Горячее молоко
Кошку Джодо унесла одна из санитарок.
Сестра Солнце, а в действительности Джульетта, не проявляла ни дружелюбия, ни враждебности. Она держалась буднично, по-деловому, безмятежно. В ней не было отцовского энтузиазма, но при этом я заметила, что она очень внимательно прислушивается к Розе, хотя и не подает виду. Теперь я совсем иначе расценивала ее промедление в дверях кабинета. Вероятно, не так уж далеко блуждали ее мысли, как мне показалось. Проявив наблюдательность, она предложила мне помощь: застегнуть платье, которое я распахнула на пляже.
Деликатно повозившись с молнией, Джульетта положила руки на свою осиную талию и сообщила, что за нами приехало такси.
— До свидания, Роза. — Гомес энергично потряс ее руку. — Между прочим, вам бы надо самостоятельно управлять взятой для вас напрокат машиной. Она включена в стоимость моих услуг.
— И как я смогу ею управлять? У меня же отсутствует чувствительность в ногах. — Роза опять сделала оскорбленное лицо.
— С моего разрешения. Прямо в следующий раз и заберете. Нужно еще оформить кое-какие документы, но машина будет ждать вас на парковке.
Джульетта обняла мою мать за плечи.
— Если у вас возникнут трудности с вождением, пусть София нам позвонит, и мы за вами приедем. У нее записаны все контактные телефоны.
Определенно, клиника Гомеса представляла собой семейный бизнес.
Нам не только собирались подогнать автомобиль; Гомес проинформировал мою мать, что с удовольствием сводит ее в ресторан пообедать. Попросив Джульетту внести в ежедневник это мероприятие на дату, наступающую через два дня, он склонил серебристую голову и повернулся на каблуках, чтобы поговорить с одним из молодых докторов, поджидавших у мраморной колонны.
Когда мы с Розой хромали в сторону такси, я спросила, какие упражнения порекомендовал ей Гомес.
— Физических упражнений — никаких. Он попросил меня написать письмо с перечислением всех моих врагов. — Мама щелкнула замочком сумки и стала бороться с бумажным носовым платком, угодившим в пряжку.
— Знаешь, София, когда сестра Солнце… или Джульетта Гомес… или как там ее… наклонилась, чтобы закапать в мне глаза, я определенно почувствовала запах спиртного. Если честно, она дохнула на меня водкой.
— Ну, ничего удивительного, у нее же сегодня день рождения, — сказала я.
Под нами безмолвствовала гора.
________________
Эта греческая девушка — лентяйка. У них в пляжном домике окна грязные, а она пальцем не пошевелит. Двери вечно не заперты. Это небрежность. Как приглашение. Как езда на велосипеде без шлема — точно такая же небрежность. Приглашение получить тяжелую травму при любой аварии.
Леди и джентльмены
Еще только восемь утра, а пес на крыше школы дайвинга уже гремит цепью. Встав на задние лапы, он поднимает бурую голову в струпьях над ограждением солярия и рычит сверху вниз на пляжную жизнь. Пабло орет на двух маляров-мексиканцев. А они не могут ответить ему тем же, потому что у них не выправлены документы и нет возможности показать ему средний палец. Чем громче воет пес, тем громче орет Пабло.
Сегодня я намерена освободить собаку Пабло.
Иду в кафе «Плайя», что рядом со школой дайвинга, и заказываю свой любимый кофе, кортадо. Естественно, мне хочется посмотреть, как там вспенивают молоко, поскольку в «Кофе-хаусе» меня обучали этому искусству целых шесть дней. Черные волосы бармена уложены гелем так, чтобы торчали во все стороны. Эти волосы всячески издеваются над силой земного притяжения. Я могла бы созерцать их часами, вместо того чтобы освобождать собаку Пабло. Кортадо здесь готовят с молоком длительного хранения; другое в пустыне редкость. Данный сорт молока характеризуется как «коммерчески стабильный».
«Мы далеко ушли от подойника с парным молоком под коровьим выменем. Мы теперь далеко от дома», — так сказала мне тихим и печальным голосом хозяйка «Кофе-хауса» в мой рабочий день. А я до сих пор об этом думаю. И хочу понять, как мыслит она. Дом — там, где парное молоко?
