7 способов соврать
Теперь на праздники мы дом не украшаем. Папа ничего об этом не говорит, но мне кажется, без символов праздника ему спокойнее. И Кэт тоже молчит – правда, Кэт всегда молчит.
Джунипер отпирает автомобиль. Я усаживаюсь в пассажирское кресло, отодвигаю его, чтобы вытянуть ноги.
Джунипер давит на кнопку. Мотор урчит.
– Кэт-то домой не нужно подбросить?
– Нет, у нее сегодня драмкружок, – отвечаю я. – Ее кто-нибудь подвезет.
Моя сестра-двойняшка, должно быть, занимала «талантливую» часть материнского чрева. Хотя у меня развился талант сидеть в зале и аплодировать.
Машина трогается с места.
– О, наш соперник. – Джуни кивает в ту сторону парковки, где на крыше черного «камри» развалился высокий парень. – Вон там.
Я резко выпрямляюсь, чуть не ударившись головой о потолок. Узнаю́ Мэтта Джексона. Лежа на спине, он что-то пишет в своем телефоне. Прежде я никогда не приглядывалась к нему. У него заостренные черты лица, чем-то напоминающего лисью морду; рыжеватые волосы на кончиках выкрашены в огненно-красный цвет.
Автомобиль Джунипер подпрыгивает на «лежачем полицейском». Мэтт Джексон смотрит на нас с крыши своей машины. Я отворачиваюсь, но недостаточно быстро.
– Черт-черт-черт, – ругаюсь я. – Он смотрит прямо на меня. Заметил, как я на него пялилась.
– Не волнуйся, – успокаивает меня Джунипер. – Он ни за что не догадается, что мы готовим ему политическую смерть. – Она злобно хохочет.
– Ну да, – улыбаюсь я, – я всегда знала, что в тебе есть черты Джона Уилкса Бута [2].
– Джун Уилкс Бут, – поправляет она меня.
Со стоном я откидываюсь в кресле. Джунипер, довольная собой, включает радио. Акустическая система зажужжала, и из динамиков полилась мелодия одного из каприсов Паганини. Левой рукой с коротко подстриженными ногтями Джуни отстукивает ритм по рулевому колесу.
Когда мы выехали с парковки, неприятности этого дня отступили, остались в школе, так же как и коридоры с вощеными полами, обезображенные туалетные кабинки и ученики, которые считают, что вправе судить меня.
Кэт Скотт
За кулисами занавес пахнет пылью. Здесь легко забыться, утонув в темноте.
В глубине сцены перешептываются девушки, играющие моих дочерей. Их шепот привлекает мое внимание.
Сосредоточься, Кэт.
Я убираю за уши волосы, внимая каждому слову, что звучит на сцене. Эмили произносит монолог – рассуждает о своем месте в жизни.
Сосредоточься…
Шепот снова режет ухо, на этот раз сильнее. От гнева у меня чешутся ладони. Остальные тоже должны следить за действием, чтобы не пропустить свои реплики. Почему все относятся к постановке спустя рукава?
– …и я устала ждать, – говорит Эмили.
Мой выход.
Я появляюсь на сцене и полностью перевоплощаюсь.
Здесь, в слепящем свете, я слой за слоем снимаю с себя свое «я», как рыцарь – доспехи. Действую решительно, с желанием, с драйвом. Кэт Скотт теперь никто. Она исчезла. Если она и существовала, мне нет до нее никакого дела.
– Ты устала ждать? – восклицаю я.
Девушка напротив отступает на полшага. Она – не Эмили, уже нет. Теперь, когда я стою перед ней, она – Наталья Баженова: учитель математики, давшая моей героине обещание много лет назад. Она клялась, что увезет меня из захолустного русского городка, в котором я жила, определит в престижную школу и выпестует мой талант к математике. Между первым и вторым актами прошло много лет; мне уже тридцать семь лет. Я долго ждала, когда она спасет меня от моей убогой жизни, но все напрасно. Она забыла меня. А теперь вот посмела вернуться.
– Ты устала ждать, – повторяю я. – Ты, Наталья, бросившая меня в этом городишке? – Продираясь сквозь дебри сомнительного перевода, я подступаю к ней, сверлю ее взглядом. – Посмотри на меня. Посмотри, в кого я превратилась.
– Я смотрю на тебя, – отвечает она.
– Внимательнее смотри.
