Дочки-матери

У меня от слез все перед глазами расплывалось — но я все-таки увидела, что на платформе амортизатора моей машины кто-то сидит. Я вытерла слезы, а он встал.
Меня ждал Котик. С пластиковой торбочкой и ноутбуком. И его белокурая грива перевязана сзади ленточкой, как хвост у жеребенка.
И его тут появление мне резануло ударом ножа в сердце.
— Ты что тут делаешь! — кричу. — Тебе что, жить надоело?!
А он улыбается и мотает головой.
— Луис, — говорит, — я тут случайно слышал, что тебе пилот нужен. А я как раз больше всего люблю эти «Легионеры». Соскучился по ним, понимаешь. Ты меня возьми, пока лучше не найдешь, ладно?
— Ты сумасшедший, — говорю. — Просто псих и не лечишься.
А он кладет ноутбук на землю, прижимает руки к груди, смотрит на меня хитренько и весело и говорит:
— Ну шкип, ну пожалуйста! Я буду пахать — ну день и ночь, вот увидишь!
Тогда я опустила трап и отперла люк.
— Заходи, — говорю. — Ты сам не знаешь, что творишь.
— Нет, — говорит. Нежно. — Знаю.
Я в звездолете поняла, почему его зовут Котик. Он осматривался точно, как кошка или как мангуст. А мне хотелось любоваться им. Но просто любоваться не вышло, потому что я заметила у него на шее, из-под воротника, длинную красную полосу. След от ремня или от куска кабеля, к примеру. Здорово.
— Стой, — говорю. — Это что?
Он ужасно смутился, говорит: «Ничего», — и тянет воротник вверх.
— Как это — «ничего»? — говорю. — А ну покажи.
Так, наверное, не следовало делать, потому что это выглядело ужасно бесцеремонно, но я вытряхнула его из рубашки. Он оказался гораздо сильнее, чем девушка его комплекции, но сопротивлялся довольно условно. И то, что я увидела, меня здорово вывело из равновесия.
— Так, — говорю. — Работа Чамли?
Пожимает плечами. Говорит в сторону:
— Ну… так.
— Ты поэтому ушел? — говорю.
— Ну, вроде, — говорит, — и поэтому тоже. У всех есть свой предел, понимаешь? Мой номер шестнадцатый в этой стае, конечно, и я, как принято считать, для Чамли боевой трофей и личное имущество — но и я так больше не могу. Достало.
И в глазах у него вдруг появляется такой острый огонек, какого никогда не бывает у киногероев. Как у Козерога. Мне это, наверное, должно было показаться вульгарным, но не показалось.
— Ладно, — говорю. — Снимай все остальное, а я принесу аптечку.
И он говорит: «Да брось, фигня», — но раздевается. А я беру обезболивающий бальзам и начинаю приводить его в порядок. И он сначала говорит: «Легче, блин!», и сжимает кулаки, потом: «Луис, кончай, щекотно!», и пальцы у него разжимаются, а потом: «Луис, ой, какого ляда ты делаешь!» — хихикает и краснеет.
А меня вдруг занесло. Я вспомнила все, про что читала, и что видела в кино, я вспомнила, чему меня учила Хэзел, о чем болтали другие девушки и даже о чем говорил Рыжий. И практически использовала эту информацию процентов на девяносто восемь.
И потом он открыл глаза, посмотрел на меня растерянно и спросил:
— Луис, а что это было?
А мне сделалось ужасно неловко, я одной рукой прикрыла то, что называю грудью, а другой — все остальное, и говорю:
— Ну… так.
А Котик говорит:
— Этого быть не может. Это магия какая-то. Чудо господь явил. Или, может, это у меня парапсихические способности прорезались, вроде ясновидения. Надо же, а я думал, у меня совсем крыша потекла, раз захотелось к мейнцу в экипаж напроситься по доброй воле, да еще после таких его слов…
И я поняла, что сейчас задохнусь, и мне стало смертельно страшно, и я почувствовала себя невероятно беспомощной, потому что я совершенно не хотела его обманывать, и я пробормотала какую-то несусветную бессвязную глупость, что я, конечно, самая страшная в их мире женщина, и что я — мутант несчастный и уж точно не та женщина, на которую такой ангел, как Котик, может смотреть с каким-то интересом, и еще что-то — но Котик прижал палец к моим губам.
