Король терний

— Он тебя сильно поранил, Йорг, — сказал Мейкэл. Когда он говорил, вид у него всегда был глупый, и губы всегда были влажными и блестели. Я видел, как Макин нахмурился, а Роу и Грумлоу заключили пари.
— Да, Мейкэл, он меня сильно поранил.
Я не чувствовал за собой вины за то, что пырнул Джемта ножом. Ни на секунду. Но мне было обидно, что Мейкэл оказался настолько слабоумен, что даже ненависти ко мне не испытывал, поглощенный каким-то мороком, затуманившим его разум. Я подумал о часах, тикавших на моем запястье. Обо всех этих разумно придуманных колесиках внутри колесиков, вращающихся и вращаемых, непрерывно кусающихся зубцами, не оставляющих после себя ни единой крупинки, но попади внутрь тоненький человеческий волосок, и весь механизм остановится, разрушится, станет бесполезным. Мне хотелось знать, что и в какой момент попало в мозг Мейкэла. Что переломало колесики в его голове?
— Позови Макина, — приказал я.
Мейкэл натянул поводья, и серая остановилась. Я видел, как Роу мрачно нахмурился, он проиграл пари. Боль волнами катила ото лба к затылку, и от этого зеленые склоны гор омывались красным.
— Иногда мне кажется, что ты держишь его подле себя только ради того, чтобы осчастливить серую кобылу, — произнес Макин. Я не заметил, как он подъехал.
— Хочу, чтобы ты научил меня владеть мечом, — сказал я.
— Ты умеешь…
— Я тоже так думал, — перебил я его. — Но сейчас я хочу заняться этим всерьез. То, что случилось… — я тронул рукой голову, и мои пальцы окрасились красным, — не должно повториться.
— Ну, во всяком случае, это королевское занятие, — сказал Макин. — Учит владеть собой. Припомни, сколько раз ты брал в руки меч с тех пор, как мы осели в Логове?
Я пожал плечами, будь моя воля, я б к нему вообще не прикасался. Зубы заскрежетали от новой волны боли.
Макин усмехнулся:
— Мне говорили, ты не пропустил ни одной служанки в замке, неустанно занимался производством бастардов.
«Хорошо быть королем. За исключением тех случаев, когда тебя бьют по голове мечом».
— Я трудился над увеличением народонаселения, — сказал я. — Заботился о его количестве и качестве. — Я хлопнул рукой по голове. — А, черт, как надоела. — Есть боль, к которой можно приспособиться и не замечать, но только не головную, она проникает в самый источник жизни.
Макин продолжал улыбаться. Похоже, его радовало мое жалкое состояние.
Он запустил руку в свою седельную сумку, откуда-то из самой глубины извлек тугой кожаный узелок и бросил его мне. Я едва сумел поймать. В глазах двоилось.
— Это гвоздика, — сказал Макин.
— Какой запасливый сэр Макин.
Можно продать отличную лошадь за хорошие деньги, но даже их не хватит на горсть этой редкой пряности. Отличное средство от боли. Но если перебрать, умрешь, только смерть будет сладкой, будто подхватили теплые воды реки и понесли вдаль. Я принялся было развязывать узелок.
— Забери назад, — я бросил узелок назад Макину.
Только начни, и заработаешь привычку. Головная боль превратилась в моего врага, и борьба с ним уже началась.
Мы продолжали ехать по тропе вперед. Я напитывал мозг старыми ядами, выжатыми из ненависти к графу Ренару. После его смерти я ими практически не пользовался. Пульсирующая боль от сломанного зуба превратилась в слабое покалывание.
Райк на своем коне, похожем на монстра, поравнялся со мной и какое-то время ехал рядом. Возможно, Макин радовался тому, что мне надрали задницу, а вот Райк решил, что наконец-то пришло его счастливое время.
— Райк, ты знаешь, почему я тебя до сих пор не прогнал с глаз долой? — спросил я.
— Почему?
— Потому что ты отражаешь все худшее, что есть во мне. — И снова я заскрежетал зубами. — Черт. — С трудом их разжал. — Я не из тех, у кого за одним плечом ангел, за другим — демон. У меня за каждым плечом по демону. И ты похож на самого отвратительного, как если бы я утратил свое обаяние и внешнюю привлекательность. — Я понимал, что несу околесицу, и попытался усмехнуться.
— Не слушай его, Райк, — раздался голос Макина. Я не заметил, как он подъехал.
— Мой отец был прав, Макин, — сказал я. — Прав, что за сына и жену потребовал у брата деньги. Он бы потерял половину своей армии только по дороге к Логову.
Макин нахмурился и снова протянул мне узелок с гвоздикой.
— На вот, возьми.
— Мой отец знал, что такое жертвоприношение. Корион тоже знал. На эту дорогу он меня и направил. Правильную дорогу. Просто не хочу, чтобы меня подталкивали.
Я практически не видел Макина, от боли веки не размыкались.
Макин покачал головой.
— За некоторые преступления нужно отвечать. Корион пытался призвать тебя к ответу. Я прошел три страны, чтобы найти тех, кто убил мою девочку. — В его голосе слышалась тревога.
— Идиот, — одеревенелые губы с трудом выговорили слово.
— Йорг, — тихо произнес Макин. — Ты плачешь. Да возьми ты эту чертову гвоздику.
— Нам нужно увеличить армию. — Все окутал мрак, и мне показалось, что я падаю. Затем последовал удар о землю.
  
