Портрет тирана

В том же духе, но гораздо резче, высказался Троцкий в письме Центральному Комитету 8 октября. Через неделю в ЦК обратилась группа старых коммунистов. В этом документе (вошедшем в историю под названием «Письмо сорока шести»), полном тревоги за судьбу революции, содержится анализ государственной экономики, финансов и практики партийного руководства.
«Режим, установившийся в партии, совершенно нетерпим. Он убивает самодеятельность партии, подменяя партию подобранным чиновничьим аппаратом… Создавшееся положение объясняется тем, что объективно сложившийся после X съезда режим фракционной диктатуры внутри партии пережил сам себя».
Авторы письма обвиняли руководителей, потерявших связь с партией, в проведении политики, гибельной для страны. Они предложили, не медля, созвать расширенное совещание ЦК.
В числе сорока шести, подписавших это заявление, был В. Антонов-Овсеенко, начальник политического управления РВС. Он сделал важную приписку к тексту:
«Потребность в прямом и откровенном подходе ко всем нашим болячкам так назрела, что целиком поддерживаю предложение созыва указанного совещания, дабы наметить практические пути, способные вывести из накопившихся затруднений».
Там, наверху, письмо сорока шести восприняли как дерзкий выпад против партии. Напуганный Андрей Бубнов поспешил зачеркнуть свою подпись, но было уже поздно: такой удобный для политической провокации повод ни Сталин, ни Зиновьев не упустят. Объективное рассмотрение письма, откровенный, товарищеский разговор — это Сталина и его приспешников не устраивало. Созванный вскоре объединенный пленум ЦК и ЦКК объявил авторов письма фракционерами и обвинил их, вкупе с Троцким, в раскольнической деятельности. (Опять и опять — «Держи вора!»).
Характерная для «вождей» деталь: резолюция октябрьского пленума не была опубликована. Тройка партийных консулов не обнародовала и текст «крамольного» письма. В тридцатые годы, став властелином, Сталин убьет одного за другим всех подписавших то письмо. Но и тогда оно не увидит света. И долго еще со всех партийных амвонов будут сыпаться проклятья на головы выдуманных Сталиным «троцкистов»…
Однако в октябре двадцать третьего года содержание письма сорока шести, так же как и выступления Троцкого, стало известно многим членам партии. Пришлось триумвирам кое-что признать.
7 ноября Зиновьев публично, в газете «Правда», соглашается с тем, что нынешний стиль руководства ущемляет партийную демократию. «Правда» призвала членов партии принять активное участие в дискуссии по статье Зиновьева «Новые задачи партии».
В течение трех недель, начиная с 13 ноября, «Правда» публикует материалы внутрипартийной дискуссии. Она оказалась столь плодотворной, что уже 5 декабря Политбюро и Президиум ЦКК смогли на совместном заседании принять единогласно резолюцию.
Этот примечательный документ утверждал принципы коллективности руководства и свободы внутрипартийной критики. Резолюция требовала
«…чтобы руководящие партийные органы прислушивались к голосу широких партийных масс, не считали всякую критику проявлением фракционности и не толкали этим добросовестных и дисциплинированных партийцев на путь замкнутости и фракционности…»
Ссылки на «партийную дисциплину» при обсуждении вопросов партийной жизни признаны неправильными, ибо такое обсуждение — неотъемлемое «право и обязанность членов партии».
ЦК призывает бороться с «бюрократическими извращениями партийного аппарата и партийной практики».
Нет нужды сличать тексты письма сорока шести и резолюции ЦК от 5 декабря 1923 года: по духу и содержанию они близнецы.
Не потому ли текст резолюции был лишь однажды, 7 декабря, опубликован в «Правде», а потом засекречен на десятилетия — для удобства придворных фальсификаторов истории.
Первыми нарушили резолюцию ЦК сами члены ПБ. Одно дело декларировать свободу критики, другое — терпеть ее.
Новоявленные «вожди» жестоко обманули доверие честных революционеров. Одной из первых жертв стал Антонов-Овсеенко.
Работая под началом председателя РВС Троцкого, он, казалось, обязан был выступать вместе с ним. Но на собрании работников ПУРа он вырабатывает резолюцию в поддержку ЦК, а документ противников отклоняет.
