Служанка (СИ)

— Тимофей! — повысил голос мой раненый старый лев. — Я же сказал. Не буду унижаться!
— Если ты боишься, что она сорвется и сама приедет вместе с Данилычем, то зря. Я ее на Кипр отправил. Ей нужно развеяться. Здоровье подправить, почувствовать себя женщиной. У меня в «Лорене» и анимация есть, и контингент — сплошь респектабельные европейцы. Для русских цены кусаются. Так что при чем тут унижаться? Это просто просьба. Надеюсь, ты не собираешься всю оставшуюся жизнь ее игнорировать? Начнем с того, что ты за нее в ответе. Приручил, сделал домашней феей, которая только и думала что о твоем здоровье и благополучии, будь добр взять на себя ответственность.
Папенька вспыхнул, но состава преступления в моей речи не нашел, только раздраженно засопел.
— Я, конечно, буду помогать, но ей принадлежит по праву половина вашего имущества, если ты не забыл. Я тебя хоть и люблю, но матери не дам совершить широкий жест и отказаться от всего. И тебе не дам схитрить. Ты же знаешь, я юридическое образование получил не за сало, поэтому любую твою хитрость оберну против тебя. И хочешь разводиться — разводись, но подумай. Что ты предложишь молодой жене? Радикулит и гипертонию? И полцарства в придачу? А у нее аппетит будь здоров. И в плане секса, я думаю, тоже. Такие, как она, загораются, как спички. Ты потянешь?
Я говорил намеренно жестко, не делая скидки на больничную койку. Матери намного хуже. Но поскольку отец явно болен на две головы, значит надо лечить. А лечение мало когда бывает приятным. И мой Матвей Тимофеевич еще больше помрачнел.
— Я еще не думал о разводе. Это все неприятно.
— Ну, теперь у тебя время появилось, подумай. И главное выздоравливай. И я бы на твоем месте все-таки обратился к своему костоправу. Со здоровьем шутки плохи. Звони, если что-то понадобится.
На душе у меня черти плясали «Танец с саблями». Еще недавно я и помыслить не мог, чтобы с Барковским разговаривать в таком тоне. Но он понимает, что я кругом прав, поэтому только играет желваками и мечет молнии взглядами. А теперь еще пусть и поревнует. Даже свою брошенную жену мужики все равно расценивают как свою собственность. А тут Ольга Васильевна в окружении обеспеченных иностранцев, которые слюни пускают от русских женщин.
Полностью удовлетворенный результатом трехсторонних переговоров, я вернулся домой. Где неожиданно пришлось продолжить дипломатическую деятельность.
Как тень отца Гамлета Никотинка встретила меня на лестнице. Все в том же халатике, босиком, очевидно, вживаясь по новой в роль сиротки. Глаза грустные, как у побитой собаки.
— Тим, как там папа? — с дрожью в голосе спрашивает и при этом будто невзначай облизывает губы. — Я очень переживаю за него.
— Ник, я просил тебя не называть его папой?! Это мой отец! — может ведь выбесить! Вселенскую скорбь изображает.
— Не кричи на меня, я и так не нахожу себе места! — всхлипнул ангелочек и уткнулся носом мне в грудь. При этом она еще и обхватила меня за талию. А надо сказать, я не ношу бронежилет, который защитил бы от жарких прикосновений. Хлопок на мне и тонкий шелк на ней не могут служить преградой, и я чувствую, как ее грудь трется о мою, рождая самые грязные помыслы и однозначные реакции. Мое тело все еще заточено на таких статуэток. И черт! Ее пара всхлипываний и легкие движения пальчиков у меня по спине рвут мне крышу, перед глазами, чуть ли не затмевая их пеленой похоти, проносятся все ее призывные «собаки», пухлые губы, стремящиеся к букве «О». И это добавляет стойкости совсем не мне, а моему уже изрядно изголодавшемуся члену.
— Ты ничего не знаешь, чтоб осуждать меня. Ты родился с золотой ложкой во рту, а у меня черные корки хлеба были на ужин! — Еще одно всхлипывание. Тонкие пальчики стягивают футболку на моей спине. Она задирается, и руки Никотинки, словно оголенные провода, бьют по моим нервам. Черт! Ее отчаянное «Защити меня!» сплетается с языком тела, которое однозначно кричит «Трахни меня!». Ее живот крепко прижимается к моему стояку, выбивая искры запретного, откровенно постыдного и оттого жгучего желания.