8
 
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ
 
Я проснулся в какой-то полутемной комнате. Назойливо жужжала муха. Кого-то где-то рвало. Свет пробивался сквозь трещины в штукатурке и сквозь покосившиеся ставни. Крестьянская хижина. Звуки рвоты сменились приглушенным плачем. Плакал ребенок.
Я сел. Тонкое одеяло сползло. Солома кололась. Голова больше не болела. Зуб ломило ужасно, но эта боль не шла ни в какое сравнение с головной. Я попытался нашарить рукой меч и не нашел. Было что-то магическое в исчезновении головной боли. Так исчезает радость, и тебе становится жаль, что радостью не наполнено каждое мгновение жизни. Конечно, это была не обычная головная боль. Старина Йорги получил по мозгам. Однажды я уже видел такое, когда брат Гейнс упал с лошади и ударился головой. Целых два дня он был идиотом похуже Мейкэла. И спрашивал по тысяче раз на дню: «Я что, с лошади упал?» Он то принимался плакать, то смеялся. Мы, люди, такие хрупкие, легко ломаемся.
Я поднялся и обнаружил, что стою на ногах весьма неуверенно. Дверь открылась, и, загораживая свет, в проеме возник силуэт женщины.
— Я принесла вам суп, — сказала женщина.
Я взял миску и снова сел.
— Пахнет вкусно.
И в знак подтверждения в животе заурчало.
— Твой друг Макин… он принес двух кроликов для супа, — пояснила женщина. — У нас не было мяса с тех самых пор, как забрали свиней.
Я поднес миску к губам — никаких ложек здесь не было — обжигаясь и нимало о том не заботясь, начал пить. Женщина вышла. Вначале я просто делал маленькие глотки, наблюдая, как в полосах света, пробивавшегося сквозь ставни, танцует пыль. Потом принялся жевать мясо, грызть хрящики, всасывать жир. Хорошо есть с пустой головой.
Наконец я снова поднялся на ноги, на этот раз более уверенно. Я похлопал себя по бедрам: старый кинжал на месте, в сумке на поясе что-то твердое — мешочек Макина с гвоздикой. В поисках меча я оглядел хижину и направился к двери.
Солнечный свет мне показался слишком ярким, холодный ветер ударил в лицо едким запахом гари. Я потянулся и заморгал, снимая напряжение. Неподалеку от хижины виднелись остатки хозяйственных построек: два сарая с разрушенными стенами и почерневшими балками, поваленные заборы и загоны для скота, вытоптанные, по всей видимости, тяжелой лошадью. Под крышей ближайшей постройки спиной ко мне сидела женщина.
Мой мочевой пузырь взвыл от необходимости опорожниться. Я свернул за хижину. Казалось, горячая струя никогда не иссякнет.
«Боже правый, неужели я проспал целую неделю?»
Один мудрец когда-то сказал: «Не гадьте там, где едите». Кажется, это был Аристотель. Братья с большой дороги этому правилу следуют неукоснительно. Справляй нужду, где хочешь, и двигайся дальше, оставляя все свое дерьмо позади. В замке у меня была уборная. Которая, честно говоря, представляла из себя обычную дырку, куда справлялась нужда. В замке ты гадишь там, где ешь, и вынужден думать, какое дерьмо стоит ворошить, а какое нет. Это я понял за три месяца сидения на королевском троне.