прошла вечность, а в реальности секундная стрелка не обежала, небось, и четверти круга.
— Он у нас в машине не просыпается, — выдает Лешка, не глядя на хозяйку, сделавшую, как она, должно быть, думала, предложение, от которого молодые родители в здравом уме не отказываются.
Во мне плескался один бокал шампанского, Лешка был за рулем. Однако на мой взгляд его глаза сейчас стеклянн ые, словно их заморозила Снежная королева. Что он так на меня смотрит — ищет поддержку своему решению или хочет, чтобы я его похвалила? Что ему от меня надо?!
Я вдруг почувствовала на глазах слезы и ринулась в коридор за Кирюхиным комбинезоном. Да что же я за мать такая! Что же за мать… И что за жена!
Ребенка мы одевали вместе, как в далеком его младенчестве, держа двумя руками с обеих сторон. Кирюшка крутил головой, чмокал губами, но не просыпался. И в капюшоне растерял все свои года.
— Просто ангел, — сказал кто-то у нас за спиной, и я даже не узнала, чей это был голос.
Говорить вообще не хотелось, настроение праздника улетучилось, хотя я и не думала разрывать свалившийся на сердце сугроб, чтобы докопаться до причин замерзших на ресницах слез.
Сказка разлетелась, как разлетается  конфетти из хлопушки — во все стороны, дым ожидания чуда рассеялся и остался по углам один лишь мусор…
— Ангел… — услышала я, точно град в ведре, голос Лешки…
А Кирюша действительно все еще пахнет по ночам сладко-сладко, как младенец. Особенно когда прижимается носиком к моей щеке. Папы быстрее теряют нюх…
— Вперед сядешь или назад? — вопрошает Лешка, расправляя на груди сына ремни безопасности.
— Назад, — отвечаю зло и холодно, проклиная свой голос.
Так будет лучше. Не буду видеть Лешкиного лица, да и голову спящего придержу — Кирюшка вечно свешивается из автокресла вперед. Уже большой стал, да не вырос еще…
Ехать действительно десять минут. Снова на руки, снова почти малыш… Раздеть, уложить в кровать, прикрыть одеялом. Это уже делаю я, а Лешка ушел в коридор — за шампанским, за чем же еще!
Внутренний голос злой до дрожи, а на что злюсь, не пойму. Ведь так все и планировалось — праздник ведь детский, родителям только стол с оливье. Затем домой, уложить ребенка спать, выпить шампанское и… Попытаться успеть побыть страстными любовниками. Ничего не поменялось ведь?
Только вот это маленькое чудо вдруг снова сделалось младенцем, и стало до боли неприятно вспоминать перепалку в прихожей: моя мама, моя жена… А где здесь вообще я? Где я сама?! Я что, их собственность?!
— Инга, пошли…
От Лешкиного шепота дрожат барабанные перепонки. Вскакиваю, как бешеная, и замираю. На пороге стоит Щелкунчик.
— Осторожно выходи, — продолжает шепотом Лешка.
Перешагиваю через игрушку. Осторожно. И смотрю на мужа взглядом врача-психиатра. Ну-с, голубчик…
— Он сегодня не придет, — шепчет одними губами Лешка. — Я договорился со Щелкунчиком, что он заберет его до утра в свою волшебную страну. А мы останемся вдвоем в своей неволшебной.
— Ты что, больной? — хочу закричать я, но из груди вырывается, к счастью, шепот.
Лешка закусывает губу и трясет головой, а потом кивает:
— Маджнун, что в переводе означает безумно влюбленный…
Только и оставалось покачать головой: Али-Баба тут нашелся, достойный муж…
— А что ты не оловянного солдатика поставил? — продолжаю расходиться.
И откуда из меня только берется вся эта злость? От одного бокала шампанского все вспенилось?
— Ну что, я Щелкунчику ногу, что ли, отломать должен?! — пожимает плечами Лешка и слишком серьезно поглядывает в сторону деревянного человечка. — Справится, я в нем уверен…