Протискиваю ладонь между нами и стискиваю ее упругую, ждущую ласки грудь. Ника выгибается дугой в моих руках и хрипло, растеряв жалобные нотки выдыхает мое имя:
— Тимофей! Не надо! — и, сука, еще тесней прижимается к члену, словно пытаясь оседлать его.
Такая податливая и открытая, но создает впечатление, будто это я ее принуждаю. Манит, увлекает и дрожит от вожделения. Проходится руками по моим ребрам, словно запуская электрическую цепь, конечное звено которой — мой мозг.
Хватаю ее на руки и рывком открываю дверь библиотеки — терпения не хватает подниматься на второй этаж. Важно, что она тоже закрывается изнутри.
— Тимофей! Тимофей! — словно приворотное заклинание, шепчет Ника, цепляясь за мою шею и стряхивая с плеча скользкий шелк.
Точеное плечико японской гейши, невинно оголенное, прошивает позвоночник и отстреливает в пах так, что член уже пульсирует от боли.
Рывком стаскиваю с нее халатик, оставляя в одних кружевных трусиках. Бл**дь, она еще и скрещивает руки на груди, словно защищаясь от насилия, и снова облизывает губы. Оскар в студию! Победа в номинации «Лучший эротический эпизод»
Спасибо, мозг! Чуть отпустило, и игра переходит на ее поле. Снимаю футболку, давая еще раз рассмотреть себя.
Дергаю ремень, рывком расстегиваю молнию и спускаю до колен штаны вместе с боксерами.
Обеими ладонями беру ее лицо, пропускаю ее волосы сквозь пальцы и медленно давлю ей на плечи, заставляя опуститься на колени.
Ни испуганный «ох», ни ошарашенный взгляд уже не способны остановить меня. Я закрываю гештальт и исполняю свою первую хочушку — видеть ее голую у себя между ног.
Отпускаю волосы одной рукой и пальцем раскрываю ее лживый и сексуальный рот.
— Да, детка! Я так хочу! — озвучиваю свое решение, чтоб она не сомневалась. и вгоняю член до упора. Ника от неожиданности закашлялась, и если б не моя зверская интуиция, мог бы подумать, что она в первый раз принимает в рот. Я немного отстранился, давая ей вздохнуть, и снова толкнулся вперед. Осознав, что сегодня сценарий вот такой, она перестает изображать девственницу и уже сама начинает насаживаться на мой каменный стояк. Перехватывая его рукой, на мгновение выпускает изо рта и бросает свой фирменный взгляд олененка Бэмби. И черт, в нем сверкают слезы! Не будь у меня такая здоровая психика, клянусь, я бы подумал, что это слезы раскаяния или стыда. Но скорей всего, эти слезы оттого, что я первый раз толкнулся глубоко в глотку.
И абсолютно не чувствуя себя похотливой скотиной, уже двумя руками зарываюсь в шелковистые волосы и направляю ее движения.
Я, наконец, получаю то, что хотел. Убеждаюсь, что она маленькая шлюшка, которой все равно перед кем стоять на коленях, и получаю долгожданную разрядку, выстреливая ей в рот.
И из чувства мести не отпускаю ее голову, не позволяя отстраниться и выплюнуть. Меня немного потряхивает еще от возбуждения, но удовлетворение затопляет сладкой дрожью. Я уже думаю, что хочу сейчас развалиться в кресле на маленькой терраске, дверь на которую вела из библиотеки, выкурить сигарету и выпить чашку кофе.
Но через секунду понимаю, что острее всех желаний — желание провалиться сквозь землю. С выражением изумления и страха, отчаянно прижав к груди поливалку для цветов, прижавшись к двери на терраску, на меня смотрела Анюта.
Глава 23
«Оскар» уже был. Теперь наиболее актуально «Занавес», опять же, если сейчас не раздадутся ехидные аплодисменты и никто не попросит исполнить номер «На бис».
Чуть наклоняю голову вперед и бросаю на Анюту исподлобья тяжелый взгляд, который должен читаться, как «Мне зрители не нужны!» Светить своим магическим жезлом, вынимая его изо рта Ники, у меня не было никакого желания.
Девушка верно истолковала все и, пятясь, попыталась исчезнуть из поля зрения. Хотя явно она нечасто смотрела фильмы для взрослых, поэтому сейчас была полностью дезориентирована и затылком стукнулась о косяк двери. Но загипнотизированная моим взглядом, она либо не почувствовала боли, либо точно так же, как и я, хотела уменьшить количество посвященных и громким «Ой» не привлекать внимания Никотинки.