На руинах «Колдовства»
Она вспомнила, что не видела на утренней охоте мадам де Ларж. Тогда Симона не удивилась, так как мадам де Ларж не увлекалась верховой ездой, но подумала, что она, очевидно, появится на домашнем приеме своего любовника.
Взгляд Симоны против ее желания встретился со сверкающим взглядом Ариста.
— Я прошу прощения за свой дурной характер, мадемуазель Симона. Боюсь, вы решили, что я не умею проигрывать. Вы простите меня и позвольте отвести вас к завтраку.
Он обаятельно улыбался, и он был хозяином. Как она могла отказаться?
— Спасибо, месье, — сдержанно сказала она и оперлась на его руку.
Арист возвышался над нею. Его мускулы под алой охотничьей курткой казались стальными. Симона думала о рыдающей чернокожей девушке наверху — он не отпускает ее! — и испытывала головокружение от чувства, более сильного, чем гнев. Ей пришло в голову, что именно по этой причине она до сих пор не замужем. Она чувствовала, что женщина не должна делить своего мужчину ни с подругами, ни со слугами.
Он посмотрел на нее сверху вниз и приподнял брови:
— Вы могли бы сказать, что сожалеете об оленине, мадемуазель.
— Но я не сожалею, — вспыхнула Симона.
— Тогда сменим тему. Ваша охотничья лошадь — великолепное животное. Это продукция вашей конюшни?
— О да. Третье поколение беллемонтских жеребцов от настоящих арабских скакунов.
— А он красавец, — сказал Арист. В его голосе прозвучала такая высокая оценка, что Симона невольно слегка оттаяла.
Но она подавила признательность и резко ответила:
— Если вы действительно цените хороших лошадей, почему вы обращаетесь со своей так жестоко, как сегодня утром?
— Я не балую себя, почему же я должен баловать своего коня?
— «Баловать»! — повторила она в бешенстве.
— Я считаю, что вызовы надо принимать. Я думаю, что вы того же мнения, мадемуазель, даже несмотря на то что не рискнули проскакать по болоту сегодня утром.
— Когда дело идет о дорогостоящем капризе… — начала Симона.
— Но как вы узнаете, на что способны, если не осмелитесь попробовать?
— Я люблю своих лошадей, — пылко ответила Симона. — Когда я скачу на лошади, я использую все ее возможности, так же как и свои, но я никогда не рискну ею ради такой глупости, как скачка по болоту! Вы заслужили того, чтобы сломать себе шею.
Арист рассмеялся, его глаза заискрились.
— В вас больше огня, чем я представлял себе, мадемуазель Симона. Я начинаю задумываться, не проглядел ли что-то.
Она свирепо посмотрела на него. Неужели этот самодовольный индюк посмел подумать, что смог бы сделать ее своей любовницей, если бы захотел? Он слишком высокого мнения о себе!
Арист не обратил внимания на ее сердитый взгляд, поскольку они уже подошли к накрытому столу, стонущему под тяжестью традиционных блюд: устриц, креветок, лангустов под пряными соусами, сочной дичи — фазанов и куропаток в вине. Слуги стояли наготове рядом с дымящимися блюдами, вооруженные вилками и ложками. Гости указывали им, что положить на их тарелки, затем следовали за другими слугами, которые несли их еду к столам в западной галерее.
Арист сделал знак, чтобы Симоне принесли тарелку. Еще кипя от возмущения, девушка показала, что предпочитает, затем последовала в галерею за слугой, который поставил ее тарелку на стол хозяина справа от него.
Несколько уже усевшихся гостей с интересом посмотрели на Симону. С большинством из них она встречалась раньше. Заблестевшие от любопытства глаза женщин язвительно напомнили ей, что ее провели к месту, которое заняла бы мадам де Ларж, если бы приехала на охоту.
Озорные искры разогнали ее с трудом подавленный гнев. Раз уж ей не отвязаться от этого самонадеянного мужчины до конца традиционного охотничьего завтрака, она постарается не терять самообладания и скроет свое отвращение. Ей не хотелось компрометировать свою семью.
Однако Симона поклялась себе, что открыто лопавшимся от любопытства друзьям мадам де Ларж будет что рассказать ей. Почему нет? Симона улыбнулась и опустила ресницы в так хорошо известной всем женщинам и освященной веками манере.
