Удар в сердце (сборник)
Лыков занял свое место во второй стрелковой цепи и огляделся. Савченков справа, Лагорио и Буткин слева; все звено в сборе. Дистанция с первой цепью – уставная. Он повернул голову назад и ахнул. Линейные роты во взводных и полувзводных колоннах двигались следом за стрелками. До них было чуть больше ста саженей, тоже по уставу. Два батальона, тысяча триста шестьдесят штыков, как на учениях, шли в атаку. Держись, турка!
Вдруг туман стал рассеиваться и прямо на глазах исчез совершенно. Раз – и нету! Плоскость до самой Очхамури стала видна как на ладони, и турецкие позиции на правом ее берегу тоже. Алексей поразился красоте открывшейся перед ним картины. Справа блестело, как ртуть, море. Пенные барашки волн налетали на берег и живописно разбивались на брызги. Слева высилась огромная гора, и от нее расходились в стороны скалистые хребты [6]. А по фронту тянулась полоса высот, на гребне которых что-то тускло блестело. Да ведь это турецкие штыки, сообразил Лыков. По мою душу сверкают! Черт! Руки сразу сделались будто мишурные, а в ногах появилась слабость. Старший в звене отстал, и соседи начали на него оглядываться. Стыд-то какой! Алексей поднажал, хотя ноги едва слушались его. Хорошо хоть, по ним пока не стреляют… Тут высоты окутались дымом, словно турки подслушали его малодушные мысли. Одновременно хлопнуло с моря, и над поляной разорвалось сразу несколько шрапнелей. Проклятые броненосцы никуда не ушли, они ждали атаки! А ты, дурак, любовался барашками! Не в силах уже бороться со страхом, Лыков рванул вперед. Голова вдруг перестала работать. Движения словно бы направлял какой-то автомат. И это было спасительно для него. Бездумье вытеснило страх, и сделалось все равно: добежит? не добежит? попадут? не попадут? Ноги припустили вдвое быстрее, как в детстве, когда чесали наперегонки. И все смешалось и завертелось в дикой бессмысленной карусели.
Потом Лыков не смог вспомнить подробностей своей первой атаки. Они куда-то бежали. Над головой густо рвалась шрапнель. Стаканы ударялись о камни, изрыгали свинец и с диким звуком, похожим на хохот, улетали обратно в небо. Раз у Алексея сбило с головы шапку, и пришлось ее поднимать. Еще чиркнуло по рукаву. Потом он чуть не наступил на упавшего ему прямо под ноги Савченкова. Хотел поднять, увидел, что у того вместо глаза черно-красная дыра, а второй глаз испуганно косится по сторонам… Бросил и побежал дальше. Когда он заметил впереди берег реки, обрадовался, а зря. Оказалось, что их цепь добежала до границы ружейного огня турок. И в дополнение к шрапнели на атакующих обрушился шквал пуль. Сразу упало вокруг несколько человек, и ужас чуть было не вернулся снова. Но тут из-за спины вынырнул поручик Агафонов и крикнул ободряюще:
– Быстрее, быстрее! Там все кончится!
Мысль, что «там» все кончится, несказанно обрадовала Лыкова. Он еще поднажал и даже сообразил осмотреться. Савченкова не было, а Лагорио и Буткин бежали рядом.
– Вперед, там все кончится, – прохрипел им вольнопёр, но они, кажется, его не поняли. Лица у обоих были красные от напряжения, челюсти одинаково тряслись. Подумав, что у него, наверное, такой же вид, Алексей сходу бросился в реку.
Воды в Очхамури оказалось по пояс, а главное, высокий берег создавал мертвую зону. Выходить из реки не хотелось… Тяжело дыша, Лыков встал посреди потока. Тянуло на что-то опереться и отдохнуть. Тут на глаза ему попались двое раненых, которые спустились к воде и сели на берегу. Один из них был Тахвердов, с которым вольнопёр недавно искал в лесу тропу. Он держал на весу правую руку и что-то ей растерянно выговаривал. Бледный, без шапки и весь какой-то пришибленный… Второго раненого Алексей не знал. Тот держался за живот. Посидел минуту и повалился назад, на спину. Ноги дернулись в судорогах, потом вытянулись.
Лыков отвернулся. Два солдата стояли и смотрели на него, ожидая команды. Ах, ведь он над ними старший…
– Вперед, ребята, – буднично, без всякого пафоса сказал им Алексей и первый полез наверх.
