Завтра я буду скучать по тебе
Кожа на моем лице пульсирует, а вместе с ней белки глаз и мозговая кора.
– Прошу тебя, – я стону сквозь стиснутые зубы, – не сегодня. Не сейчас.
– Поговори с ними. Послушай, что они скажут.
– Я не хочу.
Ульф опять вздыхает:
– Ты сам вытащил свой жребий, Торкильд, ты опускался на дно и снова поднимался. Ты изменился, – он снова глотает воздух и тушит сигарету. Недокуренную, сломанную. – Не позволь своей комнатке стать новой тюремной камерой. Тебе нужно выйти наружу, начать общаться с людьми и понять, кем ты хочешь стать в этой новой жизни вне тюремных стен.
– Знаю, – процеживаю я и опять облокачиваюсь на спинку дивана. Я открываю глаза, силой направляю взгляд к флисовому пледу, подсвеченному солнцем, и не отвожу, пока жжение не становится невыносимым.
– Что-что?
– Я это знаю.
– Уверен? – отвечает Ульф Сульстад более спокойным, терапевтическим тоном, – Хорошо, – продолжает он, а я всё не отвечаю. Теперь он дышит спокойнее. – Ну тогда ты заходи попозже, заодно посмотрим, что там с дозировкой. Согласен? Идёт?
Третью попытку докурить сигарету до конца Ульф Сульстад проведет в одиночестве.
Глава 3
Арне Вильмюр стоит рядом с Анникен Моритцен. Та сидит в офисном кресле, ее руки лежат на письменном столе. За ними – три окна высотой от пола до потолка, обрамляющие городской пейзаж с его шумными шоссе, зелеными зонами и коммерческой застройкой. Арне одет так же стильно, как и в нашу первую встречу – почти четыре года назад на его вилле в восточном Стурхауге. Но волос поубавилось, а лицо стало бледнее.
– Торкильд Аске? – уточняет Анникен Моритцен, не вставая с кресла.
– Да, это я, – отвечаю и неохотно подхожу ближе.
– Рада встрече, – безрадостно произносит она. От ее запоздалого рукопожатия веет равнодушным презрением, а правый уголок рта не реагирует на попытку улыбнуться, оставаясь будто парализованным. Всё это скорее смахивает на оскал.
Арне Вильмюр не подает и знака почтительности, когда я приветственно протягиваю ему руку.
– У меня есть его фотография, – Анникен вытаскивает её из одного из ящиков в столе.
– Какой чудесный! – пытаюсь я произвести впечатление. Наклоняюсь к ней и беру фотографию обеими руками, чтобы она не упала на пол, выскользнув между пальцами.
– Она сделана пять месяцев назад, когда мы гостили у моих родителей в Ютландии.
Диалект Анникен напоминает речь обеспеченных жителей Ставангера, хотя до сих пор выдает в ней датчанку. Ей чуть за пятьдесят, на ней тёмно-синий пиджак, юбка в тон и белая рубашка, две верхние пуговицы на которой расстёгнуты. Меня осеняет, что она, похоже, на целую голову выше своего бывшего мужа.
– Наверное, расти в таком месте просто чудесно.
В её глазах читается: «Я знаю, что ты за тип». Но всё же она этого не произносит.
– Это последняя его фотография.
Её взгляд замер на снимке, она как будто перенеслась туда, в родительский сад. Они вместе жарят барбекю и потягивают морс. Её сын Расмус следит за грилем, одетый в красные шорты команды Ливерпуль, сандалии и белый поварской колпак. На его атлетическом теле бронзовый загар. Дед тостует с рюмочкой чего-то крепкого в руках, а Анникен сидит на стуле и подмигивает камере.
– Расмус со школьными друзьями плавал вокруг света на паруснике весь прошлый год.
Произнося эти слова, Анникен мечтательно смотрит на обратную сторону фотографии, будто бы пытаясь вобрать в себя остатки энергии, которую приносят ей эти воспоминания.
– Но после поездки в северную Норвегию Расмус задумал перестроить заброшенный конференц-зал на одном острове с маяком в «отель впечатлений».
– Отель впечатлений?
– Дайвинг по затонувшим кораблям, рыбалка с гарпуном, ну и другие подобные морские развлечения на свежем воздухе. Расмус сказал, что это очень популярно за границей.
