Роковые таблички (СИ)

Теперь же Максиму приходилось, как и прочим общинникам-мужчинам, ходить на охоту, на мародёрские акции с поисковиками или в караулы на забор. Каждый день Ведущий определял его в разные отряды. Максим соглашался с любым решением. Внешне соглашался, но каждую свободную минуту он посвящал обдумыванию своего главного плана – плана спасения Ольги.
Он исходил из того предположения, что она находится в городе, подвластном банде «головорезов», о котором говорила Марина. Если это так, то воплощению его плана мешало много вещей: снежное бездорожье с рыщущими тут и там каннибалами, зимний холод и вооружённая до зубов банда головорезов.
Было и ещё кое-что: после того свидания с Мариной в землянке, он чувствовал некоторый стыд. Он понимал, что эта измена была вынужденной – он был почти в беспамятстве, когда всё это случилось, но стыд потихоньку грыз его изнутри. Мозг защищал хозяина, понемногу вытравливая из памяти сладострастные события того дня. Однако, парни из его бригады, при встрече не упускали случая напомнить о жарких ласках нежной Марины – странствующей жрицы любви. 
Их грубые лица при этом прорастали блаженной улыбкой, а глаза начинали влажно поблёскивать. Максим в такие минуты не решался просить их не упоминать о соблазнительнице Маринке в его присутствии. Жизнь у парней слишком суровая и однообразная, чтобы лишать их возможности вытаскивать время от времени из кармана памяти столь яркий и переливчатый бриллиант. И он тоже растягивал рот в улыбке, и кивал: «Да-а! Это было здорово! Это было отменно».
Народ в общину всё прибывал и прибывал. Людей под безграничную власть хозяина секты, Ведущего, толкали голод и беззащитность перед угрозой насилия и грабежа. Ведь многие сельчане и жители небольших городков успели всё же за лето выжать какой-никакой урожай из отравленной землицы своих огородов. Картошка с капустой, конечно, вид имели довольно убогий и малоаппетитный, но ведь теперь в пищу использовали и более странные вещи.
И понятно, что каждый норовил отобрать провиант у запасливых жителей. Многие собирались в отряды самообороны. Однако, если от набегов мелких банд эта мера, худо-бедно, защищала, то против продуктовых рейдов тех же Головорезов, оказывалась совершенно бесполезной.
А теперь ещё из Москвы, и окрестных воинских частей стали высылать отменно вооружённые продотряды, которые отбирали всё, до последнего кочана капусты. Вот люди и стали искать спасения у Лесопоклонников. Однако, многие уходили ни с чем. Ведущий установил «входной билет» в виде запаса продуктов, вещей или оружия. Лишь немногие попадали в общину «беспошлинно», как Максим в своё время – это были люди, отобранные лично Ведущим за какие-либо навыки и личные качества. Те, кто мог быть полезен ему в реализации каких-либо, неведомых пока, планов.
Население общины росло день ото дня, и правление Ведущего становилось всё более жёстким. Ритуалы поклонения Лешим становились более кровавыми. А в конце каждой недели, эти сборища стали напоминать массовые судилища с казнью-жертвоприношением в финале.
Если в обычные дни, как и ранее, вечерами собирались на моления перед идолом Лешего, которые завершались совместным пением гимнов и буйными плясками, то в конце недели всё было иначе. Общинники шли к храму, понурив головы и угрюмо отмалчиваясь. Каждый вздрагивал от малейшего окрика, и с опаской входил под тёмные своды бывшего клуба.
Причиной тому были новые правила, призванные укрепить дисциплину в коммуне, и насадить безусловное послушание среди растущего населения лагеря. Согласно этим новшествам, каждый общинник обязан был сообщать о малейшей провинности со стороны своего соседа по лагерю. Пусть о самой невинной оплошности - неважно. Уронил ли ты случайно мешок с мукой в снег, а, может, намеренно украл со склада банку консервов или ударил неприятного человека – Ведущий должен знать обо всём.
А там уж он сам выбирал, кто, по его мнению, достоин наказания, а кто – лёгкого порицания и прощения. Очень часто это решение зависело от настроения Ведущего. А оно зависело от того, насколько удачными на этой неделе были рейды поисковых бригад. Оно и понятно – при неудаче Ведущему грезились голодные дни в недалёком будущем, что вынуждало заранее нагнать страху на «подданных». И это получалось. Ещё бы, ведь экзекуции поручались Топору, недругу Макса, и тот в полную силу удовлетворял свою тягу к насилию.
