Рукопожатия границ (Сборник рассказов)
Их изумление возросло еще больше, когда они вдруг поняли, что, по сути дела, ничего не знают о рядовом Иболья. Даже черты лица его припоминают смутно. Где же он совершил подвиг, как оказался в такой ситуации, когда нужно было сражаться? И вообще, когда он ушел из казармы? Никто и не заметил, что вот уже два дня, как он в отпуске. И это лишь позднее установил дежурный.
Доноры вконец расчувствовались, услышав в госпитале, что врачи извлекли из плеча Деже Иболья и из мышечной ткани возле шейной артерии две пистолетные пули. Они еще больше стали раскаиваться, что не присмотрелись получше к этому казавшемуся заурядным, а на самом деле такому необыкновенному человеку. Теперь выяснилось, что никто никогда не имел ничего против рядового Иболья. Более того, все пришли к выводу, что он был хорошим товарищем, задушевным другом.
Рядовой Тодор Татика, который заслуженно пользовался славой батальонного поэта и от многих литературных газет получил благожелательные отзывы о посланных туда стихах (дважды его имя уже фигурировало и в редакционной подборке), при. свидетелях поклялся написать эпическую поэму о рядовом Иболья, удивительно скромном и задушевном друге его, ставшем примером для всех. В первый же вечер он приступил к сбору необходимых материалов. Но вскоре пришел к убеждению, что взялся за непосильный труд, поскольку о Деже Иболья никто ровным счетом ничего не знал. Соседи по койке заявляли, мол, ничего не знают о нем потому, что он обитал на «верхотуре». После долгих колебаний рядовой Мориц Нефелейч, тоже спавший во втором ярусе, сообщил первые, вполне достоверные сведения.
— Он никогда не храпел, не сопел, не говорил, не вертелся и даже не скрипел зубами во сне, как, например, рядовой Хайналка, которого мне то и дело приходится урезонивать. Да, да! И ночью не встает по нужде, не то что рядовой Пипетер, тот раз пять или шесть поднимается за ночь, не меньше…
— Все это хорошо, но хотелось бы знать, что же он делал, наш герой?
— Вот уж этого я не знаю. Могу только сказать, чего он не делал.
Бернат Мимоза, который при построении стоял рядом с Иболья, негодующе парировал вопросы знаменитого поэта Тодора Татика:
— Но помилуй! Откуда же мне знать, какие у него глаза, волосы, усы? Да и есть ли они у него вообще? А тем более голос!.. Ведь ты прекрасно знаешь, что в строю не разрешается ни смотреть по сторонам, ни разговаривать!
— Наконец-то! — ликуя, обнял его лирик. — Стало быть, наш друг дисциплинированный солдат, поскольку он не разговаривает и не глазеет по сторонам в строю…
Пожалуй, этим, правда, довольно-таки ценным открытием и завершились бы изыскания, необходимые для вдохновения поэта, если бы рядовой Элек Камила, помощник взводного агитатора, не обладал способностью логически мыслить.
— Я тоже не могу категорически утверждать, что мой друг Деже Иболья отлично отвечал на политзанятиях. Но, по всей вероятности, он, конечно, выступал, и не раз, на занятиях по марксизму-ленинизму. Причем добровольно, ибо всем известно, что только Шандор Рожа, Дьюла Сегфю и Михай Виола не любят выступать. Поскольку к отстающим относятся такие, как Шома Кёкёрчин, Арон Пипач и Лехел Лилиом, а к середнячкам — Руди Репце, Бене Мушкатли и Дёме Тулипан, сам собой напрашивается вывод: товарищ Иболья, наш горячо любимый друг, несомненно, принадлежит к числу отличников.
В заключение сказал свое веское слово и командир отделения ефрейтор Бендегуз Бюрёк:
— В первый же день знакомства с ним я уже знал, что он станет моим лучшим помощником. Мне никогда не приходилось накладывать на него взыскание или предупреждать.
— А… благодарности вы объявляли ему?
— Тоже не приходилось.
— Может быть, представляли к поощрению в вышестоящие инстанции?
