Хабаров. Амурский землепроходец

В разгар зимы отряд Хабарова покинул зимовье и двинулся вперёд, к верховьям Тунгира. Лодки с грузом поставили на нарты и тянули бечевой. Дощаники, суда вместительные, никак не могли бы уместиться на обычных нартах. А участники похода сопровождали нарты пешком.
В таком виде отряд достиг верховий небольшой речки Урки или Уры, впадавшей в Амур. Весь путь до Амура занял десять дней. От тунгусов Хабарову было известно, что здесь начинались владения даурского князька Лавкая.
Первый даурский городок, поставленный на берегу Амура, оказался пуст. Хабаров и его спутники с большим интересом знакомились с городком, убедившись, что покинут жителями он был совсем недавно и, вероятно, в спешке.
Даурский городок представлял собой крепость двадцать саженей вдоль и четырнадцать — поперёк. Стены городка были сделаны из жердей, щели между которыми с обеих сторон замазаны глиной. Хабаров пришёл к заключению, что такая крепость защищает только от стрел, а из пищали её «можно прострелить на обе стороны». В крепости было пять башен, а вокруг неё шёл ров глубиной почти в рост человека. Под всеми башнями имелись тайники — подлазы, ведущие к воде.
Хабаров со спутниками, осмотрев городок, решили продолжать путь, надеясь догнать дауров. Места расстилались кругом слегка каменистые, открытые, иногда в заснеженную унылую степь вклинивались берёзовые рощицы и ивняк. Тайга начиналась севернее, в предгорьях. Пейзаж резко менялся в дельте Амура, окаймлённого здесь лентой пышной растительности. В ней выделялись толстоствольные тополя, которые могли обхватить лишь несколько человек, взявшись за руки.
Миновали другой даурский городок, также покинутый его обитателями. Покинутым оказался и третий городок. Усталость от тяжёлого пути заставила Ерофея Павловича остановиться здесь на отдых. Для охраны городка Хабаров выставил на башнях караулы. Один из караульных заметил пятерых всадников, которые, подъехав к городку, остановились на некотором отдалении от него.
Хабаров, сопровождаемый тунгусом-толмачом Логинком, решил пойти навстречу всадникам для переговоров. Некоторые из отряда, особенно брат Никифор, пытались отговорить его.
   — Рискуешь, Ерофей. Надо ли дразнить гусей? — говорил он ему.
   — Покажем даурам, что мы пришли с миром, — спокойно ответил Ерофей Павлович и поскакал к группе дауров. На одной из стоянок ему удалось разжиться лошадью, брошенною даурами при бегстве.
   — Кто вы такие, добрые люди? — обратился он к всадникам.
   — Я — Лавкай, — назвался один из всадников, державшийся начальственно. — А это мои братья Шилгиней и Гильдиг, зять Албаза. А это холоп мой, имя его не имеет значения.
   — А я — Ерофей Хабаров, промышленный и торговый человек со своими людьми. Пришёл к тебе, Лавкай, с миром и дружбой. Объясни мне, почему твои люди бегут от меня. Разве я сделал тебе что-нибудь плохое? Разве обидел чем-нибудь тебя и твоих людей?
Лавкай пустился в пространные объяснения, говорил, что с приамурскими народами соседствуют воинственные маньчжуры. Их крупные и хорошо вооружённые отряды время от времени совершают нападения на Приамурье, угоняют пленных, в том числе женщин и детей. Захваченные в плен мужчины использовались в маньчжурских войсках в качестве землекопов, носильщиков, конюхов. Часть же местного населения при набегах маньчжур безжалостно ими истреблялась. Дауры не раз пытались оказывать сопротивление врагу, но силы оказывались слишком неравными. Маньчжурское войско отличалось большой численностью, хорошей организацией, вооружением, которого у дауров ещё не могло быть. Приамурские народы старались откупаться от маньчжуров, предотвратить их набеги с помощью щедрых даров в виде ценных мехов и других ценностей. В Мукден к Цинскому двору направлялись посольства с дарами с целью задобрить тамошних военачальников и избежать новых военных походов. Но такие дары и посольства оказывались временной мерой, и через некоторое время походы повторялись.