– Я вижу любящую мать, заботливую сестру. Я вижу…
– Ты ничего не видишь, – шепчу я. – Я теперь ничто. Неиспользованный потенциал. Пустое место!
Мой голос разносится по залу, докатываясь до последних рядов, а в ответ бумерангом рикошетит тишина. Мертвая, прекрасная тишина.
Теперь я говорю медленнее, смакуя горечь каждого слова:
– Я думала, ты станешь моим учителем. Ты говорила, что у меня блестящий ум, необыкновенные способности. Я думала, ты увезешь меня, научишь всему, но ты сбежала при первой же возможности. А теперь возвращаешься и заявляешь, что устала ждать? – Мой голос твердеет. – Ты – лицемерка.
– Прости, Фаина, – отвечает она.
Я знаю, что сейчас режиссер нас остановит.
– Стоп, – кричит с первого ряда мистер Гарсия.
Я выхожу из образа и, сгорбившись, опускаюсь на кухонный стул. Каждый мускул моего тела расслабляется.
Напряженная атмосфера драмы рассеивается, мне становится легче. Боже, русские – несчастные люди. Мы ставим пьесу под названием «Скрытое». Ее написал некий Григорий Веселовский на рубеже прошлого и нынешнего столетий. В конце произведения ни один из его героев не обретает счастья. Этот Григорий, наверное, какой-то садист.
Мистер Гарсия взбирается на сцену. Миссис Стилуотер, ведущей драмкружка, приходится заниматься организацией какой-то региональной конференции, поэтому осенний спектакль ставит Гарсия. Вообще-то он преподает английский и литературу, а не актерское мастерство, но мистер Гарсия знает, что делает.
Правда, ему, как я слышала, за это не платят. Безобразие, конечно, но я не жалуюсь. Иначе не было бы осенней постановки, а зачастую только репетиции и заставляют меня подниматься с постели.
Гарсия подбегает к моей партнерше:
– Эмили, понапористей, пожалуйста. Выразительнее демонстрируй свой страх. И сместись чуть вправо, а то мы теряем ту часть зрителей.
А теперь проблема звучания…
– И еще. Мне неприятно об этом говорить, но мы по-прежнему плохо слышим твои слова.
– Простите, – лепечет Эмили, она вот-вот расплачется.
Я поджимаю губы. Да уж, Эмили есть за что извиняться. Гарсия раз сто говорил ей об этом. Спектакль меньше чем через три недели, прямо перед каникулами по случаю Дня благодарения, и я уже побаиваюсь, что она попросту завалит свою роль.
– Не переживай, – успокаивает ее Гарсия. – Слышишь, Эмили? Не расстраивайся. Попозже займемся с тобой голосо-речевым тренингом, хорошо? – Он жестом подбадривает ее: не вешай нос! – Главное – доверять своему голосу. А в тебе уверенность есть.
Боже, до чего терпелив Гарсия! Я бы уже вся изоралась на половину состава, а он за пять недель репетиций ни разу не повысил голос.
Эмили кивает. У нее мышиного цвета волосы, которые вечно падают ей на глаза.
– Да, и вот еще что, – добавляет Гарсия, записывая что-то в блокноте, который он всегда таскает с собой. – Ты бы убирала назад волосы. А то у тебя вечно закрыт правый глаз.
Я вздыхаю, откидываясь на спинку стула. Это замечание он тоже ей делал. Не понимаю, почему нельзя следовать простейшим указаниям. Порой мне кажется, что только мы с Гарсией полностью выкладываемся.
Нет, я не считаю себя самой талантливой в труппе – остальные тоже все хороши, каждый по-своему. Но… даже не знаю. Такое впечатление, что им не нужна сцена, что они не испытывают потребности заполнить пространство эхом своих голосов и энергией слов.
– Кэт!
– Что? – Я поднимаю глаза.
Ко мне подходит Гарсия:
– Ты играешь великолепно. Но, по-моему, в этой сцене ты кое-что упускаешь. – Он кладет блокнот на стол. – Какую цель преследует твоя героиня в этой сцене? Чего она добивается от персонажа Эмили?
Это я осмыслила еще в сентябре, когда штудировала сценарий, и потому отвечаю без колебаний:
– Она хочет, чтобы Наталья извинилась.
Гарсия ерошит волосы. Взлохмаченный, в очках с толстой оправой, с щетиной, он похож на студента, которого мучает похмелье. В нашей школе Гарсия работает первый год, но он всегда невозмутим, на дом задает мало, в общем, по меркам многих, вполне сносный препод.