— Нет, не случалось. Но такая возможность уже назревала. У меня было ощущение, что рано или поздно эта возможность станет необходимостью, что он всей душой стремится к тому, чтобы совершить героический подвиг…
Свои изыскания поэту в тот день не удалось бы продолжить по той простой причине, что пришла пора отправляться на покой. Но ефрейтор Бендегуз Бюрёк, который, между прочим, будучи старшим по комнате, после отбоя не разрешал даже пискнуть, неожиданно заговорил ночью, причем страстно и взволнованно:
— Ребята! Меня осенило! — И когда все приподнялись на койках, спросил: — Кто был начальником караула, когда рядовой Кикирич поднял заставу по тревоге?
— Конечно, вы, товарищ ефрейтор!
— Верно! Ну так вот, пусть объявится тот боец, который сопровождал меня, когда я шел к той пьяной свинье!
Воцарилась гробовая тишина.
— Мои предположения подтвердились!.. В данный момент все налицо, за исключением рядового Иболья. Что же из этого следует? Ну?
— По-моему, то, — поспешил блеснуть своей сообразительностью ефрейтор Шаламон Цикламен, — что вашим напарником мог быть не кто иной, как рядовой Иболья.
— Ты попал в точку! А теперь кто ответит на вопрос: с кем он мог подраться?
Бюрёк, улыбаясь, ждал ответа. Первым тишину нарушил Казмер Кикирич.
— Эврика! — воскликнул он. — Все ясно. Товарищ ефрейтор! Вы истинный гений! Это я считаю своим долгом заявить без всякой лести. Наш друг Иболья, наш любимый Деже столкнулся с тем мужчиной, которого я в тот раз обнаружил, а вы, товарищ ефрейтор, вместе с Деже схватили за свинарником. Судя по всему, Иболья где-то встретил его, узнал и снова поймал на месте преступления!
Вслед за тем они долго смаковали и анализировали выдвинутую несомненно достоверную гипотезу. Ефрейтор Бендегуз Бюрёк и Казмер Кикирич не преминули снова рассказать, как им удалось схватить притворившегося спящим диверсанта. Теперь они со всей определенностью утверждали, что ранить рядового Иболья мог только тот, кто храпел за свинарником, прижавшись к кирпичной ограде. Теперь уже никто не сомневался в том, что он прикидывался спящим, предусмотрительно облив себя водкой.
Итак, рота может гордиться Деже Иболья, пришли они к единодушному выводу, но почти таких же почестей заслуживает и Казмер Кикирич, ибо, если бы благодаря ему не удалось задержать того диверсанта, рядовой Иболья не смог бы опознать его. А разве можно умалить заслуги ефрейтора Бендегуза Бюрёка? Ему тоже полагается лавровый венок, ведь лазутчик был схвачен под его непосредственным руководством.
Казарма погрузилась в радужный, глубокий сон. Последним уснул знаменитый поэт, рядовой Татика, несмотря на то что помимо сочинительства больше всего на свете любил поспать. Иногда даже злоупотреблял этим явно в ущерб первому. Причина его непривычного бдения крылась в том, что он принял решение: героем его эпоса будет не только рядовой Иболья, но и Казмер Кикирич и лучший из лучших младших командиров — Бендегуз Бюрёк…
К вечеру следующего дня события приняли совершенно иной оборот. Командир роты побывал в госпитале, и рядовой Иболья, пребывая благодаря своей выносливости, силе и здоровью в бодром состоянии, смог доложить ему, что произошло с ним во время отпуска.
Он отправился домой поездом. На станции Нёсиром в тот же самый вагон села элегантная дама лет сорока пяти. Она вела за руку молодого человека по меньшей мере лет двадцати пяти, на лице которого блуждала бессмысленная улыбка, а движения были явно не по возрасту угловатыми, неуклюжими. Они заняли свои места и несколько минут не произносили ни слова. Устало, с безразличным видом смотрели в окно.
— Мамаса, тепель я холосый мальцик? — неожиданно громко спросил великовозрастный младенец.
— Хороший, конечно, очень хороший, только помолчи.
Пассажиры сочувственно зашептали: «Несчастный парень! Как жаль его!..»
После продолжительной паузы странный мужчина, выглядывая в окно, звонким голоском запел:
— Если бы я был кошечкой, то поймал бы мышек сто…
Женщина, словно не слыша, безучастно, невидящим взглядом смотрела на проплывавшую мимо местность. Двадцатипятилетний младенец снова запел свою песенку. Пассажирам, в том числе и рядовому Иболья, хотелось и смеяться и плакать, глядя на странную сцену.