Там, однако, было нестрашно. На высотах уже хозяйничали наши. Турки бежали. Лыков понял, что ни разу не выстрелил во врага, и устремился вперед. Влетел в окоп, перелез через большого мертвого османа и выскочил на другой скат. Впереди, саженях в ста пятидесяти, улепетывали синие фигуры в красных фесках. За ними не гнались. Алексей встал на колено, прицелился в ближайшего. Затаил дыхание – и нажал на спуск. Бах! Синий как бежал, так и продолжил бежать. Пока вольнопёр доставал новый патрон, пока заряжался, турки скрылись под горой.
Кто-то за спиной хохотнул. Лыков обернулся. Трое старослужащих сидели на бруствере и дымили трубками. Один сказал добродушно:
– Барин! Отпусти ты их, пусть бегут. Тоже ведь люди.
– Какой я вам барин, дяденька!
– Ну, не барин… Все равно отпусти.
Со стороны гор неожиданно появился вольноопределяющийся Гиляровский из четвертого батальона. Вид у него был расхристанный, глаза бешеные.
– Здорово, Леха! Скольких положил?
– Ни одного…
– Ну и плохо! Я вот троих снял!
– Троих? – не поверил Лыков.
– Троих.
Гиляровский пришел на войну добровольцем из провинциальных актеров. Он оказался с двойным дном: намекал, что человек бывалый, но всегда недоговаривал. При этом был фантастически силен, решителен до наглости и хороший строевик. Еще в лагерях Гиляровский поборол всех силачей в полку. Лыков проиграл ему так же позорно, как и остальные. Но два вольнопёра из благородных сошлись. Владимир показал новому приятелю некоторые артикулы борьбы. А еще научил упражнениям, которые развивают силу мышц запястья и предплечья. Сам актер легко сгибал рубли и даже двугривенные, а из винтовки выбил «сверхотлично». Конечно, такой человек мог застрелить в бою троих… Алексей в очередной раз почувствовал рядом с ним свою неполноценность и поспешил сменить тему разговора:
– А ты, что, в охотники перешел?
Гиляровский был одет в горскую одежду и вооружен берданой.
– Ага! В полковую команду. Давай и ты к нам! Начальства мало, а приключений много. Эх! Только в охотниках и есть настоящая жизнь!
– А меня возьмут?
– Я похлопочу у Лешко. Это начальник охотников. А ты просись у Агафонова, он тебя отпустит. Ну, будь! Пойду трофеи возьму. Якши-яман, клади в карман!
И, нисколько не смущаясь, Гиляровский подошел к ближайшему мертвому турку, снял с него феску и нахлобучил себе на голову. Алексей оглянулся. Повсюду наши солдаты шарили по турецким ранцам. Кто находил табак, радовался и показывал соседям. Один сапер отыскал даже бутылку с коньячным этикетом! Нижегородец тоже хотел что-нибудь взять на память, но постеснялся. Где здесь граница с мародерством?
Раздались свистки фельдфебелей, офицеры собирали свои роты. Любопытные бродили по захваченным окопам. Убитых врагов оказалось немного. Турки опасались за артиллерию и взяли ее на передки еще до того, как в бою наступил перелом. Глядя на пушкарей, стала отходить и пехота. Уплыли и броненосцы, расстреляв свои огнеприпасы. Это решило исход дела. Потери атакующих были значительными, но, если бы турки не побежали так быстро, погибло бы еще больше. В целом Рионский отряд выполнил задачу с приемлемыми потерями. Генерал-лейтенант Оклобжио проехал по гребню Муха-Эстадских высот и поблагодарил войска. Было приказано закрепиться на позиции и выслать вперед разведку.
Еще через час, когда ушли все офицеры, Лыков увидел необычную сцену. Фельдфебель выстроил роту. Вперед вытолкнули двоих. Взводные унтера окружили пару и взяли в кулаки. Оказалось, эти двое оставили цепь во время атаки. Били трусов жестоко… А потом вернули в строй со словами, что при повторе будет военно-полевой суд. Лыков знал от отца, что это давняя традиция русской армии. Называлась она – домашнее воздействие. Провинившегося в бою в первый раз наказывает сама рота, без начальства. Большинство принимает урок и больше не дрейфит. Лишь изредка попадается такой трус, что опять бежит с поля боя. Ему уже нет прощения.
