Прикосновения Зла (СИ)
– Да-а… – сипло выдохнул черноглазый юноша – Но не откажусь еще разок потискать зеленые груди рыбохвостых блудниц…
– Если помнишь, в стихах Минки тело сравнивается с кораблем, душа – с кормчим, а сладкое пение водных дев суть искушающие человека блага. В конце «Сказания…» герой, уступивший соблазну тех, чьи имена Алчность, Гордыня и Распутство, гибнет, испытывая страшные муки.
– Не надо сейчас о муках, отец… – Мэйо прижал ко лбу снятый с запястья широкий позолоченный браслет. – Мне ближе творчество Альбия, где женщина и море – две темные стихии, неутоленные страсти, две таинственные манящие бездны…
– В рассветные годы я тоже мыслил, что жизнь должна являть собою непрерывную череду удовольствий. Мой корабль метался из одной гавани в другую сквозь утомительные штили и грозные бури, пока не вошел в чистый и светлый залив, где пожелал остаться навсегда.
– А если бы судьба подсунула тебе не тихую, зеленую бухту, а грязную, утыканную рифами заводь, тогда что – лучше утопиться?
– Как ты можешь подобным образом судить о той, кого еще не видел? – строго спросил градоначальник.
– Предчувствие, отец.
– Сейчас мы едем к Флосам, они твоя родня по материнской ветви. Член магистрата Понтус является племянником Рхеи и посему ты можешь именовать его кузеном.
– Я помню всех наших родственников, кто ныне здравствует.
– Отрадно это слышать. Я буду жить у Понтуса, рядом с дворцом. Тебя же примут в доме моего клиента[3]Читемо, к западу от ручья Ифе. Там неподалеку пролегает тракт через внешние «Свинцовые» ворота, мимо триумфальной арки Фарэя, а сразу за ней – тренировочный лагерь Всадников.
– Ты, как обычно, все предусмотрел.
– Забота о семье – приятная обязанность мужчины, – Макрин слегка похлопал сына по плечу. – Умение искусно притворяться может помочь твоей политической карьере. После обеда мы нанесем визит семейству Литтов. Ты повидаешься с Видой и ее отцом. Сыграй для них милого и обходительного юношу также правдиво, как прикидывался бесноватым на корабле.
– Я постараюсь, – выплюнув мяту, Мэйо промокнул губы краем туники.
– Подаришь невесте жемчужное ожерелье и кольцо с янтарем. Амандус получит от меня пару лошадей.
– Хорошо.
– Выслушай еще одну просьбу, – сар благосклонно кивнул поприветствовавшему его прохожему. – Оставь своего раба у крыльца Литтов.
– С какой радости?
– Не нужно тащить грязного, дурно воспитанного скота в чужую обеденную. Его присутствие вызовет лишние неудобные вопросы. Ты вступаешь во взрослую жизнь, где игрушки станут только приятным напоминанием о славной поре детства.
– Клавдий не гнушался привести ослов на государственный Совет…
– И где теперь Клавдий? Предательски убит мятежником Варроном, что много лет плел сети заговора. Ты – не зесар и даже не советник. Когда дослужишься хотя бы до куратора общественных работ, тогда и станешь будоражить умы черни, выкидывая дерзкие курбеты.
Мэйо обиженно отвернулся.
– Как любящий отец, – мягко сказал Макрин, – я хочу видеть тебя счастливым, при должности, в кругу большой семьи, среди друзей и с полной чашей отличного вина. Хочу тобой гордиться и знать, что воспитал не только сына, но и гражданина, приумножающего славу Дома и государства.
– Возможно, я изберу военную карьеру, покуда не придумаю иного способа отделаться от брачных обязательств перед семейством торгаша.
– Ты вправе пойти любой дорогой, – градоначальник сжал запястье сына. – Если встретишь достойную девушку, хорошей крови, с незлобивым нравом, и пожелаешь стать ей мужем, то я, в ущерб себе, расторгну прежний договор.
– Спасибо за эти добрые слова, – молодой поморец улыбнулся краешками губ. – Я с должным уважением отнесусь к твоей просьбе, касающейся предстоящего визита, но, пожалуйста, не зови при мне рабов скотами.
– Хорошо, пусть будут вещи, разница невелика.
– У многих из них наличествуют признаки человеческой сущности, и было бы правильнее относить их к особому виду людей.