И говорит:
— Слушай, Луис. Может, ты и мутант, но это ничего не меняет. Ты, совершенно точно, не самая страшная женщина на Мейне, я знаю, о чем говорю. Но ты, уж точно, единственная на Мейне женщина, которая не стала меня гнать, когда я пришел, и я, видишь ли, теперь хочу остаться. Да и вообще, ты — женщина. Достаточно, я бы сказал. А те красотки, о которых ты говоришь — на их счет я бы усомнился. Я тут много всего видел. Ты ведь ничего не знаешь о моей поганой жизни.
— Я, — говорю, — просто жутко боюсь, что с тобой что-нибудь случится. Я тогда убью Чамли, но что это изменит. Я больше не хочу, чтоб умирали люди, которых я люблю.
А Котик обнял меня крепче, чем любая девушка, улыбнулся и сказал:
— Мы с тобой отобьемся от кого угодно. Я тоже умею драться. Ты веришь?
— Верю, — говорю. И я вправду верю, потому что у него в глазах эти острые огоньки бойца. — Конечно, верю.
Утром мы проснулись очень рано. Все еще розовое было от зари, и космодром был совершенно пустынный, как заколдованный город, потому что тут люди живут, в основном, по ночам, а на рассвете спят.
Но я привыкла рано вставать еще на Аллариа, а Котик не привык спать ночью и поэтому к рассвету выспался.
На нашей новой машине оказался дивный водоочиститель, поэтому уж мы могли себе позволить душ и все блага цивилизации. А потом я увидела, что Котик зашвырнул в угол свою рубаху в серебряных розах и блестящие штаны и надел рабочий комбез и куртку из своей торбочки. И волосы снова завязал ленточкой. И стал похож не на звезду экрана и героя-любовника, а на старшеклассника на практике. Правда, тоже киношного.
— Жаль, — говорю. — Раньше было красивее.
— Прости, Луис, — говорит. — Просто, кажется, так сейчас будет лучше.
И я, глядя на него, подумала, что глупо постоянно ходить в скафандре, что еще надеть шлем — и вид будет совсем как у ипохондрика, который чужого мира боится до одури. Хотела снять, но Котик сказал:
— Не снимай, пожалуйста. В нем надежнее.
— Ага, — говорю. — Будто я боюсь болезнетворных микроорганизмов.
— А если и боишься, — говорит, — кому какое дело? Знавал я одного парня, так он, как увидит какого-нибудь незнакомца, сразу грабки спиртом протирает, потом — глоток внутрь, а по вене — шприц биоблокады. На всякий пожарный. Кто-то ему рассказал про гуршгианскую проказу, так он жутко боялся подцепить.
— Не подцепил? — говорю.
Смеется.
— Нет. Спился. Так что не парься. Что ваще может быть нормальнее, чем пилот в скафандре?
Потом мы взяли пульверизатор с красной краской, вышли наружу и крупно написали на покрытии: «Блок Луиса. Не занимать, а то он вернется и даст в ухо». А потом уже, со спокойной душой, улетели проверить машину.
Особенно далеко мы не забирались. Так, «прыгнули» тысяч на пятьсот километров, только чтоб посмотреть, как он идет в гиперпространстве — до ближайшего астероидного потока. А там постреляли в астероиды. И в этом пробном рейсе я окончательно поняла, что такое Котик.
Сокровище.
Рассчитывал «прыжки» он не особенно лихо, но на этом я сама зубы съела. Зато Котик дивно вел машину в физическом космосе — мне случалось гостить у патрульных и смотреть маневры, но я в жизни не видала такого виража. Ни у кого. Он все забортное ничто просто собственной кожей чувствовал. Поэтому мы сразу решили, как разделим обязанности в бою — он будет выводить машину на цель, а я — стрелять, благо я, оказывается, вполне терпимо стреляла. Котик только сказал:
— Попрактиковаться бы на чем-нибудь пошустрее астероидов…
— Да, — говорю, — хорошо бы. Но не вижу мишени. Если только попросить кого-нибудь нас атаковать и пострелять понарошку.
— Угу, — говорит. — Давай Чамли попросим. А я случайно выстрелю не понарошку. Совершенно холостой, то есть, очень одинокой ракетой.
— Если мы, — говорю, — попросим Чамли, то еще на планете раздеремся.
— Ну да, ну да, — говорит. И улыбается со злыми огоньками в глазах. — Он в жизни мне не простит, что я свалил. Думаешь, им движет что-то вроде страсти? Фигу, я три года был его пилотом. Он привык к хорошей жизни, теперь ему будет сложно… разыскать кого-нибудь с хорошей квалификацией… и широкого профиля.