Ведущий выходил на сцену, и, в полнейшей тишине, зачитывал, замершим в ожидании худшего, общинникам список «согрешивших». Затем оглашал имена прощённых, сопровождаемые вздохами облегчения в зале. Завершалось его выступление громогласным прочтением имён тех, кто заслуживал казни. Разумеется, Ведущий называл это жертвой Лешим. Вроде, было ему видение, в котором он узнал, что выжить в суровые холода община сможет, только умилостивив Леших человеческой кровью.
За людьми из жертвенного списка в зал тут же спускались подручные Ведущего. Но общинники и сами послушно выталкивали несчастных к сцене. И каждый в этот момент возносил хвалу Лешим, что не его имя было названо со сцены в этот раз. И с замиранием сердца смотрели они, как тощий садист Топор по очереди перепиливал жертвам горло, оставляя тех кривляться в агонии у корней-ног идола.
И потом, когда кровь застывала пузырями на подбородках их вчерашних соседей, они лишь прикусывали губы, чтобы не закричать от страха и отвращения. Затаив дыхание, они видели, как Топор с тёплых ещё тел срезал куски кожи с уродливыми шрамами «печати Лешего», и с наслаждением на хищной роже нанизывал их на сучки-пальцы идола. Никто не мог покинуть зал, или просто отвернуться, ведь это было тягчайшим проявлением непослушания, и можно было в тот же момент оказаться вытащенным на сцену, под нож носатого палача.
Каждый следил за каждым, и не только в зале, в жертвенный день, а постоянно. Верить нельзя было никому, и никто никому не верил. Многие нашли довольно низкий способ обезопасить себя от статуса жертвы – делали ложные доносы на малознакомых или не очень приятных им членов коммуны. Максим не видел в этом ничего странного и необычного – в любой большой компании может сыскаться человек, и даже не один, готовый закрыться от опасности телом ближнего. Такие люди без вопросов принимают за правило циничную формулу: спаси себя – подставь другого.
Максим чувствовал растущее напряжение в лагере. Нередко ему приходилось ловить на себе недобрые взгляды. Он понимал, что Топор помнит его, и, наверняка, пускает ядовитые слюни, мечтая погрузить нож в его горло. Наверняка палач отрядил каких-нибудь пронырливых общинников, чтобы те следили за Максимом, и фиксировали каждый его промах, который можно было бы выдать за нарушение дисциплины.
Топор наверняка знал, что Ведущий связывает какие-то планы с Максимом, и простым наветом тут не обойтись – нужны доказательства и свидетели. Максим также понимал это, и старался вести себя безупречно. И ещё он стремился почаще находиться вне границ лагеря, напрашиваясь в отряды дальнего поиска, которые уходили разыскивать недограбленные склады и магазины довольно далеко, и отсутствовали по нескольку дней.
В радиусе суток пешего хода от лагеря общинные поисковые отряды вычистили всё, что может пригодиться в повседневной жизни. На разорённых складах и в мёртвых дачных посёлках остался лишь бесполезный хлам. Теперь на поиск приходилось отправляться в расчёте на два-три дня пути. Приходилось взваливать на спину запас провианта и сухих поленьев для розжига костра. 
Добавляло веса снаряжению и оружие, которое теперь выдавалось каждому члену поисковой бригады. Зима сделала шайки людоедов более агрессивными и отчаянными, что вынуждало общинников усилить охрану во время рейдов. Отныне поисковые отряды уходили в поле, ощетинившись стволами ружей, как стайка ершей колючими плавниками.
Это нововведение было на руку Максиму, ведь, несмотря на отсутствие опыта в прошлом, он довольно быстро обучился навыкам стрелка. Даже опытные охотники хвалили его завидную меткость и скорость в обращении с оружием. Эти его способности давали преимущество при выборе кандидатов в дальний поиск. Ведущий всегда уступал просьбам главы поисковой бригады выделить хорошего стрелка, и Максим уходил из лагеря, не опасаясь попасть в чёрный список «грешников». Но по глазам Топора он видел, что рано или поздно тот найдёт повод жестоко отомстить за разбитый когда-то нос.