Блаженны миротворцы

Разве что — не даёт быть счастливым слишком долго.
Первое время часто хотелось выбрать камешек потяжелее, необитаемый, и в него — на второй космической, не тормозя. Потом — реже. Люди — твари живучие, сам себе удивляешься. Сначала жил, чтобы её астероид навещать, где она… Потом — просто жил.
В стае — не трогали. Я не слишком общительный, отгородился. Некоторые утешать пробовали — пришлось огрызаться. Я не могу так: сегодня одна, завтра другая — привычки такой не имею. Так что со мной им было скучно тусоваться… А Снурри знал, конечно — поэтому просто звал, если меня дома не было. Знал, что, если меня дома нет, значит я — к Дилайне на астероид свалил опять.
Не в нашей системе, кстати. Подальше. Потому что у нас тут — сами знаете. Кому-нибудь понадобилось пострелять, масса вещества зачем-то понадобилась или ещё что — они же рассматривать не будут. Ну и привет, не найдёшь своего астероида на прежней орбите. А мне хотелось, чтобы… вроде как вечно. Блажная романтика.
Поэтому улетал я надолго.
Сначала там только плита была. С именем. Потом я оставил маленький генератор, кислородный купол вокруг плиты. Да что… ну, привёз капельку грунта — наши цветы посадить, розовые колокольчики с Йтен, она любила. Фонарик повесил, влажность отрегулировал. Потом — сделал искусственную гравитацию, чтобы росли лучше. Искорка живого… Чуть-чуть полегче на душе.
Снурри ещё тогда подумал, что я тронулся. Ты тоже так думаешь? Нет?
А, ну ладно. Тогда ещё можно говорить.
Так вот, я как раз тогда возвращался от Дилайны. С её астероида, в смысле. Лишайник ей туда отвёз, хороший, лавийская разработка, чтобы потихоньку астероид грыз и кислород вырабатывал. Культуру приличных бактерий, для обогащения почвы… Ну, знаете — чтобы было ещё больше похоже на живое место. Когда-то в детстве я космобиологией увлекался — вот, пригодилось.
В общем, слегка безумное такое хобби: оживление холодного камешка, чтобы… Глупость, в общем. Неважно.
И я на тот раз всё закончил, шёл домой. Как раз покинул орбиту камешка, собирался в «прыжок» — и тут поймал чей-то сигнал. Незнакомый, но человеческая частота. Я расшифровал.
Человеческая… «Эдем», «Эдем», говорит «Святой воин-4», проект «Очищение Огнём». Были атакованы охотниками противника. Разгерметизированы и выведены из строя четыре отсека, прямое попадание ракеты в узел управления. Остался один, ранен, прошу помощи… «Эдем», «Эдем», ответьте…» — как-то так.
Мне это не понравилось. Это, знаете, «атакованы охотниками противника». Потому что — война у них там. Какой-то постоянный противник есть, который их атакует. А вмешиваться в чужие дела мейнцу, вроде бы, не годится. Мейнец же вне закона — накладут с двух сторон.
Но этот вояка там, вроде, ранен, а этот его «Эдем» что-то не отвечает. И я подумал, что, пожалуй, слетаю посмотреть.
Мысли у меня тогда были довольно забавно перемешаны — приличные с неприличными. Я собирался оказывать помощь и мародёрствовать одновременно. Он мне — не сват и не брат, я не люблю всяких «святых воинов», я решил, что стребую с него за помощь по первое число. С тем и «прыгнул» в направлении сигнала.
А там в вакууме дышали, ребята… полной грудью.
Я вышел в физический космос на поле боя. Такие дела.
«Святой воин» оказался космической станцией, которая, по идее, должна была нести крылышки-охотники — и, видимо, несла. Раньше. Но все они болтались вокруг. В виде трухи.
Простор на пару сотен километров по орбите станции был завален обломками. Я в жизни не видел такого фарша и в таком количестве: обычно, всё-таки, вояки пытаются вывести из строя больше технику, не живую силу — а тут уничтожали всё и вся к облезлой матери, с особым цинизмом.