– Сколько ему? – спрашиваю я, хотя ответ мне известен. На автобусе по пути в Форус я нашёл заметку в сетевой газете из Трумсё, где говорилось о пропавшем без вести молодом человеке двадцати семи лет, который, как предполагается, погиб в результате неудачного погружения с аквалангом недалеко от посёлка Шельвик, в коммуне Блекёйвер.
– Нашему Расмусу двадцать семь лет.
– А когда он туда уехал?
– Анникен купила ему дом прошлым летом, – отвечает Арне. За окном за его спиной бриз снова стал гонять тучи по небу. Их бледно-серые туши торопливо плывут на юго-восток.
Анникен кивает, не смотря ни на одного из нас.
– Этот остров опустел, когда в восьмидесятые там закрылся конференц-зал. Расмус отправился туда вместе с парой друзей, чтобы помочь всё отреставрировать, пока не закончатся каникулы.
– Когда он пропал?
– Последний раз я говорила с ним в пятницу, пять дней назад. Полиция нашла его лодку вчера утром. Вот они и решили, что он вышел в море для занятия дайвингом либо в субботу, либо в воскресенье.
– Ну а ты что? – я поднимаю взгляд на Арне: он смотрит перед собой своими пустыми глазами, как солдат в стойке смирно, а дождь уже накрапывает по окнам за его спиной.
– Они не особенно тесно общаются, – вступается Анникен и прижимает руки к груди, будто внезапно оказавшись под ливнем.
– Он жил один перед тем, как пропал? – спрашиваю я и вглядываюсь в оттенки серого за стеклом.
– Да, прошлый месяц он провёл там в одиночку.
– Почему полиция решила, что он утонул?
«Еще немного, Торкильд», – торжественно шепчет мне внутренний голос под звуки разбивающихся о стёкла капель воды. – «Еще пара вопросов, и можно ехать домой».
– Когда они нашли лодку, оборудования для погружений на ней не было. Расмус обычно отплывает к рифам рядом с островом и там погружается, когда есть время. В пятницу он сказал, что хочет сплавать в выходные, если погода будет хорошей.
– Есть ли у вас причины полагать, что с ним случилось что-то другое и это не несчастный случай?
– Нет.
На лице Анникен написано раздражение. Видимо, я прервал её на том самом месте, где прерывали и все остальные, с кем она разговаривала после пропажи сына.
Я чувствую, что мне всё сильнее хочется подойти к ней и хорошенько встряхнуть, сказать ей, что пришла пора очнуться. Перестать мечтать. Всё это ведёт в никуда, а в итоге – только разбитые сердца и разорванные на части души. Все эти сны, которые мы видим с открытыми глазами.
– Я отправилась туда, как только он перестал мне отвечать. Я чувствовала, что что-то здесь не так, – Анникен поворачивается к бывшему супругу, – я ведь тебе это говорила. Он бы точно перезвонил. Он всегда перезванивает.
Арне осторожно кладёт руку на её плечо и молчаливо кивает.
– Но в тот день погода была плохая, – продолжает она. – Местный шериф и инспектор отказались везти меня к маяку. Они обращались со мной как с больной истеричкой, которую только и оставалось, что отправить в отель в Трумсё, в ста километрах оттуда, а сами сидели в своих офисах в полном бездействии. Никто не хотел мне помочь, никто ничего не делал. Они так и сидят в своих конторах, понимаете? Так и сидят там и не делают ничего, а мой сын в это время в открытом море и ему нужна помощь! – Она горько всхлипывает. – Поэтому я снова приехала домой, Арне, – шёпотом говорит она, и её глаза наполняются слезами. – Ведь ты говорил, что найдешь кого-нибудь, кто сможет нам помочь. Тот, кого они станут слушать. Неужели ты не помнишь? Ты обещал найти того, кто нам поможет.
Арне закрывает глаза. Анникен снова поворачивается ко мне.
– Послушайте, Аске, – она глубоко вздыхает и отирает щёки тыльной стороной ладони. – Шериф и инспектор заговорят с вами, я уверена. Вы сможете его найти, – поизносит она с теплой улыбкой, которую вызвала в ней эта мысль. Она тешит себя надеждами, что еще не поздно что-нибудь предпринять. – Да, вы сможете его найти. Ради меня.
Мой взгляд снова падает на мужчину с фотографии. Когда мне было столько же, сколько Расмусу, я был старшим полицейским инспектором в Финнмарке и занимался в своё время тем, что пытался убедить водителей скутеров не дробить дорожные знаки на кусочки.