Победитель, или В плену любви

— Тебе сколько лет, юноша?
Харви ответил за брата:
— В день святого Иоанна исполнится восемнадцать.
Арнауд кивнул:
— Вероятно, намного уже не подрастет.
— Он размечтался дорасти до облаков.
Легкая улыбка тронула лицо старшего рыцаря; Арнауд обратился к дочери:
— Где ваши костяшки-бабки, дитя?
Удивленная не меньше Александра, Манди раскрыла мешочек, привязанный к пояску, и вытащила полированные костяшки, с которыми иногда баловалась по вечерам.
— Вот, пожалуйста.
— Умеете играть?
Александр, испытывая удивление и даже некоторое замешательство, кивнул: Бабки — это игра на скорость, реакцию и ловкость рук. Костяшки, все вместе, надо было подбросить и поймать одной рукой. Цель игры состояла в том, чтобы не уронить ни одну.
— Покажите, как у вас получается.
Александр взглянул на Харви, затем на Арнауда де Серизэ. Нет, они не шутят. Пожав плечами, юноша взял костяшки. Если такова церемония посвящения в воины; то это еще не самое сложное испытание.
Уравняв дыхание, Александр слегка подбросил бабки и тут же подхватил, быстро, так что движение было едва различимо. Две косточки оказались в ладони, третья — на самом краю ладони, но не упала. Александр снова бросил и поймал, чуть более сосредоточенно, и затем еще раз — все три оказались в руке.
— Продолжайте, — кивнул Арнауд, уловив колебание. — Я скажу, когда достаточно.
Снова и снова Александр бросал и ловил, сбившись лишь однажды, когда Харви пересаживался и отбросил тень на игру. Наконец Арнауд объявил, что видел уже достаточно, и Александр, держа ладонь чашечкой, вернул бабки Манди.
— У вас хорошая координация, юноша, — отметил Арнауд и, улыбаясь Харви, добавил: — Получше, чем у вашего братца.
Харви немедленно зарычал:
— В бабки всякий поиграть может, а вот орудовать копьем, мечом или булавой — совсем другое дело.
— Действительно, другое, — согласился Арнауд. — И этим следует заняться, пока он не умылся кровью. Но я говорю о том, что у парня есть данные стать хорошим бойцом.
Александр вспыхнул от радости, мысленно видя себя таким, каким прискакал в полдень Харви, в сверкающей кольчуге и с рыцарским мечом.
— Именно этого я и хочу! — воскликнул он пылко.
Харви одарил его задумчивым взглядом, но воздержался от критического замечания. А леди Клеменс резко поднялась и стала собирать пустые миски и остатки хлеба. Губы ее были плотно сжаты, веки подрагивали. Александр почувствовал ее раздражение, но не мог понять, что явилось причиной. Он глянул на мужчин: Арнауд замер с виноватым выражением, а Харви старательно рассматривал свои ногти.
Наконец Арнауд сказал:
— Некоторые из нас здесь по необходимости. Бог предоставил вам путь к спасению души, одарил возможностью мудрого выбора и возможностью иначе прожить свою жизнь. Для того чтобы выжить в сражении, нужно не только умелое владение оружием…
— Да, сэр, — согласился Александр, но слова его относились только к последней реплике.
Арнауд внимательно посмотрел на него и продолжил:
— Харви сказал, что вы умеете читать и писать на латыни.
Александр чуть повел плечом.
— На уровне начинающего. Я не был самым способным учеником.
Харви бросил сухо.
— Он потратил кучу времени, создавая светские песенки о любви.
Арнауд кивнул:
— Совсем недурно. Наниматели такое ценят. Если он докажет, что неплох в большой компании долгим зимним вечером, да еще и может сражаться, то можно считать, что теплый очаг гарантирован.
— И уютная постель, держу пари! — Харви рассмеялся, но сразу же осекся, встретив серьезный взгляд Клеменс. — Ладно, поговорили — и пора прощаться. Надо выспаться перед завтрашним днем. — Он потрепал брата по костлявому плечу. — Давай, парень, луна уже поднялась.