Скованный партийной дисциплиной, Антонов уклоняется от участия во внутрипартийной дискуссии. Когда ему предложили выступить с докладом от оппозиции на собрании в школе ВЦИК, он рекомендовал обратиться к Радеку или Преображенскому. Но узнав, что будет выступать Зиновьев, решил с ним поспорить. На собрание Антонов отправился со своим помощником Дворжецом. Дворжец в 1917 году, при Керенском, стал прапорщиком, примкнул к революции, был позднее принят в партию непосредственно ЦКК, состоял на партучете в школе ВЦИК.
На собрании Зиновьев вел себя вельможно, третировал оппонентов, требовал безусловного подчинения «линии ЦК».
Антонов пытался удержать Дворжеца, но тот все же взял слово и дал отпор члену ПБ, да еще в резкой форме.
…В перерыве Зиновьев подсел к Дворжецу:
«Вы выступили как прапорщик выпуска Керенского…»
Вскоре после памятного собрания Дворжеца вызвали в ЦКК. Адъютант Антонова сообщил об этом начальнику ПУРа и добавил: Дворжец опасается ареста.
«— Да… Зиновьев человек жестокий, мстительный, — заметил Антонов. — От него можно ожидать всего».
Зиновьев решил уничтожить дерзкого спорщика, осмелившегося «не по чину» критиковать члена ПБ. Дворжеца арестовали, сослали на пять лет. В тридцать седьмом его постигла судьба миллионов неугодных Хозяину.
Расправа с Дворжецом в декабре двадцать третьего — один из самых ранних звонков грядущего террора.
21 декабря Антонов-Овсеенко передает в ЦК заявление по поводу дискуссионного собрания в школе ВЦИК. Но аппарат ЦК уже наловчился отмахиваться от докучливых заявлений.
27 декабря, когда Дворжеца уже «привлекли», Антонов обращается в ЦК с резким письмом в защиту коммуниста, воспользовавшегося недавно декларированным «правом и обязанностью» обсуждать вопросы партийной жизни.
Это письмо Антонов писал ночью, он торопился.
«Мы не царедворцы партийных иерархов! — бросил он в лицо сталинской верхушке. — Неспособные руководить, вы стеной отгородились от партии и даже „большевистские предрассудки мобилизовали“ — лишь бы заглушить критические голоса.»
С тревогой писал Антонов о том, что в руководящей среде не прекращаются распри, что линия большинства ЦК «вредна для единства партии, она подрывает моральную сплоченность армии» и моральный авторитет РКП(б) в Коминтерне.
«Так не может долго продолжаться. Остается одно — аппелировать к крестьянским массам, одетым в красноармейские шинели, и призвать к порядку зарвавшихся вождей!» [65].
Антонов решил отправить письмо немедленно.
…Начальник отдела печати ПУР Михаил Поляк, которому Антонов-Овсеенко утром зачитал письмо, пытался удержать его от этого шага, но Владимир Александрович поступил по-своему:
— Я никогда не кривил душой перед партией, не был фракционером, — ответил он.
Таких-то сталинцы убирали с дороги первыми. Правда, упечь Антонова в лагерь не совсем удобно. Пока неудобно. Придется ограничиться провокацией, уже сочиненной Зиновьевым, — обвинить его в том, что он якобы превратил ПУР в… штаб фракционной борьбы против партии.
12 января 1924 года Антонова вызвали на заседание Оргбюро ЦК. Сталин обвинил его во фракционной деятельности. Генсек явился на заседание не с пустыми руками: подручные заготовили на Антонова особый материал, «изобличающий» начальника ПУРа в попытках действовать автономно — якобы он не известил ЦК о созыве конференции партячеек военно-учебных заведений и не согласовал с ЦК циркуляр ПУРа № 200.
Опровергнуть это вздорное обвинение можно было лишь разоблачив адскую кухню аппарата ЦК. Пункт первый резолюции Оргбюро опирался именно на эти спецдомыслы. А вот пункт второй:
«Письмо т. Антонова-Овсеенко членам Президиума ЦКК и Политбюро ЦК от 27 декабря 1923 года с угрозой по адресу ЦК „призвать к порядку зарвавшихся вождей“, является неслыханным выпадом, делающим невозможным дальнейшую работу т. Антонова-Овсеенко на посту начальника ПУРа».