«Возможно, ты играешь с огнем», — предупредил ее внутренний голос.
Ее улыбка слегка скривилась, когда она заметила легкий налет удовлетворения в его глазах. Ох как же ее раздражает его уверенность в собственной неотразимости!
Но он прав — она любит вызов.
2
— Я вижу, что еда улучшила ваше настроение, — заметил он, делая слуге знак наполнить вином бокалы.
— Как всегда, — сказала Симона, — когда речь идет о кухне Бельфлера. Чистая правда. Охотничьи завтраки Бельфлера были легендой в Новом Орлеане.
— Я запомню, — пообещал Арист.
Мягкий свет его глаз давал и другие обещания, и она с неприятным удивлением почувствовала ответный трепет. Это было совершенно неожиданно. Она собиралась только развлечься.
Ей было пятнадцать лет, самый порог женственности, когда Арист Бруно уехал в Париж. Она смутно помнила его как высокого юношу с плечами, слишком широкими для его еще неуклюжего тела. Теперь рядом с ней сидел огромный внушительный мужчина, обладавший изяществом парижанина и репутацией распутника, и его близость волновала ее.
Арист поднял свой бокал и обвел взглядом гостей, притихших в ожидании. Его размеры, его длинные волосы с непослушным локоном на лбу производили сильное впечатление.
— За великолепную наездницу, сидящую справа от меня, — провозгласил он, — чуть не обогнавшую оленя. Под смех гостей Арист неожиданно резко повернулся к ней и чуть слышно добавил: — И за вашу красоту, мадемуазель.
Симона подняла свой бокал и сказала:
— За оленя!
И Арист присоединился к общему смеху.
— За оленя! — закричали мужчины.
— …который подарит нам еще одну прекрасную охоту, не так ли?
— Мы поймаем его в следующем году. Вы согласны, мадемуазель? — воскликнул джентльмен, сидящий напротив Симоны.
Она улыбнулась ему, затем поймала взгляд женщины, сидящей рядом с ним, близкой подруги Элен де Ларж, насколько она знала. Глаза этой женщины алчно следили за Аристом, и Симона повернулась к нему.
Он глядел на нее сверху вниз сонным томным взглядом, вызвавшим странную дрожь в ее животе.
— Вы знаете, что очень привлекательны, не правда ли? — тихо спросил Арист. — Вы принимаете комплименты, мадемуазель, как будто слышите их каждый день.
Она недоуменно пожала плечами:
— В конце концов, я некоторое время выезжаю в свет, как вы любезно напомнили сегодня утром.
Он вздрогнул — или притворился, что вздрогнул, — и с обаятельной улыбкой сказал:
— Я извинился, не так ли?
— И я приняла ваши извинения, месье.
Теперь она видела, что его глаза не такие уж карие, как ей показалось вначале, а с более темными коричневыми искорками вокруг черных зрачков. Ей представились прекрасные скалы, омываемые кристально чистой водой, отражающей солнечный свет.
Его густые темные ресницы опустились, он давал ей понять, что она смотрит на него слишком пристально. И как будто намек на улыбку показался на его лице.
Раздосадованная, Симона опустила глаза на свой бокал и мысленно встряхнула себя. Она невосприимчива к его обаянию, не так ли?
Случайно подслушанный разговор двух горничных снова вспомнился ей, и она с трудом подавила сильнейшее желание выпалить, что хотела бы купить одну из его горничных. Что бы он ответил на это?
— Знаете, цвет вашей кожи очень похож на розу, цветущую в моем саду? Я привез ее из Парижа, просто сухие корни. К несчастью, розы плохо приживаются в этом климате, не то что вы, мадемуазель.
— Я родилась здесь. И это безумие выращивать розы, когда у нас столько пышных цветов.
— У моего отца была страсть к розам. Я привез ее для него, хотя понимал, что он никогда ее не увидит. Она из садов Версаля.
Симона неожиданно почувствовала, что тронута. Она помнила старого месье Бруно с кустистыми белыми бровями как пугающего своей строгостью ревнителя дисциплины, но он сделал сады Бельфлера знаменитыми.