– Людей? – воскликнул Макрин с изумлением. – А если б лошадь вдруг заговорила, ее ты тоже возвеличил бы до человека? Вспомни зверинцы. Пока все хищники рассажены по клеткам, в ошейниках и под надзором, там абсолютно безопасно находиться. Но стоит распахнуть ворота и отпустить на волю этих тварей, начнется хаос. Они тотчас же вцепятся друг в друга, потом накинутся на нас, все, что найдут – порвут или изгадят. И власть достанется тому, кто будет самым сильным, диким и свирепым. Какое он воздвигнет государство? Где люди начнут, таясь, дрожать, когда на улицах и площадях с безумным воем, в дикой пляске закружится, подобно обезьянам, клейменый сброд? Такого ты желаешь? Чтобы не мы – они – катались в лектиках, повозках и верхом? Им подавай права! Не бить кнутами тех, кто мочится с балконов, кидается навозом, учиняет драки, сквернословит, а может, разрешить им насиловать всех женщин без разбора? Представь на миг, что раб тебя ударит и плюнет в лицо матери. Ты побежишь искать суда у тех же глупых и хохочущих мартышек, которые визжат от зависти к чужим деньгам, уму, благополучию? Или возьмешь увесистую плеть и негодяя запорешь до смерти, чтоб неповадно было скотине издеваться над людьми?
Мэйо закусил губу, придавленный тяжелыми, как гранитные плиты, аргументами отца.
– Запомни, сын, – продолжил градоначальник, – все, что ты видишь сейчас вокруг построено рабами, но придумано – свободнорожденными. Чудесные дома и храмы, мосты, фонтаны, сады, и эти арки акведука, и вон тот купол. Взгляни, какая роскошь!
– Да, здесь красиво.
– Ты хочешь рассказать мне о геллийцах и их традиции включать невольников в состав семьи, – Макрин поправил спадающий платок. – На острове царит иной уклад, неприменимый для крупных территорий. Рабство возникло на заре времен и будет иметь место до заката. Мы можем запретить клеймение, ошейники и кандалы, но не способны изменить природу зверя, равно как и природу человека.
– Нереус родился в семье людей и девять лет был свободным.
– Так что мешает составить документы и выслать его на родину? Боязнь расстаться с собственностью? Раз для тебя он – вещь, так не морочь мне голову.
– Отец! – воскликнул Мэйо. – На службе Всадникам предписано иметь с собой по одному рабу. Нереус вызвался сопровождать меня добровольно.
– Значит, ему удобно и привычно в шкуре зверя, а не человека, раз согласился дальше сидеть в клетке.
– Нет, ты не прав.
– Я бы поверил, что это жертва на алтарь любви, вот только между вами ее нет. Другим пускай в глаза хоть пыль, хоть золотой песок, меня ты не обманешь, Мэйо.
– Но…
– Давай не будем спорить и переменим тему.
– Я лишь хотел сказать… – понурился молодой нобиль. – Есть чувство, отражающее то, что мы видим в другом человеке и приносящее нам удовольствие –высшая, братская любовь.
– Расспроси своего раба о братской любви и о том, чем она может закончиться, – холодно заключил Макрин.
Дом Литтов был типичным городским особняком, который разительно отличался от сельских жилищ – вилл – популярных в Тарксе. Принадлежавшие семье Амандуса постройки занимали целый квартал. Главное здание, возведенное на искусственной насыпи, имело широкий фасад и было вытянуто в глубину, образуя внушительных размеров прямоугольник. За атрием[4], пол которого из отполированного бело-красного сигнина[5]выгодно гармонировал с настенными росписями, сочетавшими геллийские меандровые[6] ленты и цветочные мотивы, находился шестнадцатиколонный перистиль. Бассейн в его центре окружали ряды цветущих кустарников и мраморные фигуры фавнов. Напротив обращенного к перистилю таблинума[7]была устроена экседра[8], заставленная триклиниями и в летнее время служившая столовой.
Возлежа справа от хозяина дома, рядом с отцом, Мэйо неторопливо выуживал виноградины из тарелки, наслаждаясь пением заточенных в клетках диковинных птиц. Пернатые узники перепархивали между присадами и запрокидывали головки к высокому потолку, поддерживаемому золочеными перекрытиями.