Инструкторы по дайвингу везут по песку пластмассовые канистры с бензином и кислородные баллоны. Лодка ждет на огороженном канатами участке моря. Когда же выдастся удобная минута, чтобы освободить собаку Пабло?
Я отправляюсь на поиски женского туалета и волей-неволей прохожу мимо записного деревенского алкоголика, который взял себе к утреннему коньяку порцию ярко-оранжевых чипсов. Вход в женский туалет (Senoras) напоминает распашные двери салуна, белые и щелястые, словно из фильма про ковбоев. Я видела такие в вестернах, где хозяин с подозрением разглядывает входящего своенравного чужака. Пока я писаю, кто-то занимает соседнюю кабинку. Через щель между полом и перегородкой видно, что это мужчина. Обут в черные кожаные полуботинки с золотой пряжкой на боку. Полное впечатление, что он меня караулит. Стоит неподвижно, я слышу его дыхание, а ступни не шевелятся. Притаился. У меня вдруг возникает ощущение, что за мной подглядывают. Наверняка он видит меня с задранной юбкой. А с чего бы еще ему там стоять? Выжидаю несколько секунд, чтобы он ушел или хотя бы шевельнулся, а когда не происходит ни того, ни другого, на меня нападает мандраж. По-быстрому одернув юбку, распахиваю салунную дверь и бегу к бармену.
Тот занят: управляется с кофе-машиной, делает тосты и одновременно выжимает апельсиновый сок.
— Извините, но в женский туалет зашел мужчина.
Бармен хватает полотенце, висящее у него на плече, и вытирает стальной вспениватель, с которого капает молоко. Затем оборачивается, снимает с решетки гриля черствые багеты и отправляет на тарелку.
— Что?
У меня трясутся поджилки. Не знаю, отчего я так перетрусила.
— В Senoras зашел мужчина. Он подсматривал за мной из-под двери. Возможно, у него с собой нож.
Бармен досадливо мотает головой; ему не с руки отходить от автомата, где под стальными трубками выстроились в ряд чашки и стаканы. Не так-то просто готовить разные виды кофе — для каждого требуется особой формы чашка или стакан.
— А может, это вы, сеньорита, зашли в Caballeros? Они же рядом.
— Нет. Мне кажется, он опасен.
Бармен торопливо идет со мной туда, где под грубо намалеванным красным кружевным веером написано Senoras, и пинком распахивает дверь.
У раковины стоит молодая женщина и моет руки. Примерно моего возраста, в обтягивающих синих шортах. Светлые волосы заплетены в толстую косу. Бармен спрашивает по-испански, не видела ли она в Senoras мужчину. Она мотает головой и продолжает мыть руки; бармен сапогом распахивает дверь в кабинку.
— Единственный мужчина здесь — это вы, — указывает ему посетительница. Она говорит с немецким акцентом.
Пристыженно уставившись в пол, я замечаю, что блондинка обута в те самые мужские штиблеты. Черные, кожаные, с золотой пряжкой на боку. Потеряв дар речи, я заливаюсь краской, и на меня повторно накатывает все тот же мандраж. Вскинув руки, бармен с сердитым топотом выходит из Senoras, оставляя меня наедине с этой девушкой.
Мы обе молчим; чтобы хоть чем-то заняться, тоже начинаю мыть руки, но потом не могу сообразить, как выключить воду. Незнакомка хлопает по крану ладонью, и струя воды иссякает. Поднимаю взгляд, смотрю в зеркало над раковиной и вижу, что меня разглядывают чуть раскосые зеленые глаза. Да, она моя ровесница. Брови густые, почти черные. Волосы золотистые.
— Это мужские танцевальные туфли, — сообщает она. — Откопала их в винтажном магазине на горке. Я там летом подрабатываю.
Мокрыми пальцами я тереблю волосы. Она, спокойная и невозмутимая, стоит передо мной, а у меня волосы начинают виться мелким бесом.
— Латаю, вышиваю. Мне эти туфли бесплатно достались. — Она дергает кончик шелковистой косы. — Пару раз видела тут вас с матерью.
Над деревенской площадью гремит усиленный динамиками мужской голос. Сидящий в своем грузовичке торговец арбузами, как видно, не в духе: он беспрестанно сигналит.