Я шёл по инерции, а мимо проплывали куски машин и трупы; трупы — гуманоидов, я бы сказал, насколько можно рассмотреть гуманоидов в тех грустных останках. Некоторые из тех убитых были одеты в комбезы, а не в скафандры — я так понял, что их подняли по тревоге, и они поскакали убивать, нимало не заботясь о собственной безопасности. Прямо я тогда вспомнил, как читал про древние битвы — когда выбегали в одном белье и кидались рвать врагов чуть ли не зубами.
Тут друг друга ненавидели. Так ненавидели, что я удивился — я, вроде, пират, но и среди урок не принято звериться настолько. В бою надо холодную голову сохранять — а тут мозги кипели, по всему видно. Никакой корысти. Чистая злоба.
Станцию расковыряли ракетами — любо-дорого. Удивительно, что там вообще кто-то уцелел; судя по состоянию брони, калибр вполне основательный. Обычно охотники такие ракеты не несут, опасное оружие, можно по своим того… но здешних вояк это не волновало. Мне как-то совсем разонравилось вся эта, так сказать, спасательная операция, но я всё-таки вызвал «Святого Воина».
А он спросил пароль.
Я сказал, что я тут — человек посторонний, просто готов помочь, если нужна помощь.
Он спросил, точно ли — человек.
— Слушай, орёл, — говорю, — я не философ. Двуногое без перьев тебя устроит?
Он выразился в том смысле, что двуногих без перьев полна Галактика, но никто не поручится, что все они — люди. Я сказал, что тогда я, пожалуй, пойду — и этот идиот тут же завопил, что даёт стыковку.
Конечно, не факт, что я — человек с его точки зрения. Но жить хочется. Ладно.
Я поставил крылья в ангар для охотников. Стыковку без толку было и спрашивать: он открыл створы, а рядом со створами я увидал дыру в обшивке, через которую бы провёл свою машину, не задев краёв. Но вояка, видимо, сам не очень представлял, в каком состоянии его собственное оборудование.
Хорошая станция, кстати. Распотрошённая в прах, со сквозными дырами в броне, во всех местах — ещё функционировала и неплохо. Надёжная техника.
Выходить из машины пришлось в скафандре и попадать в жилые сектора — через двойной шлюз. Мой газоанализатор дал типичную смесь; самое оно для нас, двуногих без перьев. Но я даже шлем не снял, только поднял забрало. Мне там не нравилось.
В узел управления оказалось не попасть, после удара там всё загерметизировалось — да я и не рвался. Двигатели, похоже, накрылись, когда пригрело ракетой — просто удивительно, как переборки уцелели. Они, правда, выгнулись, как резиновые — но выдержали ударную волну. Хорошие переборки, опять же — качественный материал.
Кого-то с той стороны, конечно, по ним размазало. Но я совершенно не жаждал смотреть на это клубничное варенье — достаточно, что сиропчик кое-где изрядно в щели подтёк, до того, как сработала аварийная герметизация.
На войне как на войне, так сказать. Простор — колыбелью, все там будем.
Поэтому я взламывать этот склеп не стал. Вызвал раненого и говорю: «Ты где?» — а он сбросил мне голографический план и отвечает: «Иди вперёд, через лаборатории — к медотсеку». И я пошёл через лаборатории. Лаборатории у них там защищала целая система шлюзов с двойными переборками — исследовательская станция, ради лабораторий и устроена. Так что эти научные богатства почти не пострадали. Но стоило мне туда попасть — пары минут не прошло, как я понял, за что владельцам станции глотки рвали, за что приласкали их по полной, и почему так яростно ненавидели.
Хозяева тут изучали разумных нелюдей. Как морских свинок. Посредством вивисекции.
Я прошёл мимо целого ряда больших сосудов со спиртом или формалином, в которых плавали букашки. Целиком. Не то, чтобы я их фанат — но видеть разумных союзников заспиртованными, будто они колорадские жуки, жутковато, парни. И на душе тяжело.
Дальше пошли какие-то потроха на витринах. Я сперва не мог понять, что к чему, а потом дошёл до витрины, где нги был целиком препарирован, как лягушка, и сообразил, что это были образцы их репродуктивной системы. От этого мне стало похуже, чем от букашек — буквально затрясло. Нги-то был ещё совсем молодой, его невидящие глаза смотрели мимо меня, а тело приобрело белёсый цвет, какой бывает на препаратах из трупов… откуда-то я знал, что его убили специально, чтобы вскрыть. И не его одного.