Приамурье к середине XVII века не входило в состав Цинского государства, не являлось его вассалом, а лишь периодически становилось объектом его набегов. К сороковым годам XVII века маньчжуры утратили интерес к Приамурью, так как все их агрессивные устремления обратились теперь на центральный Китай. Они вторглись в Китай в 1644 году, захватили Пекин, свергли царствующую династию Мин, переживавшую в то время глубокий политический кризис, и установили власть маньчжурской династии Цин.
Плохо осведомлённые о характере политики русских на Дальнем Востоке, Лавкай и его сородичи ошибочно отождествляли русских с маньчжурами. Даурский князёк полагал, что Ерофей Хабаров стоит во главе передового разведывательного отряда, за которым стоят крупные силы русских, готовые предпринять грабительский поход, какие не раз предпринимались маньчжурами. Ещё даурских предводителей насторожили слова русского промышленного человека Ивана Квашнина. Он побывал на Амуре и встречался с Лавкаем за несколько недель до приезда Хабарова и его людей. Квашнин, судя по всему, предостерёг даурских князьков о возможном нашествии большого отряда русских. Лавкай и его родные были напуганы этим сообщением, ожидая, что отряд Хабарова, подобно маньчжурам, займётся грабежами и расправами над местным населением.
Возможно, Иван Квашнин руководствовался личной неприязнью к Хабарову. И такое могло быть. А может быть, у Квашнина не было хорошего толмача, и потому его речь оказалась непонятна или не вполне понятна князькам. Питая неприязнь к чужеземцам, меряя всех на «маньчжурский аршин», Лавкай мог истолковать слова русского промышленника на свой лад. Скорее всего, дело могло обстоять именно так.
Ерофей Павлович прилагал все усилия, чтобы убедить Лавкая, что Квашнин распустил ложный слух, которому дауры верить не должны. Он уверял, что никто им не грозит, и дауры должны возвратиться в свои жилища и жить мирно. Хабаров убеждал Лавкая в том, что даурам для их же блага надо принять русское подданство и регулярно платить Москве ясак. А за это, мол, государь дарует всем даурам надёжную защиту и покровительство, коли нависнет новая угроза со стороны маньчжур.
Лавкай пустился в пространные рассуждения, дал уклончивый ответ, по существу означавший несогласие выплачивать ясак. С этим всадники и ускакали. Лавкай несколько раз оглянулся, посмотрев на Хабарова, выразив тем самым недоверие к нему.
Ерофей Павлович продолжал размышлять над словами Ивана Квашнина, якобы сказанными Лавкаю. Клеветать на русских и, в частности, на Хабарова, ему не было ни малейшего резона, ведь они даже никогда не встречались. Хабаров, подумав, решил: всё произошло из-за того, что промышленник и Лавкай не поняли друг друга, и князёк, испугавшись русских, которые якобы грозятся военным походом, увёл своих людей.
Решение, принятое Хабаровым, заключалось в том, чтобы преследовать и нагнать Лавкая, а затем убедить его возвратиться в прежнее поселение, обитать там спокойно и платить ясак. Через день пути отряд достиг пятого городка, так же как и другие, покинутого людьми. В нём люди Хабарова обнаружили одну-единственную престарелую женщину, которая назвалась Моголчак. Она оказалась сестрой Лавкая и женой Шилгинея. Видимо, Моголчак не смогла последовать со своими сородичами, поскольку была слаба и слишком стара. Однако женщина оказалась разговорчивой, с живым, острым умом и сообщила Хабарову немало полезных сведений.
Старая даурка вспомнила, что в дни её молодости маньчжуры совершили свой набег на даурские земли и многих её соотечественников увели в плен. Оказалась и она пленницей. Увели её куда-то далеко от Амура, и она очутилась в большом городе с каменными стенами и башнями, богатыми домами и шумными базарами. Один из богатых домов принадлежал князьку Богдаю, который командовал походом в даурские земли. Он и увёл Моголчак в свой город. Далеко не сразу она была выкуплена братом и мужем и смогла вернуться на родину.
От Моголчак Хабаров узнал, что Лавкай считается «лучшим», т.е. старшим или главным, среди даурских князьков. Он ушёл со всеми своими людьми и членами семьи в улусы своих братьев, Шилгинея и Гильдига. У всех трёх наберётся до тысячи всадников. Получив эти ценные сведения и призадумавшись над ними, Ерофей Павлович собрал своих людей.