Аттила

Весь пир оказался абсолютным триумфом римского вкуса и творчества, и великолепие банкета было одобрено почти всеми. Гости ели и пили в свое удовольствие, и часто отлучались, чтобы опорожнить мочевой пузырь, или жёлудок, или и то, и другое.
За столом происходил обычный обеденный разговор: об ужасно жаркой погоде, о том, как они стремятся в свои маленькие именьица в деревне, как только закончится триумф. В это время года в пятьдесят раз лучше жить в горах Кампании, и, конечно же, детям там особенно хорошо. А неимущие сельские жители могут быть просто очаровательны со своими забавными, безграмотными взглядами и суждениями.
Гости замолкали, чтобы взять еще одну-две лягушачьи лапки с серебряного блюда, чтобы сморщиться и пустить ветры, чтобы ополоснуть пальцы в золотых чашах, в воде, ароматизированной лепестками роз, а потом обтереть их о волосы проходивших мимо рабов.
Пока еще можно подыскать себе очаровательную маленькую виллу с несколькими акрами виноградников и оливковых деревьев, просто-таки совсем дешево. Очень хорошо отзываются о районе вокруг Беневентума, к примеру, этого прелестного старого колониального городка на Via Appia, за Капуей. Немного далековато и примитивно, это правда, и добраться не так просто, как до Капуи, но все равно очаровательно, просто очаровательно. Капую «открыли» довольно давно, и она страдала от того, что называли «переселением неаполитанцев», а вот дальше в горы, рядом с Каудиумом и Беневентумом, все еще можно чувствовать, что находишься в настоящей Италии. Разумеется, Via Appia поддерживают не в таком хорошем состоянии, как раньше — тут они слегка понижали голоса — и добираешься туда очень уставшим. И в местных лавках невозможно раздобыть свежих устриц для званого обеда ни за какие деньги. Приходится «обходиться» тем, что предлагают местные поставщики, иногда это весьма грубая пища: ячменный хлеб, колбаски из конского мяса, фиги — ну, и тому подобное. И все-таки — несколько недель в горах Кампании, на собственной небольшой вилле, может стать таким отдыхом от Рима. Это просто необходимо, честное слово.
Потом поболтали о нелепых ценах на собственность в городе: теперь гоняются даже за жильем на Aventine. Этак скоро люди заявят, что модно жить к западу от реки! Поворчали об экономических переселенцах с севера, особенно о германцах, и о том, что у них нет ни приличных манер, ни чувства закона и порядка, они просто снижают общую атмосферу всего района, если поселяются по соседству. Они ходят в смехотворных штанах, у них куча ребятишек, и пахнет от них странно.
Под конец, когда кувшины с вином и блюда почти опустели, поднялся придворный управитель, стукнул золотым посохом по земле и воззвал к тишине.
— Ваше Божественное Величество, — произнес он, так низко поклонившись императору, что всем показалось, будто у него сейчас сместится спинной диск. — Прекраснейшая принцесса Галла, сенаторы, полководцы, префекты и преторы, судьи, епископы, легаты, квесторы, ликторы, дамы и господа, представляю вам нашего достопочтенного поэта, равного Лукрецию, нет, Вергилию, нет, самому великому Гомеру — дамы и господа: прошу тишины. Клавдий Клавдиан!
Под более чем жалкие аплодисменты поднялся на ноги жирный, потный, смуглый мужчина и обеспокоенно оглядел три сотни гостей.
Одни-двое вежливо улыбнулись ему. Все знали, что сейчас произойдет.
Поэт молил о прощении, умолял о снисхождении, бесконечно кланялся и кивал в сторону императорского возвышения, хотя умудрился ни разу не поднять на него глаза — несомненно, опасаясь, что будет потрясен и ослеплен сиянием Его Императорского Величества. Потом, вытащив из складок тоги угрожающе толстый свиток, — он объявил, на удивление сильным и звучным голосом, что будет рад прочесть собравшемуся обществу короткий панегирик, который набросал этим утром, во хвалу великолепной победе императора над ордами варваров; он попросил слушателей о снисхождении, поскольку времени для работы у него было совсем немного.
Вообще-то все знали, что у Клавдиана всегда есть буквально дюжины панегириков, уже написанных и припрятанных в библиотеке его прелестной виллы на Эсквилине, предназначенных для того, чтобы охватить все мыслимые и немыслимые события, и он вытаскивает их по мере надобности. Но все были слишком вежливы, чтобы заявить об этом вслух. Кроме того, несмотря на ехидные замечания за глаза, Клавдиан очень нравился императору.
Он кашлянул и начал:
 
 
О возлюбленный принц, ярче, чем дневное светило,
 
Чьи стрелы в цель летят верней, чем парфянские!
 
Разве моя хвала может сравниться с твоим величественным умом?
 
Как восхвалить твое великолепие и твою красоту?
 
На ложе из золота, на финикийской порфире мать даровала тебе жизнь,
 
И предсказания сулили тебе удачливую судьбу!
 
И Аммон, и Дельфы, так долго немые, нарушили свое молчание,
 
И камень в Кумах — храм неистовой Сивиллы — снова заговорил!
 
 
Дородный легат рядом со Стилихоном приподнялся на локте и кисло пробормотал:
— Что-то я такого не припомню.
— По-моему, меня сейчас вырвет, — пробормотал в ответ полководец, — и виноваты в этом будут не их сомнительные британские устрицы.
Оба склонили головы, пытаясь подавить смешок.
Галла на возвышении повернула голову.
Клавдиан продолжал:
 
 
Когда в пылу погони ты направлял скакуна среди каменных дубов,
 
И локоны твои струились по ветру,
 
Звери сами падали пред твоими стрелами,
 
И лев был рад получить рану от священной руки принца,
 
Приветствовал твое копье и с гордостью умирал!
 
Когда после псовой охоты ты искал тени лесов
 
И свободно раскидывал члены во сне,
 
Какая любовная страсть начинала пылать в сердцах дриад,
 
Сколько наяд подкрадывалось к тебе на дрожащих ногах,
 
Чтобы украсть незамеченный поцелуй!
 
 
Многие гости одобрительно засмеялись, оценив восхитительный образ. Даже сам император хихикнул в кубок с вином. Клавдиан великодушно помолчал, дав императору отсмеяться, и возобновил декламацию, потому что осталось еще много:
 
 
Кто, хотя бы и более варвар, чем дикие скифы,
 
И более жесток, чем дикие звери,
 
Увидев рядом с собой твою необыкновенную красоту,
 
Не схватит с готовностью цепи рабства
 
И не предложит служить тебе?
 
 
Аттила проверял остроту маленького фруктового ножичка на подушечке большого пальца.
 
 
И весь мир преклонится пред тобой, о благороднейший принц!
 
И я предвижу разграбление далекого Вавилона,
 
И Бактрию, склонившуюся перед законом,
 
Испуганную бледность на берегах Ганга —
 
И все пред твоим именем!
 
Потому что перед тобой весь мир преклонит колени;
 
Красное Море подарит тебе драгоценные раковины,
 
Индия — слоновую кость, Панчая — духи,
 
А Китай — рулоны желтого шелка.
 
И весь мир признает твое имя, твою империю.
 
И будет это безгранично, без сроков и пределов!
 
 
Аплодисменты длились почти так же долго, как читалась сама поэма.
Чуть позже Галла проходила за ложами, чтобы поговорить с управляющим, и случайно услышала, как один из пьяных и неосмотрительных гостей рассеянно интересовался у соседа, присутствовал ли вообще император на сегодняшнем Триумфе?