Александр поднялся и поблагодарил семью де Серизэ за гостеприимство. Девушка улыбнулась ему; бронзово-каштановые волосы чуть распушились, в глазах плясали огоньки. Александр подумал, что не стоит как-то акцентировать их нечаянную встречу у реки — наверное, оба почувствуют неловкость. А так хотелось бы сохранить островок непринужденности и доброты в этом мире…
Мать тоже улыбалась, но все же тень озабоченности на лице леди не уходила, и Александр был уверен, что пожелание доброй ночи относится и к тому, что они не засиделись в гостях.
Он не стал задумываться о причинах — слишком много других мыслей теснилось в голове. Арнауд де Серизэ сказал, что у него есть навыки для того, чтобы стать рыцарем. Нужны только соответствующие обучение и подготовка, и если с этим все будет в порядке, можно достичь высот… Волна возбуждения окатила все тело. Он все вспоминал и вспоминал ясные серые глаза девушки, пытался прочесть ее взгляд, но постепенно воображение стало рисовать десятки, сотни молодых женщин, которые восхищенно кричат и бросают цветы под копыта рыцарского коня, на котором гордо восседает он…
Даже стойкий запах плесени в шатре Харви и грубое, шерстяное одеяло на кровати не умерили его энтузиазм. Нищим, без гроша ступил он на этот путь, но он чувствовал свое предназначение и верил, что путь сей приведет его к богатству и славе.
И когда это произойдет, никакие скелеты из стен до него не дотянутся…
Арнауд де Серизэ лежал в своем шатре и вглядывался в темноту. Клеменс лежала рядом тихо-тихо, но Арнауд знал, что она не спит. Волосы жены мягко щекотали грудь, ее бедро, прикасаясь к его собственному, дарило тепло. Маленький укромный уголок: их ложе отделялось от дочернего вышитой полотняной перегородкой. Сквозь нее доносилось ровное нежное дыхание Манди. Арнауд сожалел, что это не летний вечер, когда в такое время еще можно увидеть светлое мерцание волос жены и стройные линии ее тела. Мысли возвращали его к прошлому. Ему было двадцать, а ей — шестнадцать, когда они полюбили друг друга и стали супругами вопреки воле ее могущественного отца. Подумать только, дочь знатного лорда Стаффорда, девственница-блондинка — и заурядный придворный рыцарь…
В следующие шестнадцать лет они сумели пронести любовь сквозь лишения и испытания, боль и тяжкий труд. Любовь выстояла, оставаясь единственной защитой от житейской стужи. История их тайного бегства стала песней трубадуров, и до сих пор ее пели у каждого очага в походных лагерях молодые воины — такие же, каким он был сам, когда сжег за собой все мосты… И тут он еще раз подумал об Александре де Монруа и, нежно проведя пальцем по обнаженной руке жены, спросил:
— Как тебе брат нашего Харви?
— Тихий юноша… Но пока что, наверное, у него ни на что сил нет. Вот когда окрепнет, тогда и посмотрим.
— Но производит хорошее впечатление. — Усмехнулся в темноте Арнауд.
— Да, кажется достаточно приятным, — согласилась Клеменс, — но пока что я заметила слишком мало, чтобы составить суждение. Харви выяснил, почему он сбежал из монастыря?
— Все, что он сказал, — у мальчишки были самые серьезные основания. Но в детали не вникал. — Его рука скользнула к выпуклости груди и нежно погладила. — Конечно, Харви выслушал только одну сторону, а всегда имеется две или даже больше.
Какое-то время он молчал, обдумывая сказанное и наслаждаясь ощущением шелковистой кожи женской груди. В таком разговоре не было ничего необычного. Тихая беседа на спокойном ложе, ощущение близости друг друга в тишине ночи — счастливейшие моменты жизни. У них всегда было что сказать друг другу; что обсудить и о чем спросить друг друга. Наоборот, если Клеменс ничего не говорила, Арнауд ощущал беспокойство.
— Может быть, Манди лучше покрывать волосы, выходя в лагерь? — предложил он. — Для меня она все еще ребенок, но в глазах других мужчин, похоже, это уже не так… — Воспоминание о хищном взгляде ле Буше заставило его плотно сжать губы.
Клеменс накрыла его руку своей и погладила.
— Она уже превратилась в женщину. Да, ты прав, ей пора носить покрывало. — Голос ее дрогнул, когда она продолжила. — Я была ненамного старше, когда впервые увидела тебя во дворе замка моего отца…